Дремучие двери (Том 2) - Юлия Иванова

* * *

"Господи, почему же ничего не случается? Встряхни нас, разбуди, погибаем!" - молилась она, призывая бурю, чувствуя, как страну затягивает гибельная трясина. Приболевший отец Тихон ушёл на покой в монастырь. Новый батюшка, отец Александр, распекал её: "Что ты всё о мировых скорбях, Иоанна, без тебя разберутся. Спасай себя - вон у тебя грехов сколько... Молись, постись, делай добрые дела, жертвуй на храм"... На храм она жертвовала - батюшка был молодой, энергичный, затеял большой ремонт. Забирал конверт с деньгами, подбадривал: "Не вешай, Иоанна, нос, всё тебе дал Господь, живи и благодари. За державу, конечно, обидно, как теперь говорят, но зато вон сколько храмов открывается - венчаются, детей крестят"... Иоанна упорно искала истину. Да, ей повезло в детстве, верующей пионерке, потом комсомолке, но разве ей не везёт сейчас? Хороший дом, нет проблем со здоровьем, с заработком, все члены семьи процветают... И действительно открываются храмы, и на всю Россию транслируются пасхальные и рождественские богослужения... Откуда же это постоянное тревожно-тоскливое ощущение соучастия в каком-то страшном действе, во грехе, сродни распятию - катастрофы, падения в бездну, запаха серы? "И, как один, умрём в борьбе за это..." "Умираю, но скоро наше солнце взойдёт". "Разве можно этих мучеников приравнять к тем, кто, ограбив народ: "ест, пьёт и веселится", отстёгивая от неправедных денег на храм с видом благодетеля, братаясь со священниками и упрекая прежнюю власть "в безбожии"? Отцу Александру упорные попытки Иоанны разобраться в происходящем не то чтобы не нравились (он в душе со многим соглашался), но пугали и нервировали - у него у самого было много сомнительных спонсоров, жертвующих крупные суммы на ремонт храма, на них-то всё и держалось. Он также видел, несмотря на значительный рост количества прихожан, плачевное состояние душ по сравнению с "совковым" периодом, особенно пугали роет сект и всяких агрессивных "ловцов человеков" с запада и востока, наркомании, даже среди местных школьников. И если раньше сугубой грешницей считалась пятнадцатилетняя девочка, забеременевшая от одноклассника, и отец Александр был счастлив, когда удавалось избежать аборта и повенчать детей, припугнув самих грешников и их родителей соучастием в грехе убийства и страшным судом, то теперь приходили малолетние "праведницы" уверенные в себе и в своей безгрешности ночные профессионалки, умеющие пользоваться презервативами и находить общий язык с милицией. Щедро протягивали батюшке баксы ещё детской ручкой с наращенными ногтями и обижались, недоумевая, почему батюшка не допускает к причастию. "Не лезь в дела начальства и молись о своих грехах," - повелел отец Александр. "Я теперь в послушании и плевать на всё", - уговаривала себя Иоанна. Усталая, она шла от рынка до вокзала с набитым кошельком и пустой картонной коробкой из-под цветов; и вокруг такие же как она, "вписавшиеся" в рынок инженеры, писатели, учёные, врачи, студенты, школьники, художники, учителя, побросав свои профессии и служение ближнему - продавали, доставали, доставляли, перепродавали, торговались, отдавали деньги в рост, что запрещено Небом. Росли финансовые пирамиды, так и не успевая вырасти, потому что приходил государственный рэкет и забирал всю кассу. Подчистую, на том основании, что в запрещённые игры нельзя играть. И распухали от денег, мотались на свои Гавайи-Канары, что-то спешно приватизировали, обрастали мерсами и виллами. А вокруг всё по-прежнему катастрофически рушилось, пищало, трещало, и куда-то девались деньги, и стонал, плакал одуревший народ, взывая к справедливости и совести. Да, по-христиански терпеливыми, верящими "в добрые намерения царя" и в правду власти воспитала своих граждан "империя зла"! И не менее одуревшие от крутых окладов телеведущие и газетно-журнальные борзописцы дружно повторяли заклинания, что во всём виноваты "проклятые коммуняки", доведшие страну до ручки. И что толку было напоминать, что это при Горбачёве сначала исчезло мыло, а потом постепенно всё, включая совесть. - Почему безмолвствует народ? - недоумевала оппозиция. А народ был частично зомбирован, частично занят выживанием, частично развращён, успев тоже напиться чужой кровушки. "...И духовно навеки почил..." Эти мальчики и дяденьки в фирменных упаковках и тачках, с оловянными глазам, поверившие, как и её Филька, что превращение бесценной своей жизни в доступные, как рулон туалетной бумаги, банковские счета, тусовки и презентации, их вечный страх перед разорением, проигрышем или просто пулей в тёмном подъезде - и есть "то самое"... Больные и "тяжело здоровые" старики и не старики наверху, одержимые властью, цепляющиеся за неё, заражённые ею, как чумой - они тоже были "на игле" и тоже боялись выпустить руль, ибо на Руси ослабевшего возницу всегда сбрасывали с движущегося транспортного средства чаще мёртвым, чем живым... И потом ещё долго кидали в труп камнями. Когда она уставала их ненавидеть, то жалела. "Кипучая, могучая, никем непобедимая" её Москва, святыня, отвоёванная у врагов кровью многих поколений - символ, оплот, защита от Вампирии перестроилась. Размалеванная, пошлая, коробочно-картонная, пародийная, похожая на портовый перевалочный пункт этими тележками, ящиками, тюками... Будто все разом кинулись куда-то переезжать или спасаться бегством с тонущего корабля. Или заделались спортсменами и бегут марафон - в этих китайских и турецких кроссовках и тренировочных костюмах. Или всем миром собрались на панель, скупая пёстрые безвкусные тряпки из гардероба портовых шлюх... Ядовито яркие, вызывающие упаковки вещей и людей, жвачки и продуктов - товары для туземцев. Оглушительная свара визжащих сцепившихся собак на случке - эти ребята с наушниками считали её музыкой, - зашоренные глаза и уши, глухое однообразное буханье по мозгам из наушников, будто им туда гвозди вбивали, и рот заткнут жвачкой и тело проспиртовано как в морге, кунсткамере, и посаженная, как бабочка, на иглу душа медленно умирает для коллекции князя тьмы, не осознавая своей смерти... Очумелые хваткие бабули с водкой и сигаретами, бомжи, девочки-нимфетки, словно сошедшие с порножурналов, площадный мат... И она, Иоанна, с набитым кошельком и пустой коробкой, в которой громыхают кости для Анчара, в черно-голубом, как у всех, тренировочном костюме, спешит на электричку. И плевать ей на всё. А всё так красиво и невинно начиналось - с речей, что ограда не нужна, что нас прочий мир примет с распростёртыми объятиями, не будет вообще никаких границ, никаких НАТО. С невинного частного кафе на Кропоткинской "для народа". Дали пальчик - отхватили целиком не только руку, но и заводы, жилые кварталы, полигоны, детсады, пионерлагеря, дома отдыха и санатории. Недра страны, её золотой и алмазный запас, её собираемые веками, политые кровью земли - всё на продажу. Оглянуться не успели - нет Великой Руси, Советского Союза, скоро останемся в пределах Садового Кольца, где открыли это самое кафе... Начинали с лозунгов дать всем нациям свободу - кто ж знал, что они тут же вцепятся друг другу в глотку? А не вцепятся, то уж шефы позаботятся и позабавятся, натравят! Охмурили посулами, телевизионными колдунами и золотыми удочками, вырывавшими внутренности вместе с последними сбережениями... И вот мы уже не народ великий, а стадо разрозненное, разбегающееся как с золушкиного бала после полуночи, и кучер наш - крыса, карета - тыква, и заперты ворота. И снова нам, как до семнадцатого, идти в услужение к госпоже-мачехе с её одуревшими от безделья дочерьми - и размышлять горестно, как уже несколько веков размышляли наши предки, всякие там лишние люди, народники и революционеры - разве для того нам дан бесценный дар жизни, чтоб служить пищей и подстилкой для свежевылупившихся номенклатурных упырят? Так не хотела думать, но думала Иоанна, зная, что ничего вслух им не скажет, а если и скажет, никто не остановится послушать, а если и остановится, никто не услышит, потому что не пожелает услышать. А то отправят и в психушку - не её первую и не её последнюю в Российской истории. Просыпаюсь с бодуна Денег нету ни хрена, Глаз заплыл, пиджак в пыли, Под кроватью брюки. До чего ж нас довели Коммунисты-суки! Будто Воланд со своей свитой давал ежедневный сеанс черной магии с последующими разоблачениями. Ваучеры, всевозможные девальвации, деноминации, акции дутых банков, финансовых пирамид, фондов, оборачивающиеся пустыми бумажками; заявления и обещания на самом высоком уровне, оборачивающиеся ложью и сотрясением воздуха - всё было пустым, искусственным, фальшиво-обманным, красивым гробом с мёртвыми костями. Редкое "добро", вроде всяких фондов милосердия, - "казалось", а не "было". Весь вроде бы на века построенный мир распадался, превращаясь в прах, как тело, из которого вынули душу... "Ушёл Господь..." - печально думала Иоанна.