Современный шведский детектив - Пер Валё

Кулак вдруг перестал стучать, Бенгт Свенссон обмяк и медленно выдохнул. Затем обернулся к ним: глаза его покраснели и блестели от слез.

Парень спятил, подумал Хольмберг. Ему стало не по себе.

— Понятно, — сказал Улофссон, который опомнился первым.

— Да? — Бенгт Свенссон проговорил это без всякой издевки.

— Что ты намеревался сделать сегодня вечером?

— Прикончить эту чертову шлюху… Я никому не позволю так поступать со мной… Я не игрушка… не дам над собой издеваться…

— Но ты же использовал ее.

— Это не одно и то же.

— Разве?

— Я…

— Что «ты»?

— Я только хотел проявить заинтересованность и доказать, что гожусь…

— Доказать тем, что спал с Ингой Йонссон?

— Тем, что проявил заинтересованность.

— В наше время работу таким способом не получишь. Свенссон не ответил.

— Но откуда ты знал, где она лежит?

— Я пошел в цветочный магазин и объяснил, что хочу послать цветы родственнице в больницу, но не знаю, в каком она отделении. Они сказали, что могут навести справки. Надо просто позвонить вахтеру, у него есть все списки. Конечно, если сказать, с чем человека направили в больницу, то узнать проще. Несчастный случай, говорю.

Тогда они позвонили, и я все узнал. А потом… вечером…

— Когда ты пришел, она была уже мертва.

— Да, я понял. В палате горела лампочка, и я увидел ее глаза… широко открытые, безжизненные… Но потом пришла сестра и врач, а потом вы…

Он встал.

Хольмберг оцепенел.

Улофссон взял Свенссона за плечо.

— Да. Потом приехали мы…

Бенгт Свенссон посмотрел на Улофссона.

— Ты ведь понимаешь?

— Конечно…

— Нельзя позволять бабам такие вещи. Насмехаться… Нельзя, чтоб над тобой насмехались. Нельзя превращаться в объект насмешек и издевательств.

— Разумеется. Ты знаешь Бенгта Турена?

— Кого-кого?

— Бенгта Турена. Свенссон покачал головой.

— Нет. А что? Он тебе хамил?

— Я просто спрашиваю, знаешь ли ты его. Кстати, с Фромом ты встречался?

— Не довелось.

— А откуда ты знал, что в четверг не… угомонил Ингу Йонссон окончательно?

— Но в газетах ведь писали, что состояние критическое. Имени, правда, не упоминали, но речь шла об избитой женщине, на которую было совершено нападение у нее в квартире, и о том, что все это связано с выстрелами… что она еще жива…

— Тебе и о выстрелах известно?

— Да, тоже в газетах читал… Черт… Фром и Турен — это ведь в них стреляли!

— Да.

Улофссон выпустил плечо Бенгта Свенссона, надеясь, что тот не начнет почем зря махать кулаками и кричать, уж не подозревают ли они его в убийстве.

И действительно, тот ничего такого не сделал.

— Машина у тебя есть? — спросил Улофссон.

Об этом они спрашивали и Сёдерстрёма, и Эрна. У Сёдерстрёма машины не было. А у Эрна была: «фольксваген» выпуска шестьдесят первого года.

— Машина? Есть, а что?

— Какая?

— «Амазон»… «вольво-амазон». А что?

— «Амазон», говоришь… а не «седан сто сорок четыре»?

— Нет, «амазон». Но в чем дело-то?

— Да так, к слову пришлось. Что ты делал первого мая?

— В прошлый понедельник? Был в Роннебю у матери.

— А во вторник?

— Сидел там же. Я вернулся в Лунд только утром в среду.

— Ясно…

— А почему ты спрашиваешь? Улофссон неопределенно махнул рукой.

— Просто так, из любопытства.

Хольмберг вызвал дежурного по отделу общественного порядка и приказал отправить Бенгта Свенссона в камеру.

— Но приглядывайте за ним. От этого парня можно чего угодно ожидать… еще драться начнет. Надо послать его на психиатрическую экспертизу.

Бенгт Свенссон без сопротивления дал себя увести. Как будто смирился. Или ему было интересно, что произойдет теперь?

Когда дверь закрылась, Хольмберг со вздохом упал в Туреново кресло.

— Ах ты черт. Как думаешь, он соображает, что избил ее до смерти?

— Похоже, едва ли…

— Да… странный малый. По-твоему, он вполне нормальный?

— Мне показалось, что он, как бы это сказать, здоровенный увалень, возомнивший себя этаким пупом земли…

— Ишь, куда загнул! Как по писаному заговорил…

— Ха! — фыркнул Улофссон, прищурив усталые глаза. Обычно он в такие изыски не пускается, думал Хольмберг.

— Да, — вздохнул он, помолчав. — И все-таки странный парень, очень странный.

— Может, он суперинтеллектуал, — предположил Улофссон.

— Да, вероятно, есть люди на пределе между гениальностью и безумием… Я вот думаю только, всегда ли они лелеют в себе дикого зверя?

— Кто бы знал, но не я, — развел руками Улофссон. — Не я. А к тому, что стрелял, мы ни на шаг не приблизились…

— Верно.

— Как же так?

Хольмберг медленно достал сигарету, сунул ее в рот и закурил. Потом выпустил носом дым и сказал:

— Мы свернули в сторону… судя по всему… — Он задумался и добавил: — Этот Свенссон меня прямо-таки напугал.

Хотя было уже пол-одиннадцатого, они поехали по адресу, который назвал Бенгт Свенссон.

Жил он в общежитии землячества на Мосвеген.

Они разбудили вахтера, и тот нехотя открыл им комнату Бенгта Свенссона.

Они были уверены, что ничего не найдут, но все-таки для очистки совести поискали холостые патроны. Разумеется, безуспешно.

Комната была опрятная, чистенькая, прямо женская какая-то.

На полке — карманное издание «Майн кампф» со свастикой на обложке. Рядом «Семь столпов мудрости» Т. Э. Лоуренса.

— Хорошая книга, — сказал Хольмберг, показывая на «Семь столпов мудрости».

— Правда? Ты что же, читал ее? — скептически осведомился Улофссон, глядя на увесистый том.

— Угу. Долго, конечно.

— А я читал вот эту. — Улофссон взял с полки зачитанную до дыр «Мстить — мой черед» Микки Спиллейна.

Тумбочка у кровати застелена чистой салфеткой, на ней — ваза с подснежниками.

Кровать аккуратно накрыта вязаным покрывалом, на спинке кресла — сложенный плед.

Едва они захлопнули за собой дверь и услышали щелчок замка, как из комнаты напротив высунулась темноволосая девичья голова.

— Привет, — сказал Хольмберг.

— Бенгта ищете? — спросила девушка.

— Ты кто такая?

— Я? Лиса Булйн. А вы?

— Мы из полиции.

— Бенгт что-нибудь натворил?

— Да.

— Что-нибудь скверное?

— Почему ты спрашиваешь?

— Потому что он… такой…

— Какой?

— По-моему, он не в себе.

— Вот как?

— Да. Несколько лет назад он перенес менингит и, судя по всему, так полностью и не оправился. Временами он прямо как ребенок.

— И к тому же довольно самоуверенный, а?

— Точно. Послушать его, так идти можно только одним-единственным путем.

— Как это понимать?

— То есть, по его мнению, достичь чего-либо можно только одним способом — тем, который избирает он сам. И если он хочет что-то иметь, берет. По-своему…

Хольмберг нахмурился и поковырял уголок рта.

— И девушек тоже?

Она едва слышно засмеялась.

— Тут ему не надо прилагать особых усилий.

— В самом деле?

— Да. Он привлекателен, только чем — не объяснишь… Девушки прямо липнут к нему. Есть в нем какое-то странно детское обаяние.

Я что-то не заметил, подумал Улофссон.

— Может, ты имеешь в виду другое — обаяние животной силы? — предположил Хольмберг.

— Пожалуй… Да, наверное, так и есть.

— И тебя тоже?

— Что «меня тоже»?

— Тянет к нему?

— Как бы не так! — отрезала Лиса Булин.

— О'кей. — Хольмберг пошел к выходу.

— Что он натворил? — спросила девушка, когда они уже были у двери.

— Что ты сказала? — обернулся Улофссон.

— Что он натворил?

— До смерти избил одну женщину.

— О-о… — Она зажала рот рукой.

— Вот так-то.

— Все равно его почему-то очень жалко, — помолчав, сказала Лиса.

— Материнские чувства? — съехидничал Улофссон, закрывая за собой дверь.

Девушка швырнула им вдогонку туфлю. Но туфля была матерчатая и, легонько ударив по стеклу, мягко упала на пол.

Высадив Хольмберга на Юлленкрокс-аллее и направляясь по Дальбюскому шоссе к дому, Улофссон уже не чувствовал усталости.

Наоборот, он отчаянно старался четко представить себе ситуацию, все взаимосвязи этого дела. Ни дать ни взять головоломка, в которой недостает деталей.

— Где же этот чертов преступник? — громко спросил он себя. — Ну-ка, скажи!

И включил радио.

Пела Эдит Пиаф, и от неподдельной грусти, Звенящей в ее голосе, сжималось сердце.

Голос наполнил собою ночь, слился с нею воедино.

Интересно, о чем она поет? — подумал Улофссон и пожалел, что не знает французского.