Небывалое бывает (Повести и рассказы) - Сергей Алексеев

— Выходит, солдат. Понятно.

— Ну, а вести-то такого тебе не боязно?

— Он же связанный.

— А вдруг побежит.

— Убежит! — усмехнулся мальчонка. — А это вот что? — и показывает на самодельную пику.

— И ты бы пырнул?!

— Пырнул!

— Эка жестокости сколько в малом, — процедила одна из молодок.

— Да, обозлились сердца, — задумчиво бросил какой-то крестьянин.

— Мне ее дед смастерил, — снова заговорил о пике мальчишка.

— Да что ты все дед да дед. А где же твой отец?

— Убит на войне родитель.

Агапка мечтал о французской шапке. Той, что носят гвардейцы: из медвежьего меха, с высоким красным султаном и медной бляхой. Отец у Агапки в партизанском отряде. Раздобыл он в каком-то бою долгожданный гостинец сыну.

— На, получай!

Напялил Агапка — загляденье, не шапка.

Помчался мальчик по сельским улицам. Видят его крестьяне, смеются крестьяне:

— Басурман бежит, глядите!

Повстречались Агапке парни. Улюлюкают парни:

— Лови, окружай француза!

Попался Агапке Шарик.

«Тяв-тяв, тяв-тяв!»

— Однако, глупый какой ты, Шарик. Ты что, не узнал Агапку?!

Увидел Агапку гусь:

«Га-га-га, га-га-га», — тянет к мальчишке шею.

Отбился едва Агапка.

Примчался мальчик к дружкам и приятелям. Окружили его ребята.

— Дай поносить, Агапка.

Жалко Агапке. Шапка с султаном — такую ребятам!

Обозлились мальчишки:

— Француз. Бей, колоти француза!

Достается Агапке. Будь ты проклята, эта шапка!

Собрались ребята, бродили по лесу. Было их шестеро: Ванюшка Валуев, Марфутка, Филька и трое еще ребят. Осень. Ни ягод тебе, ни грибов, ни птичьих гнезд на деревьях. Чем бы сейчас заняться? Вот бы поймать француза.

Размечтались ребята.

Француз здоровенный, конечно, с усами. Лошадиные скулы. Глазищи большие, размером с кулак. Ружье при французе, походная сумка.

Представляют ребята, как ловят французов в плен.

— Заходи! — кричит Ванюшка Валуев. — Окружай! Вали его наземь! Бей дубиной… Руки и ноги ему вяжи…

Ванюшка в компании старший. Исполняют ребята его команды. Вместо француза у них бревно.

Наигрались ребята, идут домой. Смотрят — под елкой, под сивой лапой, лежит настоящий француз.

Бредит солдат, лопочет что-то на своем языке. Глаза у него закрыты. Ружья при французе не видно. Нет и походной сумки. И совсем он безусый. И вовсе не страшный. Мундир весь изодран — сквозь дыры голое тело светит.

— Налетай! — закричал Ванюшка. — Вяжи ему руки и ноги…

Однако ребята не двинулись с места. Да и сам-то Ванюшка крикнул не очень бойко. В общем, пропала вдруг у ребят охота брать француза лежащего в плен.

Стоят, перешептываются:

— Помирает, видать, француз.

— Раненый?

— Голод небось измучил.

Стали ребята думать, как же им быть.

— Может, в село донести об этом?

— Правда, давай в село.

Только хотели бежать, да снова задумались.

— На вилы его мужики подымут.

— Топорами прикончат.

Жалко стало ребятам француза. Уж больно он стонет и мечется. Пусть помирает естественной смертью.

Вернулись в село, разошлись по домам.

Вошел Ванюшка в избу, на душе как-то тягостно. Все видит, как бредит в лесу француз. Он же с голоду там помирает. Покрутился Ванюшка с час — то на улице, то в огородах, даже к речке специально бегал, — никак не может забыть солдата. Наконец вернулся домой, сунул под одежонку краюху хлеба, снова помчался в лес.

Растолкал он француза. Приоткрыл тот глаза. Хотел рвануться с испуга, да слаб — остался на месте. Тычет Ванюшка ему краюху. Увидел солдат, потянулся. Слеза из глаза непрошено капнула.

В это время Ванюшка услышат шорохи. Обернулся — мелькнула тряпица. Так это же бежит Марфутка.

Подбежала Марфутка, видит Ванюшку, страшно смутилась: хлеб у нее в руках.

Вслед за Марфуткой явился Филька. За ним и трое других ребят.

Словом, снова ребята вместе в лесу собрались, и каждый еду принес.

С этого дня и стали они приходить к французу. Соорудили ему шалаш, рядно притащили, Марфутка — ниток: зашить мундир. Завелась у ребят настоящая тайна. В селе — ни гугу.

Удивляются их родители. Где пропадают ребята?

— Да так мы… — уклончиво ответил Ванюшка.

— Я на хутор к подружке хожу, — заявит Марфутка.

— Да я тут, я все время у дома, — отвертится Филька.

— Мы в горелки в лесу играем, — скажут трое других ребят.

Стал француз поправляться. Явились как-то ребята. Смотрят — солдат кораблик из дерева выстругал. Весло кормовое к нему отдельно.

— Нате, для вас, — сует француз гостинец ребятам.

На следующий день вырезал им человечка. Человечек забавный — руками, ногами дрыгает. Веселит, как живой, ребят.

Стал француз подыматься. Даже ходить.

Явились ребята на третий день — нет в шалаше француза.

Ушел из тех мест солдат. Лишь кораблик и веселого человечка, как память свою, оставил.

Даже грустно стало ребятам. Вот так взял и ушел, ничего не сказал. Привыкли ребята к французу.

Вернулись домой опять невеселые.

— Да что тут с вами такое творится! — пристали снова родители.

Пожались, пожались ребята, а потом рассказали. Вначале Марфутка, затем Филька, затем трое других ребят. Даже Ванюшка и тот признался.

Рассказали про все: и про первую встречу, и о том, как, не сговорившись, хлеб ему потащили, и про слезы, что были тогда у француза в глазах, и как мундир зашивала Марфутка, и как шалаш ему строили. Потом отдельно про кораблик и забавного человечка.

Думали ребята, что будут в селе их ругать.

Однако крестьяне такую весть встретили как-то спокойно. Не журили ребят. А кто-то даже сказал:

— Ну что ж, дай ему господь дорогу добрую! Может, и он такой же, как мы, крестьянин.

Поражались ребята. Особенно на следующий день, когда те же самые мужики и в том же самом лесу трех новых французов подняли на вилы.

Наслышавшись всяких донесений о действиях крестьянских отрядов, Кутузов решил взглянуть на живых героев.

Под городом Юхновом собрались к нему партизаны. Были всякие: и старые и молодые, подороднее и попроще, кое-кто с боевыми рубцами, и даже один без глаза, и тоже, как у Кутузова, — правого. Набились крестьяне в избу. Расселись. Стал угощать их Кутузов чаем. Пьют мужики осторожно, не торопясь, сахар вприкуску. За чаем зашел разговор. Конечно, прежде всего о войне, о французах.

— Французы народ геройский, заявляют крестьяне. — Да только духом они слабее. Дал Бонапарт промашку: разве испугом возьмешь Россию!

— Тут Невский еще сказал, — вспомнил безглазый, — прибудешь с мечом, от меча и погибнешь!

— Верно! — шумят крестьяне.

Заговорили затем о Москве.

— Конечно, жалко. Немаленький город. Веками в народе славится. Да разве Москва Россия? Отстроится город. Была бы жива держава.

Хвалит Кутузов крестьян за смелые стычки с французами.

— Мы что… Нам достается плотвичка. Тут армии первое слово.

Видит Кутузов — неглупый народ собрался. Приятно вести беседы.

— О Денисе Давыдове слышали?

— А как же! И в нашем уезде его отряды. Лихой командир. Зачинатель великого дела.

— Говорят, на Смоленщине женщина видная есть?

— Так это же Кожина, — отвечают крестьяне. — Старостиха Василиса. Гвардейская баба! Мужской хватки.

Вспомнили солдата Четвертакова.

— Природный начальник. Ему б в офицерах положено быть.

Потом как-то, Кутузов и не заметил, разговор перешел на другое. Заговорили крестьяне про озимые, про яровые. Про недород на Смоленщине. Потом о барах, и вдруг:

— Михайла Илларионович, ваша светлость, а как насчет воли? Чай, после победы крестьянам ее дадут?

— И как там с землей? — сунулся кто-то.

Не ожидал Кутузов такого. Ну что он скажет крестьянам про волю? Дикость, конечно, в России. Кутузов бы волю дал. Да он ведь только над войском начальник. Сие не ему решать.

Не знает, что и ответить фельдмаршал. Впервые попал впросак.

Ясно крестьянам, что трудный задали вопрос. Не захотели смущать Кутузова, снова вернулись к войне. Да только разговор как-то уже не клеился. Отпустил их Кутузов.

Идут по селу крестьяне:

— Да, воли оно не предвидится.

— И земля, как была, — у господ останется.

Замедлил ход вдруг какой-то парень. Скинул он шапку и с силой об землю:

— Только напрасно с французами бьемся! Жизнью своей рискуем.

— Цыц, молоко необсохшее! — выкрикнул тот, безглазый. — Тут вещи не равные — разные. Баре есть баре. Россия — Россия!

Забелело. Выпал недавно снег. Идет по дороге отряд французский. Ремни у солдат подтянуты. Холод, конечно. Одежда летняя. Только холод еще терпим. Голод французов мучает.