Очерки русской смуты - Антон Иванович Деникин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Бесконечно трудным будет тогда положение русского рассеяния, бесконечно разнообразны и драматичны будут положения отдельных русских людей, попавших в стихийный переплет событий. Но всегда найдется выход, если в основу своих отношений к людям, событиям, правительствам, армиям, победам и поражениям мы приложим то мерило, которое заключается в двуединой формуле:
СВЕРЖЕНИЕ СОВЕТСКОЙ ВЛАСТИ И ЗАЩИТА РОССИИ.
Мы видели, что «двуединая формула» не является теоретическим измышлением и может указать дорогу национальному самосознанию, заблудившемуся в сложном лабиринте внутрироссийских тупиков. Но она служит и верным маяком – на путях международных.
Наш долг, кроме противобольшевистской борьбы и пропаганды, проповедывать идею Национальной России и защищать интересы России вообще. Всегда и везде, во всех странах рассеяния. Где существует свобода слова или благоприятные политические условия – явно, где их нет – прикровенно. В крайнем случае – молчать, но не славословить. Не наниматься и не продаваться.
Мне хотелось бы сказать – не продающимся, с ними говорить не о чем, a тем, которые, в добросовестном заблуждении, собираются в поход на Украину вместе с Гитлером: если Гитлер решил идти, то он, вероятно, обойдется и без вашей помощи. Зачем же давать моральное прикрытие предприятию, если, по вашему мнению, не захватному, то во всяком случае чрезвычайно подозрительному?
В сделках с совестью в таких вопросах двигателями служат большею частью властолюбие или корыстолюбие. Иногда, впрочем, отчаяние. Отчаяние – в судьбах России. При этом для оправдания своей противонациональной работы и связей чаще всего выдвигают объяснение:
– Это только для раскачки, а потом можно будет повернуть штыки…
Такого рода заявления сделали открыто два органа, претендующих на водительство русской эмиграции… Простите меня, но это уж слишком наивно. Наивно, войдя в деловые сношения с партнером, предупреждать, что вы его обманете, и наивно рассчитывать на его безусловное доверие. Не повернете вы ваших штыков, ибо, использовав вас в качестве агитаторов, переводчиков, тюремщиков, быть может, даже в качестве боевой силы, заключенной в клещи своих пулеметов, этот партнер в свое время обезвредит вас, обезоружит, если не сгноит в концентрационных лагерях. И прольете вы не «чекистскую», а просто русскую кровь – свою и своих – напрасно, не для освобождения России, а для вящего ее закабаления.
Я прочел в газете в осуждение моих «неполитичных» действий и речей и в параллель происходящему ныне – противоположение им «политичности» деяний святого князя Александра Невского, который-де поехал в орду и пал перед Батыем на колени… Но ведь князь Александр Невский отстаивал Русь мечом от нашествия ливонских рыцарей и искал поддержки хана в деле устроения и объединения русских земель, а не наоборот. И если бы нашелся такой русский патриот, который «пал бы на колени» перед Гитлером, выражаясь фигурально, конечно, прося его не расчленять, а освобождать Россию, то за этот жест никто не мог бы бросить в него камнем. Только по нынешним временам и перед нынешними владыками «коленопреклонением» делу не поможешь. А лоб разобьешь.
18
Двойственность восприятия – и в весьма резкой форме – проявляется и по отношению к дальневосточным событиям.
Япония старается поставить в вассальную от себя зависимость Китай. Независимость Китая и его «неподвижность» в течение веков служили гарантией безопасности нашей, огромного протяжения и беззащитной технически русско-китайской границы. Нельзя, казалось бы, не понимать, чем грозила бы России полная победа японцев над Китаем и их военное объединение при наличии паназиатских устремлений Японии. Но почему-то и в этом вопросе есть русские, радующиеся японским победам, препятствующим якобы большевизации Китая. Кто же заставил Китай, по природе своей чуждый коммунизму, прекратить ведшуюся несколько лет борьбу против своих красных армий и вступить вновь в соглашение с Советами, ища у них военной помощи? Кто же, как не японцы.
На рубежах русского Приморья, у сопок Безымянной и Заозерной пролилась русская кровь – не чекистов, не комиссаров, а просто рядовых русских людей. И если советские правители проливают безразличную для них кровь ради собственного самосохранения, если они делают все, чтобы разложить и ослабить армию, то рядовые русские люди сражались там вовсе не за советскую власть, а за эти самые рубежи, попранные японцами. И странное дело: когда большевики отдавали позорнейшим образом японцам русские острова на Амуре, те самые эмигранты, которые тогда справедливо негодовали, теперь не воздержались от прямого или косвенного сочувствия… японцам. Что же, надо, значит, не защищать, не бороться, отдавать японцам все, что они пожелают? Где же они тогда остановятся?
Те самые эмигранты, которые негодуют на большевиков за разбазаривание ими России в 1917–1920 годах – большевиков, способных, конечно, предать и продать интересы России в любое время ради своего самосохранения, те самые эмигранты проходят без гнева и возмущения мимо официального заявления японцев о необходимости для них разрушения «Владивостокской базы», т. е. ключа ко владению нашим Дальним Востоком и выходом к океану. Власть – пока советская, но Владивосток ведь русский! И когда гнусный палач Люшков отрекся от вскормившей его советской власти и рассказал японцам о «тайнах кремлевского двора», – он предавал только своих сообщников по преступлению; когда же он выдал тайны государственной обороны русского Дальнего Востока, он предавал Россию.
Эти люди не хотят понять, что, требуя, чтобы иностранцы видели разницу между советской властью и русским народом, между СССР и Россией, прежде всего нужно осознать это различие самим. Не хотят понять, что должно свергать советскую власть, но защищать Россию.
Когда английский журналист спросил Муссолини, насколько верны сведения, что за помощь свою Франко Италия получает остров Минорку, Муссолини ответил:
– Я не мог бы никогда питать уважения к вождю национального движения, который стал бы раздавать земли своей родины.
19
Тот очерк отношений держав к России, который я привел в связи с определением начал российского национального самосознания, дает основание для некоторых выводов. Но предварительно я хочу восстановить в вашей памяти одну страницу прошлого, относящуюся к 1918–1920 годам, когда под гром гражданской войны, в зарницах последнего акта войны мировой, создавались и менялись у нас внешние «ориентации» – весьма яркое отражение эмоциональной политики. Тем более что современная обстановка во многом напоминает это прошлое.
В сложнейшем переплете международных отношений того времени русская политика противобольшевистских фронтов имела возможность идти
