РОССИЙСКАЯ ИМПЕРИЯ И ЕЁ ВРАГИ - Доминик Ливин

Вильгельм I Завоеватель (около 1027-1087) - английский король (с 1066 года) из Нормандской династии. С 1035 года - герцог Нормандии. В 1066 году высадился в Англии и разбил при Гастингсе войско англосаксов короля Гарольда.

Для историка, занимающегося империями, сравнение венгерской и английской аристократии, с одной стороны, и России, с другой, имеет весьма важное значение. Средневековые Англия и Венгрия являлись, пожалуй, наиболее типичными феодальными странами, где были сильны феодальные законы и корпоративные традиции, из которых выросли важнейшие представительские институты как на местном, так и на общегосударственном уровне. Но еще важнее то, что эти феодальные институты и традиции лучше всего сохранились именно в Англии и Венгрии, а не где бы то ни было еще в Европе. В большей части континентальной Европы семнадцатого и восемнадцатого веков монархи в борьбе за абсолютизм многое делали для централизации власти в руках династического государства и его чиновников, всячески посягая при этом на корпоративную автономию, представительские институты и законные права, унаследованные их подданными в эпоху феодализма. В Англии и Венгрии монархи тоже предпринимали похожие попытки, но с меньшим успехом.

Английская аристократия добилась решающей победы над абсолютистами-Стюартами во время «Славной революции» 1688 года. После этого она на протяжении двух последующих столетий полностью держала государство в своих руках и управляла им при помощи аристократического парламента и министров-аристократов. Венгерской элите пришлось ждать своего часа гораздо дольше - до 1867 года, но и тогда ее победу трудно было назвать окончательной. Да, она взяла верх в своем государстве, но ей приходилось непросто в абсолютно лишенном взаимного доверия сожительстве с габсбургской Веной, И в Британии, и в Венгрии аристократическая элита в качестве защитницы национального дела пользовалась значительной поддержкой населения. В британском случае это во многом определялось тем, что элита правила самой богатой и сильной страной мира, вызывавшей всеобщее восхищение. Венгерская элита получила широкое одобрение масс прежде всего благодаря своей твердой оппозиции габсбургскому абсолютизму и централизации во время революции 1848 года и на протяжении двух последующих десятилетий.

Одним из главных факторов успеха парламентской системы была подотчетность правительства политической нации. По всеобщему признанию, даже в Британии девятнадцатого века, не говоря уже о Венгрии, эта «политическая нация» была очень далека от того, чтобы представлять весь народ. Но основная социальная, экономическая и культурная элита могла чувствовать и чувствовала, что в значительной степени контролирует государство, В дополнение парламентские традиции и законы, унаследованные Англией и Венгрией от феодализма, помогали кооптировать новые элиты из среды современного образован-ного городского общества, а также поддерживать их лояльность. По контрасту отрицание русским самодержавным режимом гарантированных гражданских прав или участия в представительских институтах старой и новой элиты определенно приводило к двойственному положению последней и даже к отчуждению ее от царского правительства в последние десятилетия перед революцией. Автократия в определенной степени позволила развиться непониманию и недоверию между имперским государством и его правителями, с одной стороны, и социальной и интеллектуальной элитой, лояльной и консервативной по существу, - с другой.

Консервативные националистические теории девятнадцатого - начала двадцатого века наглядно освещают этот вопрос. Славянофильство было важнейшим элементом правой политической мысли, И для нас оно важно не только из-за той роли, которую играло до 1917 года, но и тем, что снова вышло на поверхность в последние десятилетия советской эпохи, когда его главной фигурой стал Александр Солженицын. С развалом Советского Союза и идейно-политическим крахом марксизма-ленинизма возрождающийся консервативный национализм, находящийся под влиянием славянофильской традиции, стал важнейшим компонентом современной российской политики. Забавно, что в писаниях нынешнего лидера коммунистической партии Геннадия Зюганова влияние славянофильства ощущается гораздо сильнее, чем влияние Маркса.

Основным элементом славянофильства были нападки на современное западное общество за его материализм, индивидуализм и антиклерикализм. Запад может какое-то время быть богатым и динамичным, но, по мнению славянофилов, на длительном временном отрезке общество нуждается в чем-то большем, чем свободная ассоциация безликих индивидуумов, одержимых нечестивым стремлением к накоплению богатства и не сдерживаемых ничем, кроме страха перед законными санкциями. Славянофилы противопоставляли Западу свое видение России как органичного сообщества, основанного на взаимных обязательствах, коллективистских инстинктах и прочном религиозном понимании места человека в божественном устройстве мира. Эти мотивы прекрасно знакомы критикам современного капиталистического общества, а также довольно близко перекликаются с европейскими социалистическими и консервативными теориями девятнадцатого века, равно как и с политическими доктринами некоторых стран нынешнего третьего мира.

С самого своего возникновения в 1830-х годах славянофильство всегда было консервативной националистической доктриной, ориентированной на православие и недвусмысленно монархической. Но ее отношение к царскому государству было двойственным, причем не только из-за того, что цензоры Николая I запретили огромное количество славянофильских публикаций. Николай I вообще косо смотрел на возможность существования независимого голоса, пытающегося говорить от лица нации, даже если этот голос был достаточно патриотичным и консервативным. В конце концов, только царю было позволено воплощать Россию и определять ее ценности и интересы. Более того, в славянофильской идее присутствовала явная критика режима. Славянофилы полагали, что реформы Петра I европеизировали государство и отделили его элиту от русской земли и народа. Первые славянофилы вышли из среды московского мелкопоместного дворянства. Им было свойственно стремление противопоставлять исконно русские ценности и интересы враждебному Санкт-Петербургу с его европейскими замашками и архитектурой, с его въедливой бюрократией немецкого образца, которая вклинилась между царем-батюшкой и его верным народом. Славянофилы остро ощущали, что имперское государство безразлично к коренным проблемам русской земли, что оно представляло чуждую культуру и чуждый менталитет. Все это было очень похоже на ощущение «двор против страны», которое отчасти послужило мотивацией для оппозиции мелкопоместного дворянства авторитарному английскому режиму Карла I11 и его подозрительному католическому и культурно чуждому двору.

Во второй половине девятнадцатого века царское государство и славянофильство стали ближе друг другу. Цензура сильно ослабла. Укрепились связи между ведущими московскими славянофилами и видными фигурами при дворе и в правительстве. Но тот факт, что государство ни в коей мере не было подотчетным перед политической нацией, оставался источником опасности до самого 1917 года. Те, кто заправлял государственной внешней политикой, совершенно справедливо полагали, что националистическое общественное мнение, на которое сильно влияли интеллектуальные наследники славянофилов, неспособно понять, насколько слаба Россия, и правильно оценить военно-политическую ситуацию того времени и стратегию европейских великих держав, А это может втянуть государство в безответственную и опасную политику, прежде всего на Балканах, которая легко могла привести к войне и поражению. Между тем общество продолжало подозревать что внешняя политика преследует темные и порой сугубо династические интересы, не совпадающие с подлинными интересами России. Ненужная и катастрофическая война с Японией подтверждала эти подозрения. Они вспыхнули с новой силой во время Первой мировой войны, когда все верили (совершенно ошибочно), что прогерманские и даже предательские фракции при дворе пытались заключить мир с Германией и свести на нет все военные успехи. Это был основной фактор, окончательно разрушивший доверие между режимом и российским общественным мнением (а также мнением элиты), который привел в 1917 году к свержению династии и свел на нет все военные достижения России.

Здесь, однако, как всегда, когда речь идет о российской истории, есть опасность истолковывать все события только как прелюдию к 1917 году. Многие исследователи расценивают империю от Петра I до середины девятнадцатого века как историю изумительного и поразительного успеха, который вознес Россию от презираемой периферийной территории, не имеющей практически никакого международного значения, почти до положения primus inter pares среди континентальных европейских великих держав. Более того, в этот период Россия все больше и больше начинала соответствовать европейским политическим, социальным и культурным нормам. Ее франкоговорящая элита к 1800 году усвоила европейскую аристократическую культуру и систему ценностей, располагала европейским уровнем безопасности своей собственности и в целом довольно комфортно чувствовала себя при абсолютной монархии, которая во многих отношениях пыталась походить на своих соседей Гогенцоллернов и Габсбургов - причем в последнем случае скорее на успешную централизованную монархию в Австрии и Богемии, чем на полуфеодальную Венгрию. И если при Екатерине II политическая жизнь в России и расходилась в чем-то с общепринятыми европейскими нормами, то следует заметить, что Англия Георга III была не менее нетипичной страной, только, разумеется, в своем роде.