Северные морские пути России - Коллектив авторов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Показательно то, что все свои вопросы амдерминцы адресуют принципиально вовне. Следуя логике ностальгических нарративов, в которых благополучие поселка всегда зависит от воли организаций (военных, морского порта или АНГРЭ) и обрывается с их уходом, амдерминцы и сейчас локализуют агента, способного и полномочного выполнить операцию по означиванию – определить, зачем нужна Амдерма, – за пределами сообщества поселка. Амдерма как социально-политический организм аффективно переживается как дело государственное – неважно, какой из агентов ситуативно воплощал или воплощает государство202. Соответственно, ее постсоветские жители продолжают воображать собственную значимость исключительно исходя из этой перспективы. И наоборот: невозможность такой перспективы наносит удар по ощущению легитимности собственного присутствия в Амдерме, его востребованности и нужности, оставляя ностальгирующих субъектов с их устной традицией, которая единственная на данном этапе может воплотить нормальный порядок. Интимная связь с государством, пронизывавшая жизнь поселка в прошлом, лишь изредка на данном этапе проявляется в определении «стратегический»: так, глава поселка утверждала, что в Амдерме невозможно и не нужно никакое развитие, ведь «поселок создавался как стратегический, и таким он и должен оставаться». Понимание роли «стратегического поселения» в данном случае коррелирует с ответом нарьян-марских чиновников, что Амдерма просто «должна быть». Развитие логики этой связи между Амдермой и современной конфигурацией российской государственности прослеживается и в следующем нарративе:
«Поселок славную такую историю имеет и фактически выполняет все самые важные очень задачи стратегические, можно сказать, которые нужны стране в определенное время. Вот, все время форпост какой-то, вот это, на границе, он же закрытый до сих пор» (учительница, 1967 г. р.).
Чтобы объяснить сложную современную жизнь Амдермы на данном этапе, рассказчица находит утраченное Амдермой «государственное» значение в положении форпоста на границе России – знака присутствия российского государства в Арктике и на Северном морском пути (ср.: Гаврилова, 2020).
ЗАКЛЮЧЕНИЕ: АМДЕРМА И ПЕВЕК
Ностальгические нарративы в дискурсивной среде «великих портов» советского Северного морского пути служат средством позиционирования поселкового сообщества и отдельного рассказчика в контексте современного политического, символического или экономического порядка. Создание образа идеального прошлого одновременно выступает критикой неудовлетворительного настоящего и моделью желаемого будущего; впрочем, это не обязательно означает, что каждый из ностальгирующих рассказчиков осознанно стремится вернуться в советскую эпоху. Правильнее сказать, что ностальгическая логика отражает желание вернуть (воспроизвести) утраченный «расклад сил» – хотя бы риторически противостоять сложившейся ситуации, в которой бывший «великий порт» более не является узловой точкой на пересечении потоков, напрямую связанной со столицей страны, но оказывается дотационным и «депрессивным» поселением, подверженным доминированию со стороны новых территориально-политических агентов – региональных столиц (Нарьян-Мара, Якутска или Анадыря). Кроме того, воспроизводство ностальгических нарративов, требующее от рассказчиков серьезной аффективной работы, опосредует стремление к устойчивой и идеализированной репрезентации себя и своего сообщества, которая на данном этапе ощущается как потерянная, а также становится инструментом сопротивления навязываемой конфигурации субъектности (например, диагнозу «ископаемых», пассивных жертв, застрявших в поселке) и внешнему взгляду на поселок как на разрушенную, деградирующую, событийно пустую «Припять».
Особое место в структуре ностальгических нарративов и коммуникативных ситуациях их воспроизводства занимают руины: выступая в роли «ностальгических объектов», остовы заводов или заброшенные дома структурируют мнемонический и аффективный ландшафты, в которых изо дня в день существуют ностальгирующие рассказчики. В описаниях руин (особенно непосредственно наблюдаемых) амдерминцы не просто используют эмоционально-экспрессивные маркеры, но и сами по себе – в процессе рассказывания – становятся воплощением аффективного взаимодействия между идеализируемыми событиями прошлого и наблюдаемым настоящим, между собственным телом, приспосабливающимся к инфраструктурным изменениям и неполадкам, и телом поселка с его амбивалентной материальностью и сжимающейся (из‐за оттока населения) социальной структурой. Одним из важнейших элементов поселкового ландшафта, не столько видимым и обсуждаемым, сколько подразумеваемым, оказывается (отсутствующее) государство, аффективная связь с которым устанавливается через ностальгический нарратив. Отмена в постсоветские годы режима особой заботы о поселке, потеря привилегированного статуса и «государственной» значимости были обусловлены уходом из Амдермы институций, воплощавших государство, – военных частей, исследовательских экспедиций, торговых и транспортных ветвей «системы Севморпути». Важно подчеркнуть, что Северный морской путь как совокупность организаций и транспортная инфраструктура не просто метонимически ассоциировался с государством, но воплощал его, осуществляя базовые государственные функции – например, биополитическую заботу о населении посредством поставок продуктов и топлива, обеспечения транспортной связности, циркуляции потоков вещей и людей.
В советские годы Севморпуть выступал свидетельством укорененности Амдермы в советском сценарии освоения Севера и, соответственно, одним из оснований ее значимости – точнее, значения, поиском которого озабочены современные амдерминцы. Ассоциация между морским портом и Севморпутем, с одной стороны, и социально-экономическим благополучием поселка в прошлом и будущем – с другой, по-прежнему актуальна для жителей всех бывших «великих портов». Так, жителями города Певек смычка порт – город – государство регулярно утверждается как нормативная модель управления населением и территорией; выпадение одного из звеньев смычки ставит под угрозу эффективность управления. Сравнивая Певек с Диксоном, сотрудница певекского музея отмечает, что Диксон «когда-то же был очень развитым портом; а сейчас он приведен к нулю»203 – в отличие от Певека, который «выжил» благодаря порту: «Наш-то порт никогда не прекращал свою работу. <…> Ну, собственно, как ничего не умерло в этом городе». Представление о зависимости благополучия поселения от порта проявляется и в фантазиях на тему желаемого сценария будущего – такого, в котором неблагополучным районом Певека, примыкающим к портовым территориям, будет управлять сам морской порт с его растущим грузооборотом:
«Если действительно морпорт отхапает часть города – для нас это даже хорошо. Чтоб вот эта вот часть, страшная, забытая, забитая. Разоренная. Я не знаю там, брошенная. Быстрей, быстрей сломалась и обрела нормальный цивилизованный вид» (сотрудник Чаунского районного коммунального хозяйства, ок. 1980 г. р.).
Формулировка принадлежит представителю коммунальной конторы, поэтому существует соблазн интерпретировать ее как прямую попытку избавления от ответственности за неблагополучную инфраструктуру. Но не менее показательным является и имплицитное представление о том, что морской порт может владеть территорией города и изменять ее так, чтобы она приобрела «цивилизованный вид» – то есть фактически управлять ею, как это сделал бы
