Понятие «революция» в философии и общественных науках. Проблемы. Идеи. Концепции. - Григорий Завалько

Наиболее близкой аналогией сталинского СССР, очевидно, будет Английская республика при О. Кромвеле, «констебле Англии», видевшем свою задачу в охране нового общественного порядка, или империя Наполеона I. Так проявлял свою сущность победивший капитализм.

«Сталинской контрреволюции» или «сталинской революции» не было (как не было кромвелевской или наполеоновской), потому что утверждение политаризма было единственно возможным результатом победы социальной революции 1905-1922 годов, абсолютно не предвиденным лидерами большевиков. История сыграла с ними злую шутку, но Россия от этого выиграла, как всегда выигрывают социоры от революций, какими бы ни были побуждения революционеров.

Участь РСДРП(б) опровергает волюнтаризм не менее наглядно, чем участь якобинцев. До и во время революции большевики выражали как обшесоциорные интересы, так и интересы трудящихся России. В. И. Ленин, не учитывавший возможность политарного классообразования, считал, что так будет всегда. Но после победы революции эти интересы разошлись. Аппарат РКП (б) стал основой формирования нового эксплуататорского класса, единственно могущего организовать производство в независимой стране и поэтому прогрессивного. Существования легальной оппозиции политарная надстройка не допускает – трудящиеся СССР своей партии не имели.

Когда политарные производственные отношения из стимула стали тормозом развития, номенклатура из прогрессивного класса стала реакционным и закончила свое существование, преобразовавшись в компрадорскую буржуазию и совершив контрреволюцию 1991 года. «По данным Института социологии РАН, более 75% российской "политической элиты" и более 61 % “бизнес-элиты" составляют выходцы из номенклатуры советских времен. Господствующие социальные, экономические и политические позиции в обществе остались в прежних руках… Современным хозяевам собственности не требуется накоплять капитал, им достаточно перераспределить его между собой, превратив из государственного в корпоративно-частный» [762]. Автор статьи, считая советское общество госкапиталистическим, а переворот 1989-1991 годов – надстроечным политическим, делает странный (логичный с его точки зрения) вывод об отсутствии «социальных катаклизмов» при перераспределении собственности, что явно не нуждается в опровержении.

На мой взгляд, переворот носил социальный, а не только политический характер: возник новый строй, в чем была заинтересована номенклатура как целое. Разлом внутри нее, приведший к вооруженному противостоянию 1989-1991 годов, прошел между сторонниками сохранения единства страны (что давало призрачный шанс на ортокапитализм и вхождение в ядро) и сепаратистами в руководстве союзных республик, чья победа сбросила обломки СССР на периферию. Но это была не политическая борьба двух фракций одного класса (как во Франции 1848 года), а социальная трансформация старого класса в новый (как в Японии 1868 года), при которой он несет потери. Надстроечным политическим был реакционный переворот «сверху» 1993 года, покончивший с большинством демократических свобод. История зависимых стран подсказывает, что он – не последний.

Трудящиеся России, активно, но слепо помогавшие свержению политаризма, остались ни с чем и до сих пор не имеют партии, представляющей их интересы. Внешне ситуация похожа на буржуазную революцию, но по содержанию много хуже: новый строй регрессивен.

Судьба России не уникальна. Неополитаризм – единственная успешная форма освобождения от зависимости; неополитарная революция – единственная возможная победоносная революция в зависимых странах. Монголия, Китай, КНДР, страны Восточной Европы, Вьетнам, Куба, некоторые арабские и африканские страны добивались независимости от капиталистического мира ценой установления политаризма под социалистическими или околосоциалистическими лозунгами. Революционной силой, как и в России, был союз класса наемных работников (пролетариата), крестьянства и мелкой буржуазии; чем ниже был уровень развития страны, тем весомее – роль крестьянства и мелкой буржуазии. Но к власти приходил не этот союз, а рожденный в ходе революции новый класс политаристов.

Его власть сильно отличалась от идеалов революции, что давало либералам повод осуждать революции как таковые, а в воспаленном воображении Альбера Камю (1913-1960) даже приняло вид неизбежного «перерождения Прометея в Цезаря» [763] как закона революции XX века, обреченной на поражение царящим в мире абсурдом. Тенденция подмечена верно, но причина, конечно, не в том, что мир всегда абсурден, а в том, что капитализм еще прочен. За независимость от его власти приходилось платить по максимуму – изоляцией под властью цезарей, выдающих себя за Прометеев.

Сейчас в этом направлении явно движется Белоруссия, успешно реставрирующая поколебленный в 1991-1994 годах политаризм, что исключает ее объединение с паракапиталистической Россией. Конец всех политарных режимов тоже один – возврат зависимости. Тупиковость политаризма видна в судьбе интеллигенции, им подготовленной и не востребованной. Она становится могильщиком не бюрократии (И. Дойчер), а бюрократически организованной независимости – движущей силой контрреволюции, а не новой революции. Зависимой стране она также не нужна, поэтому победа контрреволюции отправляет ее в эмиграцию на Запад. В итоге политаризм готовит кадры для работы на ортокапитализм.

Хотел бы обратить внимание читателя, что этот исторический зигзаг уже нашел блестящее литературное выражение в антиутопии «Скотный двор-2», созданной леворадикальным израильским журналистом Исраэлем Шамиром, выходцем из СССР [764].

История XX века доказала, во-первых, неизбежность антипаракапиталистических, социорно-освободительных революций, происходивших, как правило, под социалистическими (иногда – религиозными, Иран 1978-1979) лозунгами, во-вторых, невозможность построения социализма в одной или нескольких странах. Периферия и полупериферия мира-системы постоянно восстает против центра, но сломать капитализм не в силах. Ее временные успехи в лучшем случае выливаются в уродливую форму неополитаризма, в худшем – в еще более уродливый политарно- капиталистический гибрид. Наихудшим является политаризм с деиндустриализацией (режим Пол Пота в Кампучии 1975-1979) – регресс по сравнению с любым другим строем.

Таков итог локальных социальных революций на периферии и полупериферии мира-системы. Еще чаще социальной революции не происходит: дело ограничивается политической революцией, как в большинстве бывших колоний, добившихся политического суверенитета, но оставшихся в экономической зависимости.

Факт этих революций не следует переоценивать: думаю, что прав Ф. Бродель, объяснявший быстрый крах европейских колониальных империй перемещением гегемонии внутри Запада – к США. Многие мнимо независимые социоры просто сменили хозяина. Революционной силы внутри них не было и нет. У власти остается компрадорская буржуазия, профессионально продающая родину, «маленькая жадная каста, алчная и прожорливая, с робким умишком барышника, готовая с радостью принять дивиденды, протягиваемые ей бывшей колониальной державой» [765], как определил ее Ф. Фанон.

Одновременно идет идеологическая обработка сознания людей в духе осуждения революции. Эту миссию берут на себя даже историки.

Так, американский историк Дж. Ломбарди утверждает, что все беды Латинской Америки вызваны тем, что война за независимость 1810-1826 годов была социальной революцией, «уничтожившей веру в незыблемость собственности» [766]. Надо было ограничиться достижением политического суверенитета. Но на самом деле это и произошло, и именно отсутствие социальной революции обрекло страны Латинской Америки на длящуюся по сей день зависимость.

Так было и в XX веке. Социальная революция, могущая привести, очевидно, к неополитаризму, пресекается внутренней контрреволюцией (Испания, 1936-1939; Конго, 1961; Чили, 1973 год и т.д.), интервенцией стран Запада (Гренада, 1983 год) или просто отсутствием силы, способной вывести страну из зависимости (Мексиканское восстание 1910-1917 годов, одержавшее частичную военную победу, но не создавшее нового строя [Результатом событий 1910-1917 годов стала Конституция Мексики 1917 года, формально самая прогрессивная в мире на тот момент. Но насколько ее принятие преобразовало жизнь Мексики, а насколько осталось формальностью, подобно принятию Конституции СССР 1936 года, судить трудно. Поэтому сложно сказать, были ли эти события надстроечной политической революцией или только восстанием. Я выбрал более осторожную форму высказывания, в пользу которого говорит и факт устранения военных руководителей восстания Ф. Вильи и Э. Сапаты Перед этим их крестьянские армии потерпели поражение от «красных батальонов» городских рабочих, выступивших на стороне буржуазии. Затем рабочие были разбиты правительственными войсками. Энциклопедия «Латинская Америка» и «Всемирная история» констатируют, что реализация положений Конституции стала целью дальнейшей борьбы трудящихся. Все это не похоже на победу революции.][767]; Турция 1930-1940-х годов; Албания, 1997 год и т.д.). Продолжающаяся неоколониальная эксплуатация зависимых стран позволяет буржуазии Запада заключать союз с пролетариатом, оформленный в виде «государства всеобщего благоденствия».