Жизнь с гением. Жена и дочери Льва Толстого - Надежда Геннадьевна Михновец

Буду ждать вашего ответа, дружески жму руку. Лев Толстой.

Имейте в виду, что все это должно быть известно только вам одним.

Л. Т.

25 октября

Встала рано, утро провела с барышней Альмединген и читала шесть листов корректур. Ездила в нашу сельскую школу; у молодого неопытного учителя 84 учеников и учениц.

Вечером приезжал сын Сережа, играл с отцом в шахматы, а потом на рояле. Приезд Сережи всегда приятен. Читала я барышне свои «Записки» девичьей жизни и свадьбы. Ей как будто понравилось.

Сегодня Лев Ник. переписался с Галей Чертковой. Я спросила – о чем? И теперь новая отговорка его, и он злоупотребляет этим, что забыл. Я попросила письмо Гали – он сказал, что не знает, где оно, – и опять неправда. Скажи: «Не хочу показывать». А то последнее время эта вечная ложь, обман, отвиливанье… Как он ослабел нравственно! Какое отсутствие доброты, ясности и правдивости! Грустно, тяжело, мучительно грустно! Опять замкнулось его сердце, и опять что-то зловещее в его глазах. А у меня сердце болезненно ноет; опять не хочется жить, от всего отпадают руки.

Злой дух еще царит в доме и в сердце моего мужа.

«Да воскреснет Бог и расточатся враги Его!»

Кончаю и надолго запечатаю этот ужасный дневник, историю моих тяжелых страданий!

Проклятие Черткову, тому, кто мне их причинил! Прости, Господи.

А. Л. Толстая. Из воспоминаний.

Вошла к отцу. Он сидел на кресле у стола, ничего не делал. Как-то странно видеть его без книги в руке, без пера, непривычно. «Я сижу и мечтаю, – сказал он мне, – мечтаю о том, как я уйду. Ты ведь захочешь идти непременно со мной?» – спросил отец. «Да я не захотела бы тебя стеснять – может быть, первое время, чтобы тебе легче было уйти, не пошла бы с тобой, а вообще жить врозь с тобой я не могу». 〈…〉 «…Я думаю сделать так. Взять билет до Москвы; кого-нибудь, Черткова, послать с вещами в Лаптево и самому там слезть. А если там откроют, еще куда-нибудь поеду. Ну да это наверное все мечты, я буду мучиться, если брошу ее, меня будет мучить ее состояние… А с другой стороны, так делается тяжела эта обстановка, с каждым днем все тяжелее, да еще и Софья Андреевна так тяжела. Я признаюсь тебе, жду только какого-нибудь повода, чтобы уйти.

Л. Н. Толстой. Дневник для одного себя.

Все то же тяжелое чувство. Подозрения, подсматривание и грешное желание, чтобы она подала повод уехать. Так я плох. А подумаю уехать и об ее положении, и жаль, и тоже не могу. Просила у меня письмо Чертковой Гале.

Л. Н. Толстой. Дневник для одного себя. Запись от 27 октября.

25 октября. Всю ночь видел мою тяжелую борьбу с ней. Проснусь, засну, и опять то же. Саша рассказывала про то, что говорится Варваре Михайловне. И жалко ее, и невыносимо гадко.

С. Л. Толстой. Из воспоминаний.

25 октября вечером я приехал в Ясную из Тулы. Никого посторонних не было; были только моя мать, сестра Саша, Душан Петрович и Варвара Михайловна. Я пошел в кабинет к отцу, думая, что он хочет со мною поговорить о матери, а может быть, и о моих делах. Но мать все время была тут же и все время говорила без умолку. Он начнет говорить, а она его перебивает, говоря совсем о другом. Он умолкал, ждал, когда она даст ему возможность вставить слово, и тогда продолжал говорить о том, о чем начал. Точно его перебивал посторонний шум. 〈…〉

Когда я сыграл «Ich liebe dich» Грига, он всхлипнул. Уходя спать, я пошел в кабинет прощаться с ним. Кроме нас, никого в комнате не было. Он спросил меня: «Почему ты скоро уезжаешь?» Я собирался уезжать рано утром на следующий день. Я сказал, что мне надо устроить свои дела. Я очень хотел пожить в Ясной некоторое время, несколько разобраться в том, что там происходило, и, может быть, помочь. Но мне сперва хотелось уладить свои личные дела… Как мне теперь кажутся ничтожными эти дела. Отец на это сказал: «А ты бы не уезжал». Я ответил, что скоро опять приеду. Впоследствии я вспомнил, что он сказал эти слова с особенным выражением; он, очевидно, думал о своем отъезде и хотел, чтобы я после его отъезда оставался при матери. Он всегда думал, что я могу несколько влиять на нее. Прощаясь, он торопливо и необычно нежно притянул меня к себе с тем, чтобы со мной поцеловаться. В другое время он просто подал бы мне руку.

26 октября

[С 26 октября по 6 ноября С. А. Толстая не вела дневниковых записей.]

Д. П. Маковицкий. Дневниковая запись.

Л. Н. жаловался, что его беспокоят: Софья Андреевна постоянно вбегает к нему, смотрит, чтó он пишет, выслеживает его и подозревает, что он от нее что-то скрывает.

В. Ф. Булгаков. Дневниковая запись.

Я принес Льву Николаевичу письмо от В. Г. Черткова, деловое. Давая его мне, Владимир Григорьевич предупредил, что оно не конфиденциальное.

Вопрос касался книги П. П. Николаева, о которой Чертков писал, что она представляет переложение взглядов Толстого; унитарианского вероисповедания, которым на днях, в разговоре, интересовался Лев Николаевич. Он находил, что унитарианцы, подобно другим христианским сектам этого рода, как баптисты, малеванцы, не доводят свой рационализм до конца.

Софья Андреевна, узнав, что я принес письмо от Черткова, стала просить Льва Николаевича передать ей его содержание. Лев Николаевич ответил, что письмо делового характера, но что по принципиальным соображениям он не может дать ей его для прочтения.

– Все хорошо, что он пишет, – сказал мне Лев Николаевич, возвратившись с прогулки. – И о Николаеве хорошо, и о другом…

Лев Николаевич говорил это в «ремингтонной». Он, должно быть, устал от верховой езды, потому что шел тихо и сгорбившись. Затем он прошел к себе в спальню и затворил за собой дверь.

К сожалению, Софья Андреевна, даже под угрозой нового припадка со Львом Николаевичем, не выдержала своего обещания не нарушать его покоя. Снова – ревность к Черткову, сцены Льву Николаевичу, столкновения с дочерью. И даже хуже: прибавились настойчивые вопросы ко Льву Николаевичу, правда ли, что он составил завещание, требования особой записки на передачу ей прав собственности на художественные сочинения, подозрения, подсматривания и подслушивания… Настроение в доме тяжелое и неопределенное.