Естествознание, философия и науки о человеческом поведении в Советском Союзе - Лорен Грэхэм

Наиболее драматичные события связаны с монгольским нашествием. Советские генетики обнаружили, что если пересечь Евразию с востока на запад, то можно отметить следующее обстоятельство: с продвижением на запад существенно сокращается число людей с группой крови «Б». При этом известно, что наличие той или иной группы крови определяется генетическими факторами. В связи с этим еще до начала второй мировой войны на страницах публикаций, выходящих на Западе, можно было встретить гипотезы, согласно которым гены, определяющие наличие группы крови «Б», были «занесены» в Европу в результате монгольского нашествия. Степень смешения монголов со славянами была очень высока. Существуют свидетельства, говорящие о том, что наибольшее распространение это смешение получило в среде русской знати, многие представители которой позднее даже хвастались своими монгольскими предками. Таким образом, славянское крестьянство обеспечивало генетический резерв этноса. Затем произошла «мутация», выдвинувшая такого лидера, как Дмитрий Донской — человека, обладавшего «повышенной активностью» (пассионарностью), и монгольское иго было сброшено. По мнению Гумилева, монголы утратили свое могущество в результате столкновения с другими «доминантными» этносами.

Всякий, кто знаком с работами русских консервативно настроенных диссидентов, опубликованными за последние 15 лет, воспримет отдельные мысли Гумилева как уже известные. В этих работах среди героев, боровшихся с иностранными завоевателями, упоминаются Сергий Радонежский, Дмитрий Донской, Минин и Пожарский, Кутузов, а иногда даже и Сталин; как видим, перечисленные имена лишний раз свидетельствуют об идеологической разнородности нового русского консерватизма. Концепция Гумилева, изложенная Бородаем, носит достаточно общий характер, а потому каждый может увидеть в ней то, что хочет. Так, представители Русской Православной церкви могут найти в рукописи Гумилева выражение почтения по отношению к ортодоксальному христианству и одновременно презрения к западноевропейским ересям и религиозным сектам; сторонники защиты окружающей среды будут привлечены тезисом Гумилева о том, что этносу аборигенов свойственно уважительное отношение к природе, а этносу мигрантов — пренебрежительное отношение, приводящее к разрушительным последствиям; антиамерикански настроенные читатели могут испытывать чувство удовлетворения от того описания отношения американцев к индейцам, которые дает Гумилев, и, наконец, социалисты будут ободрены, прочтя, что капитализм является порождением химеры.

Однако серьезные советские марксисты не в состоянии принять интерпретацию истории, предлагаемую Гумилевым, поскольку она полностью игнорирует или, по крайней мере, подрывает основы марксистской интерпретации, основывающейся на экономических подходах, недооценке роли отдельных индивидов и критическом отношении к религии. Интересным в этом отношении является то, что основная атака на Гумилева и Бородая была осуществлена не представителями официальных партийных органов, а группой ученых, возглавляемых академиком Б.М. Кедровым. Сам Кедров был крупным ученым, искренне убежденным марксистом. Его отец был другом и соратником Ленина, и до самой своей смерти в 1985 г. Б.М. Кедров любил вспоминать, как, будучи ребенком, он играл на коленях у Ленина. Отец Б.М. Кедрова был расстрелян по приказу Сталина, о чем упоминал в своем известном «секретном докладе» на XX съезде КПСС Хрущев. Б.М. Кедров, будучи убежденным марксистом, всегда выступал против догматического подхода к этому учению. В период после окончания второй мировой войны он возглавлял журнал «Вопросы философии» и пытался в своей деятельности избежать следования сталинским догмам, за что и поплатился (см. об этом главу 10 настоящей книги).

Кедрова и его соавторов прежде всего беспокоила не позиция Гумилева и Бородая в вопросе о соотношении биологического и социального (для Кедрова было типичным оставлять решение конкретных вопросов за специалистами в области конкретных наук), а тот факт, что оба они практически полностью игнорировали концепцию исторического материализма, а также их предубеждение по отношению к некоторым национальностям. Оценивая подход Гумилева и Бородая к вопросу о смешении рас, Кедров с соавторами пишет: «Такие утверждения неверны и прямо и непосредственно противостоят линии нашей партии и социалистического государства на всемерное сближение наций и на перспективу (хотя и отдаленную) их слияния в едином социалистическом человечестве»[587].

Далее в статье отмечается отказ Гумилева и Бородая использовать классовый подход к анализу истории религиозных ересей, хотя, по мнению Кедрова и его соавторов, «еретические движения западноевропейского средневековья были формой революционной борьбы угнетенных народных масс против феодализма и феодальной церкви»[588]. В заключение они пишут о том, что публикацию такого рода материала, дающего неправильное антинаучное освещение ряда важнейших проблем, следует решительно признать ошибочной.

Как видим, критика была уничтожающей. Однако, как ни странно, Кедров и его соавторы нигде прямо не обвиняли Гумилева и Бородая в «расизме», то есть в том, что сразу же могло прийти на ум при прочтении их статьи. Во время беседы, состоявшейся у меня с академиком Кедровым вскоре после публикации этой статьи, он объяснил, что не назвал Гумилева и Бородая «расистами» потому, что те не утверждали превосходство одной расы над другими, они просто высказывались против смешанных браков между представителями различных этнических групп; более того, Кедров сказал, что он и его коллеги сознательно избегали тех эпитетов, которые ранее употреблялись в ходе философских дискуссий в Советском Союзе с целью дискредитации оппонентов, а не с целью изучения предмета спора. Этот ответ представляется типичным для Кедрова. Хотя в некоторых работах западных авторов его и называли «либералом»[589], сам он возражал против этого и на самом деле никогда не был либералом в том смысле, как это понимают на Западе; он был убежден в том, что статьи, подобные статье Бородая, действительно не следует публиковать. Понятие свободы печати, в том смысле, как ее понимают на Западе не входило в его словарь. Кедров был сторонником того направления советского марксизма, представители которого выступали за то, чтобы рассуждения о философии и обществе велись в рамках представлений аутентичного марксизма.

Биомедицинская этика

Вопросы биомедицинской этики довольно часто поднимаются в последнее время на страницах советской печати. При всех различиях, которые наблюдаются между обсуждением этих вопросов и спорами по проблеме соотношения социального и биологического, можно констатировать, что в каждом случае спор, по существу, идет о том, в каком смысле можно говорить, что люди — это биологические существа или, иначе говоря, можно ли «социальное» свести к «биологическому».

В последние годы научно-технический прогресс, бурно развивающийся во многих странах мира, позволил осуществить пересадку многих органов человека, использовать искусственные аппараты в целях поддержания жизни человека, осуществлять манипуляции с генотипом человека, что, в свою очередь, породило множество дискуссий среди философов, политиков, этиков, естествоиспытателей и юристов по поводу тех ограничений, которые должны существовать в области использования этих новых возможностей, открывающихся перед человечеством. Как и в других странах, в Советском Союзе дискуссии по этим проблемам имеют как собственно научный, так и политический аспекты. В связи с этим можно говорить о том, что дискуссии по этим проблемам, ведущиеся в Советском Союзе, имеют как сходство, так и отличие от аналогичных дискуссий, ведущихся на Западе.

Проблема определения понятия «смерть» может быть отнесена к числу тех, споры вокруг которых, ведущиеся в разных странах, имеют много общего. Поскольку врачи во многих странах владеют теперь методикой реанимации, восстановления функций сердца, то на сегодняшний день представления о смерти как о моменте остановки сердца можно характеризовать как устаревшие. В самом деле, сегодня во многих странах понятие смерти связывается не со «смертью сердца», а со «смертью мозга»[590].

Однако даже при обсуждении такой, казалось бы, достаточно технической проблемы, каковой является проблема определения момента смерти, подход советских авторов отличается своей спецификой. Специфика эта связана с теми представлениями о «личности», которые характерны для советского марксизма. Последний определяет «личность» как индивида, способного вступать в социальные отношения. Согласно представлениям советского марксизма, человек качественно отличается от животного не тем, что обладает «душой», а тем, что является социальным существом, чья сущность определяется производственными отношениями. Таким образом, в конечном итоге статус личности определяется обществом, а не теми врожденными свойствами и особенностями, которыми обладает тот или иной человек. В рамках такого понимания вопрос о «сохранении жизни» не получает того звучания, как на Западе.