За семью замками. Снаружи (СИ) - Акулова Мария

Вышинский замолк, а Агате и вовсе нечего было сказать. Он смотрел на неё с тихой ненавистью. Она на него — тоже с ненавистью, но равнодушной. Потому что оба знают: что бы он ни сделал сейчас — Косте он уже проиграл. Но главное: оба понимают, что как бы он ни пытался, вину на маленькую девочку переложить не получится. Он сам во всём виноват.

— Попросить о чём-то хочешь?

Следующий вопрос был задан новым тоном: голос стал более хриплым. Наверное, окончательно решительным. И вот сейчас, наверное, самое время падать к его ногам, умолять и обещать всё на свете, но Агата не станет.

Её рука непроизвольно тянется к животу. Потому что её последнее желание — бессмысленно.

— Гордая, я посмотрю…

Мужчина сказал с усмешкой, делая шаг к ней.

Расценил отсутствие ответа по-своему. Скорее всего абсолютно правильно. Но Агате всё равно…

— Твоя гордость — глупа, Агата. И Костина тоже. Если бы пришли договариваться… Если бы вы поступили так же, как когда-то поступил я — дальновидно и мудро… Всё было бы куда менее трагичным…

Слушать его речи было сложно. Агата даже скривилась, сдерживаясь от ответа. Потому что бессмысленно, глупо. Потому что зачем?

Слыша, как взводится курок, она не сдержалась. Кулак сам смял ткань свитера, собираясь… Глаза поднялись в небо, рот приоткрылся…

— Очень люблю, Костя… Очень-очень люблю…

Она говорила в небо, адресуя не ему. Она знала, что будет дальше. Она была не готова, но знала…

И небо благодарила за одно: что успела родить Максима и здесь его сейчас нет. Но за одно же ненавидела: что не успела подарить Косте его главную победу… Что они уйдут вместе…

— Спиной повернись. Сдохнешь, как сына моего убила…

Приказ был отдан тихо и с огромной ненавистью. Наверное, даже сама Агата не испытывала такую к своему будущему убийце в этот момент.

Замерла на секунду, продолжая смотреть в небо… Чувствуя, что из уголка глаза выкатывается ещё одна слезинка… И стремится вниз уже по виску…

Слышала, что где-то далеко продолжает летать вертолет.

Слышала, что ветер гонит по полигону пыль, которая оседает на ветках деревьев в лесопосадке…

Слышала, как дышит сама и как бьется её сердце.

Опускала голову со взглядом, зная, что ответит, и не сомневаясь в том, что будет дальше.

Не оттягивала. Просто не торопила.

Смотрела сначала в глаза, продолжая держать руку на животе. Потом же опустила…

— Нет. Стреляй так.

Не собиралась исполнять ни одно его требование. Даже последнее для себя. Даже ради призрачной надежды.

Надежды в ней нет. И веры нет. Есть только любовь.

Огромная бесконечная любовь к тем, кого страшно оставлять. Но страха этот тоже не увидит.

Агата знала, что глаза плачут, но стыдно не было. Потому что понимала, что за пеленой слез сейчас не слабость. И не жалость. Она просто готова. И она сильнее.

Потому что он-то не готов…

Точно так же, как когда-то его сын долго не мог заставить себя пристрелить ребенка, старший Вышинский не может заставить себя нажать на курок. Он никогда не убивал своими руками. Он думал, это будет легче…

Вышинский держал пистолет, Агата смотрела на него, ожидая. Она чувствовала каждое его сомнение, каждую попытку преодолеть. Она даже удовольствие получала, пусть и откровенно садистское, от того, как стрёмно сейчас ему. И как она в очередной раз рушит его планы…

Мужская рука то начинала подрагивать, то снова становилась твердой. Он смотрел то на ствол, то на неё… Он наверняка умел стрелять, но никогда не целился в человека.

Когда ветки неподалеку снова захрустели, Агата просто не отреагировала на это, а Вышинский будто воспринял, как сигнал, чтобы чуть отложить, скрыв перед ней, что он — ссыкло.

Резко опустил пушку, пропустив непроизвольный выдох, который случился вопреки тому, как яростно Агата убеждала себя, что готова… Повернулся всем телом, рявкая в неизвестность:

— Я сказал, блять, позову! Нахуй пошел отсюда!

Обращаясь очевидно к тому третьему, который остался сторожить.

Только вот первым понял не он. Первой поняла Агата.

Это не третий.

Это…

Первой из-за деревьев показалась рука. В ней — пистолет. И быстрый выстрел. Просто на ходу. Чётко в цель.

Без сомнений или страха. Без дрожи в руках и необходимости требовать, чтобы кто-то повернулся спиной…

Из горла Агаты вырвался звук необъяснимой для неё же природы. Будто что-то булькало… И она вдруг осознала себя рыдающей.

А ещё с чем-то липким на руках, лице, одежде.

Потому что вслед за первым выстрелом в Вышинского летит ещё три.

Костя делает их, смотря уже не на человека — а оседающее тело с испуганным выражением на лице…

Решетит, хотя не надо… Человека больше нет…

Но Агата не может попросить остановиться.

Под коленками кончаются силы.

Она опускается на землю, прямо в пыль, закрывая лицо руками.

Её трясет. Она рыдает. Она будто захлебывается…

Продолжая слышать шум.

Ругань. Еще пару выстрелов.

— Замочек… На меня смотри…

Требование, обращенное явно к ней.

Шаги в её же сторону…

Агате страшно было открыть глаза, убрать руки, она продолжала плакать, но откуда-то точно знала, что подошел к ней Костя. Опустился рядом, взял за плечи, сначала прижал к себе, размазывая кровь по собственной одежде, потом уткнулся в ухо, дыша так громко и часто, что Агата не выдержала — обняла за шею, в нее же вжимаясь… И в неё же рыдая.

— Его нет. Поняла? Он тебя не обидит. Его нет…

Костя говорил, Агата рыдала, пытаясь с каждой секундой оказаться к нему ещё ближе. Чувствуя, что плотину прорвало. Всё ее равнодушное спокойствие было показушным. А на самом деле… Она просто боялась. Очень-очень боялась. Она не хотела умирать.

— Он тебе сделал что-то?

Костя спросил, Агата замотала головой, пусть это и было сложно.

— Ты не ранена? Ничего не болит? Ты говорить можешь?

Она не могла, поэтому просто мотала, продолжая держать глаза закрытыми, чувствуя, как бьется Костино сердце. А ещё, что бьется собственное. Знала, что увидит, если откроет.

Это будет то, что было в детстве.

Вокруг будет смерть.

Вокруг будет кровь. Ею уже пахнет.

К горлу подкатила тошнота, Агата отвернулась от Кости, выдавая желчь всё в ту же пыль.

Чувствовала, как Костины руки водят по спине. Смотрела на свои, упертые в землю. Они правда были в кровавых брызгах…

— Это нормально, тихо, тебе сейчас полегчает… Воды надо…

Костя успокаивал из-за спины. Агата знала, что её бьет дрожь и к горлу снова подкатывает. По щекам текут слезы, она тянется, чтобы смахнуть, размазывая тем самым кровь ещё и по лицу.

— Он тебе не навредит… Его больше нет…

Костя вновь оказывается близко-близко, шепчет на ухо, прижимаясь к нему же… Агата пытается кивать, но получается так себе.

— Прости меня…