Журнал Наш Современник 2009 #3 - Журнал Современник

30 апреля 1993 г. Была в музее М. Н. Ермоловой, там состоялась встреча с чтецом И. Н. Русиновым, который давно и прекрасно читает папины стихи. Он сказал, что впервые о Кедрине услышал в Норильске от приятеля-актёра, тот прочитал ему отрывок из поэмы "Зодчие". "Кто это?" — спросил Иван Николаевич. "Поэт Кедрин, а поэма называется то ли "Строители", то ли "Зодчие"… Вспомнил Иван Николаевич и знакомство с мамой, говорил о том, какая она была удивительная, живая, энергичная. Рассказал он о 28 ян-

варя 1962 года, когда состоялся его первый сольный концерт, посвящённый Дмитрию Кедрину, а мама не пришла. После первого отделения концерта Иван Николаевич позвонил маме и узнал, что у Дмитрия Кедрина родился внук, которого тоже будут звать Дмитрием. Фурор был потрясающий. У меня до сих пор висит над папиным столом афиша об этом вечере.

1 мая 1993 г. В Москве произошло кровопролитие у Калужской заставы (площадь Гагарина). Собрались партии, несогласные с правительством, и решили устроить шествие (первомайскую демонстрацию). Власти послали ОМОН. Один убитый, 70 раненых, четверо — тяжело. Очень страшно. Не начало ли это гражданской войны? Говорят, что 9 мая может быть заваруха.

9 мая 1993 г. Подхожу к прилавку в магазине, цены чудовищные: заграничная чечевичная закуска в пакете 3120 рублей, тут же — луковая приправа, такая же дорогая. Рядом старушка, обескураженная ценами, спрашивает меня: "Это что за лукавая приправа?" — "Луковая, бабушка". — "А чечевицу у нас в деревне бедняки ели, а тут три тыщи стоит". — "Да, бабушка, всё для богатых". — "А нам-то, милая, чего кушать?" — спрашивает старушка. "Не знаю", — отвечаю я, потому что действительно не знаю.

9 мая ждали каких-то неприятных событий, но обошлось, так как демонстрантам дали идти там, где они хотели. Они несли портреты Ленина, Сталина, лозунг: "Вся власть Советам!"

Какое тяжёлое время, а у нас — малышка, тянуть её ещё и тянуть. Одна надежда на то, что всё как-то утрясётся.

30 мая 1993 г. Познакомилась с пожилой дамой в парке, ей 80 лет, и 50 из них она проработала в Кремлёвской больнице. Получила звание заслуженного врача, какие-то ордена. Часто видела Сталина, измеряла ему давление. Они вместе с профессором Виноградовым приходили к нему почти ежедневно. Сначала их вели в большую комнату, где был накрыт стол, на котором были расставлены разные яства: фрукты, вина, пирожки. Сталин целовал руку Нине Ивановне (имя я изменила): приглашал к столу, наливал вина, предлагал фрукты, потом она измеряла ему давление и уходила.

Видя Сталина, испытывала невероятный трепет, нечто родственное гипнотическому состоянию, потом она не могла вспомнить, что говорила, какие вопросы он ей задавал. Все окружающие — прислуга — его боготворили. Держался Сталин исключительно вежливо, сдержанно, дружелюбно.

Василий — сын Сталина, был её пациентом. Каждый раз перед вызовом к отцу два дня она приводила его в чувство после беспрерывного пьянства: он лежал под капельницей, пил лекарства. Василий носил грубое солдатское бельё, даже немного поношенное. И он, и Светлана, и Сталин в быту были очень просты и непритязательны. Василий жаловался Нине Ивановне, которую иногда называл своей второй матерью, что он очень одинок после смерти матери, семья их фактически распалась.

Я вспомнила, как моя мама — Людмила Ивановна Кедрина — дружила с Анной Сергеевной, сестрой жены Сталина, после её возвращения из лагерей. Помню, как они с мамой собирали посылку для Василия Сталина в казанскую тюрьму, где он сидел при Хрущёве. Почему-то долго не могли найти какую-то любимую Васину колбасу. Посылку собирали у нас дома, а потом несли на ближайшую почту.

Ещё я помню, как на каком-то вечере в ЦДЛ Анна Сергеевна сидела на ступеньке в светлом платье в цветочек, все места были заняты.

Светлана Сталина много раз пыталась устроить свою семейную жизнь: Мороз (отец развёл), Жданов (сама развелась, ссылаясь на то, что его мать — Салтычиха), Каплер… Светлана была одинока и металась.

Берия все ненавидели и знали, что он — чудовище, считали, что все беды в стране — от него.

Видимо, многое помнит эта женщина и может рассказать, но она больше в парк не пришла, может быть, жалеет, что была со мной столь откровенна.

15 июня 1994 г. Мы дошли до точки: нет денег на продукты. Витамины едим только в Черкизове — мой салат из трав, благо — бесплатный. Но Наташа его не признаёт. "Что я — коза, что ли?" — с возмущением говорит она.

Однажды утром мы обнаружили, что у нас нет денег даже на хлеб. Я тут же сообразила, что можно продать возле детского магазина "Смена" Дашины ботиночки — заграничные, в хорошем состоянии, кем-то подаренные нам. Можно ещё кое-что собрать из детской одёжки. Сейчас же вещи были собраны, и мы с Георгием отправились к магазину "Смена". Там со своими товарами уже стояли женщины. Как только они замечали милиционера, мгновенно сметали свои вещички в большие сумки и стояли с независимым видом. Я пристроилась рядом с ними, разложила Дашины вещички, её беленькие с синим ботиночки, туфельки, из которых она выросла. Все проходили мимо моего товара, а одна женщина презрительно бросила: "Ношеное продают!" Георгий устроился неподалёку на железной трубе и курил, курил без конца.

Вдруг показался милиционер, и женщины мгновенно упрятали свои товары, я же, растерявшись, продолжала стоять. Милиционер подошёл ко мне и сказал: "Пройдёмте, гражданочка, в отделение". И вдруг я взорвалась: "Да, да, давайте пройдём! Только я не виновата в том, что меня довели до того, что я продаю вещи своей внучки, хотя имею высшее образование. А вон мой муж сидит, он — участник войны! Ведите, ведите нас в отделение!" Милиционер посмотрел на Георгия, на меня и пошел дальше. Женщины вновь разложили свои товары, а одна спросила меня: "Ты что, сунула ему что-нибудь?" У нас всё-таки купили ботиночки и мы, радостные, кинулись в магазин, купили хлеба, масла, молока, колбасы и сигареты для Георгия. Когда пришли домой, девчонки кинулись к нам: "Мам, что продали?" — "Ботиночки". В этот день у нас был пир на весь мир.

Унизительное чувство своей ненужности в этой жизни, которая выкинула тебя на свалку, охватило меня и долго не отпускало. И только творчество ещё держит, не даёт сдаться. Россия губит свой народ, вернее — власть, неумелая, бездарная, бесчувственная.

19 июня 1994 г. Мы познали самую настоящую нищету: больше недели вставали утром и не знали, на что купить хлеба. И тут я вспомнила стихи папы, написанные во время войны, в ноябре 1942 года, называются они

"Ущерб":

Соль — на исходе.

Масло в банке тает. Махорки -

горсть осталась про запас. Муки — в обрез.

Картошки не хватает. И керосина в примусе — на час! Чай вышел весь.

Крупу и сахар съели… Верь иль не верь,

А, видно, в самом деле Тебе конец приходит, белый свет!

Оказавшись на фронте, папа продолжает волноваться о нашем материальном положении. В одном из писем он пишет маме: "Мне стыдно здесь питаться, как в мирное время… зная, что ты с ребятами там голодаешь".

Никогда не думала, что такое может повториться, да ещё в мирное время.

Мы с Георгием Ивановичем совсем оголодали, отощали и спали с лица. Хорошо, что Даша в яслях, хоть её там кормят. Отец её алименты не платит, собес куда-то переехал, Дашино дело затерялось, и мы живём на наши 150 тысяч (такие стали деньги) вчетвером. Наташа пишет статьи, но денег надо долго дожидаться, и платят гроши. Нас с мужем в это лето спасли грибы: было их в лесу великое множество. Мы жарили целую сковороду, а потом ели или с лапшой, или с кашей. Находила грибы я, а срезал их муж, осторожно, ножиком, чтобы грибницу не потревожить.

Я совсем "охляла", как мама говорила, есть только одно желание — лечь на кровать и не вставать, а дел невпроворот. Встаю и делаю всё, что нужно. Тут у писателя Ивана Васильева прочитала: "В магазинах пусто, российские власти грозятся через неделю отпустить на волю цены, и что нас ждет?" Действительно — что нас ждёт? Только одному Богу известно.

23 января 1995 г. Я где-то прочитала: "Самый счастливый человек тот, который принадлежит себе". Но не всем это нужно, некоторые не переносят одиночества. Я же много лет мечтаю о том, чтобы никому не быть обязанной, хоть недолго, хоть полгодика, но не получается, всё время что-то находится важнее моего творчества, моих стихов, прозы, моих панно, и я покорно, как лошадь, впрягаюсь в новый воз. Сейчас главное — Дашенька, её здоровье, её развитие и воспитание. Она уже в ясельках, дедушка приходит за ней, а она тащит ему маленький детский стульчик, чтобы он сел, дедушка объясняет ей, что он маленький, и тогда Даша несет ему второй маленький стульчик. Нянька смеётся, говорит: "Даша — сто умов". Так что этот человечек для меня самое главное на свете. И когда мы с дедушкой везём Дашеньку на саночках домой, я думаю о том, что наступит когда-нибудь лучшее время, когда мы сможем покупать в магазине самые лучшие продукты и самые необходимые для Даши вещи, и Даша пойдет в школу, а Наташа встретит свою любовь. Жизнь не может не измениться, а коли я живу, значит — не всё исполнила в жизни, что мне предназначено: работать мне ещё и работать, растить внучку, выпускать папины книги, издать мою книгу о нём, а может быть, и мой сборник стихов. Жизнь продолжается.