Удача не плачет - Юлия Владимировна Климова

– Отец имел точно такое же право!

– Никто не мешал ему осторожно встречаться с какой-либо женщиной. Так, чтобы никто об этом не знал. Все мужчины после сорока только этим и занимаются. Не моя вина, что это никогда не казалось ему интересным. Он был уж слишком семейным человеком.

– Что?!

– Ты поймешь меня позже, когда собственная жена начнет казаться тебе скучной. Не надо делать вид, будто в этом мире не существует измен! Почему ты не хочешь, чтобы я уехала по-хорошему? Александр все равно работает в фирме Андрея… То есть теперь в твоей и Дженни. Я рада, что завещание было написано, и мы унаследовали достаточно. Между прочим, я не запретила твоему отцу привести в дом незаконнорожденную дочь. Ты много знаешь женщин, которые на моем месте поступили бы так же?

– Уходи, – донесся до меня ледяной ответ. Я вполне могла представить выражение лица Егора, пожалуй, его можно было охарактеризовать как страшное. – И запомни… Ладыгин больше никогда не будет работать в фирме отца. Чтоб я его не видел! Даже не знаю, почему я терпел его до сих пор… Пусть убирается к черту! Да и зачем ему работать, если он отхватил столь обеспеченную женщину? Не волнуйся, свои доходы ты будешь получать точно в срок, как и положено.

– Ты не забыл, что разговариваешь с матерью?!

– Нет!

Пазл складывался, теперь я знала ответы почти на все вопросы.

От волнения пересохло во рту, и я сначала облизала губы, а затем принялась их нервно кусать.

С Ладыгиным я встречалась лишь однажды – на ужине в «Конте-Конти», когда папа представлял меня своим друзьям и знакомым. На мне было короткое голубое платье и бежевые туфли, я чувствовала себя невесомой и счастливой. «У меня самая красивая дочь на свете», – тогда сказал папа, и в его глазах засияла гордость.

На вид Александру Сергеевичу Ладыгину было лет тридцать пять, и его вполне можно было назвать привлекательным и уверенным в себе мужчиной. Высокий, широкоплечий, с короткострижеными черными волосами. Он напоминал успешного спортсмена, которому пришлось надеть деловой костюм. И Ладыгин был правой рукой папы.

– Ты прав, нам совершенно не о чем разговаривать. Если ты считаешь, что я должна уехать именно так – пусть! Однажды ты все поймешь. Да, я уверена, что дождусь извинений! И я скажу Александру, чтобы он уволился. Я не хочу, чтобы ты портил ему жизнь!

– Отлично! Завтра же кабинет освободят от его вещей! К этой сволочи я отправлю курьера с коробками!

– Егор!

– А как ты обычно называешь того, кто спит с женой друга? И скажи спасибо, что я выбираю выражения, когда говорю об этом!

В памяти всплыл еще один эпизод. Однажды я случайно подслушала разговор папы и Елены Валерьевны. Разговор, оставивший в душе неприятный след. Наверное, те самые доброжелатели намекнули и папе, что его жена не совсем честна, а он решил прямо спросить об этом. «…нельзя же верить подхалимам больше, чем мне… Ладыгин – приятель, друг… называй как считаем нужным. Но не более того. У меня с ним нет иных отношений, я не изменяю тебе», – ответила тогда Елена Валерьевна.

– Я не желаю тебя слушать. Боже, и это мой сын… Пусть Кирилл отнесет вещи к машине.

– Сама попроси его об этом!

«Папа, папа, папочка… – мысленно произнесла я и сжала губы. Вселенская обида набросилась на меня жадным зверем и принялась душить. Сначала папу разлучили с моей мамой, потом жена изменяла ему… – Почему так? Почему настолько несправедливо?»

Мне показалось, будто дверь стала обжигающе горячей, и я отошла от нее. Приблизившись к окну, я принялась ждать, когда появится Кирилл с вещами и когда Елена Валерьевна навсегда покинет этот дом. Хотя, возможно, и не навсегда, но точно надолго. И какое счастье, что прощаться с ней мне сейчас не нужно…

Кирилл четыре раза ходил за сумками и чемоданами. Исчезая с ними за воротами, где стояла машина Ладыгина, он возвращался и вновь проделывал тот же путь. Затем появилась Елена Валерьевна. Ее походка не изменилась: ровная спина, уверенный шаг, чуть приподнятая голова. Кремовое пальто расстегнуто, тонкий серый шарф лежит на плечах, в правой руке – серебристый клатч. Женщина с обложки глянцевого журнала, вечно молодая и красивая.

А потом ворота закрылись.

Я вернулась к кровати, легла и уже привычно обняла одеяло. Силы покинули меня, они вытекли, как молоко вытекает из разбитого глиняного кувшина. И о том, что мне нужно немедленно выбираться из комнаты Павла, я вспомнила только тогда, когда раздался громоподобный голос Егора:

– Дженни!

Дверь распахнулась, и мое сердце полетело в бездну. В ту самую, на дне которой в ожидании жертвы хорошо устроились острые камни и перекрученные коряги… «Давай, Дженни, иди к нам. Настал твой час».

Егор увидел меня и, наверное, очень быстро приблизился, но показалось, будто он шел целую вечность.

Прекрасная картинка… Я лежу на кровати Павла и обнимаю его одеяло… Хорошо, хоть одетая…

– Я запретил тебе появляться здесь. Как ты открыла дверь?

Каждое слово звучало, точно приговор, и я стала медленно подниматься, чтобы чувствовать себя более защищенной. Хотя что могло меня защитить? Физически я тянула лишь на цыпленка.

– Это получилось случайно, – выдохнула я, стараясь оградить Эмму от неприятностей.

По лицу Егора было многое ясно. В его душе клокотала злость на мать и, скорее всего, мысленно он продолжал с ней разговаривать (уже не выбирая выражений). Серо-голубые глаза потемнели, тяжелый взгляд разбирал мое тощее существо на молекулы, вены на шее вздулись. И я слышала оглушающий стук его сердца и ловила горячее дыхание.

– Я запретил тебе появляться здесь! – повторил Егор в два раза громче, и его щека дернулась. – Соскучилась по кровати, на которой кувыркалась с моим братом?

И он сделал еще шаг ко мне, сократив расстояние до метра.

Наверное, в жизни каждого цыпленка бывает такой отчаянный момент, когда он готов броситься на коршуна. Нет, не от смелости, а от страха. Когда терять нечего, когда лучше зажмуриться и атаковать врага, чем позволить смертельным когтям вонзиться в хрупкое тело. Но не только это буквально сорвало меня с места, я не могла простить Егору гадкого слова – «кувыркалась». Оно больно хлестнуло по лицу, ослепило и обрушило на меня горечь вселенской потери.

Я врезала кулаком в грудь Егора и замахнулась вновь, но через мгновение мое запястье было поймано и крепко сжато – молниеносная реакция, против которой у меня нет ни опыта, ни сил. Наши