Детектив и политика 1991 №2 - Джон Гоуди

— Послушай, Гриша, — сказал я. — Он хочет триста фунтов. Так давай продадим пушку. За нее мы получим сто двадцать, а то и сто сорок фунтов, остальное возьмем в долг. Через день-другой приступим к работе и все будет о'кей.

— Не надо, — сказал он. — Не продавай оружие.

— На хрен тебе пистолет, — раздраженно сказал я. — Во что ты будешь стрелять?

— Найдется во что, — ответил Гриша. — А вдруг эта сволочь ничего не сможет для нас найти? Что тогда? Или слиняет с нашими башлями, где мы будем его искать? Мало, что ли, я видел таких умников. Господи ты Боже мой, сколько я их видел. Подожди пока.

— Я и так уже невесть сколько жду, — ответил я. — А у тебя, Гриша, жена. И маленькая Леночка.

— Вот и ты женись, — говорит он. — Тогда у нас все будет поровну.

— Сейчас побегу и женюсь, — сказал я. — Но только на чуть-чуть.

Мы попрощались у моря; Гриша спустился на пляж, а я пошел в сторону улицы Яаркон, чтобы найти одну девушку. Это оказалось несложно, я увидел ее издалека: она сидела на террасе загаженного кафе и курила с таким видом, что род ее занятий не вызвал бы сомнений и у пятилетнего ребенка. Она была по-настоящему красивая, и это все усложняло. Усложняло, потому что ее было жалко. Вот я, например, шлюх не жалею, потому что превратиться в шлюху нельзя, ею нужно родиться; шлюха так и умрет шлюхой, а все прочее на эту тему — просто плохая литература. Поэтому мне их не жаль и, может быть, поэтому они меня и любили. Мне доводилось слышать, как они слезливо исповедовались разным дуракам, бывшим в той или иной стадии опьянения, а потом пересказывали все товаркам и подыхали со смеху. Они вообще любят рассказывать. И есть о чем. При всем при том понять, когда они лгут, легко, и это доставляет удовольствие, ведь это тебе не родная жена, которой так и хочется поверить, даже если она заявит, что на посещение зубного врача у нее ушло пять часов, а вот где находится его кабинет, она никак не может вспомнить. К шлюхам относишься по-другому. Но эту одну мне было жаль, потому что она была настоящая красавица. Я ничего не мог с собой поделать. Опять-таки я уже пару месяцев жил с ней и был должен кучу денег, может, отсюда и возникла у меня эта святость чувств. Все может быть.

— Ну как? — спросила она, когда я присел за стол на неправдоподобно грязный стул с плетеным сиденьем и закурил. — Опять ничего?

— Ничего, — ответил я.

Я глотнул из ее стакана какую-то сладкую, липкую мерзость; официант принес пиво "Голд стар", которое я всегда тут заказывал и всегда за ее счет; я выпил горького, крепкого пива, и мне сразу полегчало. Официант подмигнул мне, как бы говоря, что он уважает меня и мое мудрое отношение к жизни и что он сам тоже охотно стал бы альфонсом, но по причинам, неизвестным ему самому, никак не может решиться; потом он ушел. Она тянула через соломинку эту свою сладкую пакость, не знаю, что это было, прежде мне пить такое не доводилось.

— Ну так как? — спросила Ева. — Поедешь со мной в Иерусалим?

— Нет, — ответил я. — Попробую еще кое-что.

Она усмехнулась.

— Тебе никакой работы не получить, — сказала она. — Во-первых, ты — турист и у тебя нет разрешения на работу. Во-вторых, ты совсем не знаешь языка. Никто тебя не примет, это ясно, да и потом таких, как ты, пруд пруди. Я уж не говорю про то, что ты ничего не умеешь.

— Я пять лет работал шофером, — сказал я. — И на значительно худших машинах. Мне только нужно найти место, Ева. Машину водить я еще не разучился.

— В этом городе каждый дурак умеет водить машину, — сказала она. — И такую работу найти труднее всего, потому что за нее, к тому же, и лучше всего платят.

Я и без нее это знал; шофера здесь живут, как короли, и зарабатывают больше всех. Этот гад, что вчера намял нам с Гришей бока, тоже шофер; вспомнив об этом, я скрипнул зубами.

— Если хочешь, можем еще поговорить на эту тему, — сказала Ева. — Ты, наверное, не знаешь, так я тебе скажу, что водителей здесь больше, чем машин.

Она отбросила соломинку и снова глотнула таинственную жидкость.

— Ну что,?

— Нет, Ева, — ответил я. — Я с тобой не поеду.

К нам подошел официант и сказал:

— Тут один тип хочет с тобой поболтать. Он сидит за вами.

— Скажи, что я занята, — сказала Ева, даже не обернувшись: она была самой красивой проституткой в тех краях и могла позволить себе, даже не поморщившись, потерять двадцать фунтов. А вообще-то он мог и подождать; если ему приспичило, то должен был знать, что лучше Евы не найти. — Значит, не хочешь быть сутенером? Не хочешь?

— Не хочу, — сказал я. И поспешно добавил: — Я тебя люблю. Я люблю тебя, но сутенером не буду. В конце концов я найду работу.

Прозвучало это как-то не слишком уверенно, и я еще раз с мукой в голосе повторил, раздражаясь при этом из-за сидевшего сзади типа:

— Я тебя люблю.

— А как там Гриша?

— Так, живет помаленьку. — И вдруг без всяких предисловий сказал: — Послушай, Ева, мне нужно только триста фунтов. Я могу получить работу, есть тут один субъект, он может помочь. Но, сволочь, все деньги сразу ему выкладывай.

— Поедем вместе в Иерусалим, — сказала она. — Все. И хватит со мной про деньги.

Она вынула из сумочки фунтовую банкноту и положила на стол, хотя счет вряд ли превышал шестьдесят пиастров.

— Пошли, — сказала она.

Я не двинулся с места. Не люблю задавать лишних вопросов и, Бог мне свидетель, никогда не любил. Я ждал, что она сама догадается. Ева сказала:

— Не бойся, я еще ни с кем не была.

Мы вышли; сидевший за нами тип злобно засопел, но не тронулся с места; он был человек стойкий и решил подождать. Первый он будет или второй, ему было все равно. Ну а мне — нет. Не говоря уж о чем другом, но хотя бы в тот день, когда мы вместе, я должен быть первым. Был у нас с ней такой уговор, Ева это клятвенно обещала — в первый наш день в борделе, подмываясь при этом с истинно кошачьей грацией. Я, может, и поехал бы с ней в Иерусалим, ибо мысль о