История России с древнейших времен. Том 13. От царствования Феодора Алексеевича до московской смуты 1682 года - Сергей Соловьев

Но если должны были уступать Хованскому, то тем более сердились на него. Потворство Тараруя раскольникам, его сношения с ними не были тайною; его прямо обвиняли в намерении дать торжество расколу, истребив патриарха и знатнейшее духовенство. Но тронуть Хованского, отнять у него начальство над стрельцами было нельзя: он успел приобресть любовь надворной пехоты. Сперва из желания выдвинуться на первый план, стать сильным посредством войска, державшего в страхе Москву и правительство, Хованский потакал стрельцам, исполняя все их требования, а теперь, порвавши с двором вследствие поведения своего 5 июля, Хованский должен был поблажать стрельцам уже по чувству самосохранения, потому что только благодаря им мог быть безопасен. Перед царями и боярами он выставлял свое поведение как самое благоразумное. «Когда меня не станет, то в Москве будут ходить по колена в крови», – говорил он. Стрельцы, видя, что все им позволено, что все их боятся, вели себя как завоеватели, хотели кормиться на счет завоеванных; с другой стороны, они хорошо знали всеобщую к себе ненависть, боялись мести и потому находились в постоянном раздражении, волновались при каждом слухе, что им готовится наказание. Нашлись люди, которые хотели пользоваться их раздражением: 12 июля толпа стрельцов приступила к царям с требованием, чтоб они выдали им всех бояр за то, что бояре хотят всех стрельцов перевести, поморить разными смертями. Кто им это сказал? Крещеный татарский царевич Матвей, который слышал это наверху. Сейчас царевича в застенок пытать; повинился, что таких слов у бояр не слыхал, затеял напрасно для того, что ему корму мало и честь невелика, думал, что если случится от его слов какая смута, то честь получит большую. Татарина четвертовали, но волнения не прекращались. Посадский из Ярославля Бизяев закричал за собою государево слово: слышал на дворе у боярина князя Одоевского, что хотят бояре стрельцов переводить всякими вымыслами. С пытки Бизяев повинился, что затеял напрасно, чтоб завести смуту и выжечь Москву. Бизяеву отсекли голову; но холоп дворянина Вешнякова донес на своего господина и на сына его, бывшего стрелецкого полковника, что они собирают войско на стрельцов, нанимают боярских людей, по 20 человек на одного стрельца. Старик Вешняков умер с пыток, сын его едва остался жив. В тоже время стрельцы пытали и четвертовали одного из своих полковников, Янова, обвиняя его в обидах. Все лето прошло в волнениях. 16 августа Хованский принес наверх стрелецкую челобитную, чтобы на тех стрельцов, которые взяты из дворцовых волостей, брать с этих волостей подможные деньги по 25 рублей на человека. Бояре воспротивились этому незаконному требованию. Правительнице донесли, что Хованский вышел к стрельцам и сказал им: «Дети! Знайте, что уже бояре грозят и мне за то, что хочу вам добра; мне стало делать нечего, как хотите, так и промышляйте!»

Мы должны выражаться осторожно: «правительнице донесли. что Хованский сказал», ибо известие об этом находится в сочинении, имеющем видимую цель выставить виновность Хованского. мы должны, однако, заметить, что слова эти соответствуют характеру и положению Тараруя. Но сказал ли Хованский эти слова и так ли сказал – дело не в этом; дело в том, что наверх донесено было о словах Хованского, которые заключали в себе прямой призыв к бунту; дело в том, что стрельцы волновались, своевольничали и не знали меры своим требованиям, держали в постоянной тревоге правительство и народ московский, делали положение того и другого невыносимым. Дело в том, что Софья и Милославский посредством стрельцов овладели правлением, а Хованский перешел им дорогу, овладел стрельцами, привязал их к себе и готов был употребить эту силу против Софьи и Милославского. Софья и Милославский по собственному опыту хорошо знали всю полноту искушения, представляемую положением Хованского: пойдет ли он назад? Посторонится ли, чтоб дать место им? Наверху должны были верить всем слухам о замыслах Хованского, верить, что он, выставляя свое царственное происхождение от Гедимина, хочет овладеть престолом, а чтобы связать себя и с русскою династиею, хочет женить сына на царевне Екатерине Алексеевне; что наверху верили всему, доказательством служит поведение Милославского, который, боясь быть первою жертвою нового стрелецкого бунта в пользу Хованского, как Матвеев был первою жертвою бунта в пользу его, Милославского, уехал из Москвы, крылся, переезжая из одной подмосковной в другую, «как подземный крот», по выражению современника, не переставая, по чувству самосохранения, подкапываться под Хованского, убеждать Софью принять наконец решительные меры.

Софья не нуждалась в сильных убеждениях к этому: она со стороны стрельцов и Хованского находилась в несносном порабощении и потому должна была привести в исполнение угрозу, которою настращала стрелецких выборных 5 июля, т. е. выйти из Москвы и «возвестить народу о таком непослушании и разорении». Слухи о замыслах Хованского и стрельцов и действительное поведение Тараруя торопили правительницу.

19 августа бывает в Москве крестный ход из Успенского собора в Донской монастырь, в память избавления столицы от нашествия крымцев при царе Феодоре Иоановиче. Государи по обыкновению должны были идти за крестами в монастырь; но разнесся слух, что стрельцы хотят воспользоваться этим случаем, чтоб предать их смерти. Цари не пошли в ход, а на другой день, 20 августа, все царское семейство уехало в Коломенское. Стрельцы испугались: уедут цари из Москвы и приведут на них дворянское войско! 23 августа явились в Коломенское выборные изо всех полков с челобитною: «Великим государям сказали, будто у нас, у надворной пехоты, учинилось смятение, на бояр и на ближних людей злой умысел, и будто у нас из полку в полк идут тайные пересылки, хотим приходить в Кремль с ружьем по-прежнему; и для того они, великие государи, изволили из Москвы выехать: но у нас во всех полках такого умысла нет и вперед не будет; чтоб великие государи пожаловали, не велели таким ложным словам поверить и изволили бы прийти к Москве». «Великим государям про ваш умысел неведомо, – был ответ, – изволили великие государи с Москвы идти по своему государскому изволению, да и прежде в село Коломенское их государские походы бывали же». С этим выборные и отпущены. Стрельцы успокоились, потому что цари после этого не двигались из Коломенского, выжидая обычного времени для дальнейших походов, которые не должны были казаться чрезвычайными. Хованский между тем, по привычке своей, вздумал напугать Софью, чтоб показать, как она нуждается в стрельцах, следовательно, в нем; он явился в Коломенское и рассказывал при боярах: «Приходили ко мне новгородские дворяне и говорили, что их братья хотят приходить нынешним летом в Москву, бить челом о заслуженном жалованье и на Москве сечь всех без выбора и без остатка». «Так надобно сказать об этом в Москве на постельном крыльце всяких чинов людям, а в Новгород, для подлинного свидетельства, послать великих государей грамоту», – сказала Софья. Хованский струсил и начал упрашивать, чтоб этого не делать и не наводить на него беды. К именинам старшего царя, к 29 августа, правительница отправила указ Хованскому прислать в Коломенское стременной полк; но Хованский боялся этого стременного полка: он был очень близок к государям, больше других подчинялся влиянию правительницы, отпустить его в Коломенское – значит отдать его в руки Софье и дать ей возможность посредством него действовать и на другие полки. Хованский ослушался указа, не отпустил стременного полка в Коломенское, тогда как прежде без царского указа хотел услать его в Киев! Нужно было несколько раз повторить указ, и тогда только Хованский решился отпустить стременных.

Наступило 1 сентября, торжество Нового года, требовавшее, по обычаю, присутствия царей в Кремле; цари не приехали, послали указ Хованскому быть у действа Нового лета; но Хованский не был; патриарх сильно рассердился, потому что торжество вышло очень бледно; из знати был только один окольничий. И простого народа было очень мало, потому что все были в ужасе: не переставали ходить слухи, что в тот или другой праздник непременно будет стрелецкий бунт; но в то самое время, когда безоружный народ трепетал перед стрельцами, стрельцы не меньше трусили, ибо ходили слухи, что в тот или другой праздник будет им месть от боярских людей, нападут на них, когда пойдут на караул, перебьют их жен и детей. Карету Хованского постоянно окружали стрельцы, человек по 50, на дворе у него стоял караул, человек по сту.

На другой день, 2 сентября, цари выехали из Коломенского в село Воробьево, 4 числа из Воробьева в Павловское, 6 приехали в Саввин Сторожевский монастырь. Отпраздновав здесь память чудотворца Саввы 10 сентября, в тот же день выехали в село Павловское; 12 числа из Павловского в село Хлябово; 13-го из Хлябова в Воздвиженское к здешнему празднику. 14 числа, отслушав обедню, государи указали: для своих дел и для приезда гетманского сына Семена быть к себе в поход в село Воздвиженское и Москвы всем боярам, окольничим, думным людям, стольникам, стряпчим, дворянам московским и жильцам к 18 сентября. 16 числа гетманыч был принят великими государями. 17-го, в день именин Софьи, уже множество знати и придворных наполняли Воздвиженское, знали, что и Хованский с сыном Андреем выехал из Москвы. После обедни именинница изволила бояр, окольничих и думных людей жаловать водкою. Но после водки у. великих государей и сестры их началось с боярами сиденье о важном деле; думный дьяк докладывал: «Великим государям ведомо учинилось, что боярин князь Иван Хованский, будучи в Приказе надворной пехоты, а сын его, боярин князь Андрей, в Судном приказе, всякия дела делали без великих государей указа, самовольством своим и противясь во всем великих государей указу; тою своею противностию и самовольством учинили великим государям многое бесчестие, а государству всему великие убытки, разоренье и тягость большую. Да сентября, во 2-е число, во время бытности великих государей в Коломенском, объявилось на их дворе у перед них ворот на них, князя Ивана и князя Андрея, подметное письмо: извещают московский стрелец да два человека посадских на воров и на изменников, на боярина князя Ивана Хованского да на сына его князя Андрея: „На нынешних неделях призывали они нас к себе в дом, человек 9 пехотного чина да пять человек посадских, и говорили, чтоб помогали им доступать царства Московского, и чтоб мы научали свою братью ваш царский корень известь, и чтоб придти большим собранием неожиданно в город и называть вас, государей, еретическими детьми и убить вас, государей, обоих царицу Наталью Кирилловну, царевну Софью Алексеевну, патриарха и властей; а на одной бы царевне князю Андрею жениться а остальных царевен постричь и разослать в дальние монастыри; да бояр побить: Одоевских троих, Черкасских двоих, Голицыных троих, Ивана Михайловича Милославского, Шереметевых двоих и иных многих людей из бояр, которые старой веры не любят, а новую заводят; и как то злое дело учинят, послать смущать во все Московское государство по городам и деревням, чтоб в городах посадские люди побили воевод и приказных людей, а крестьян получать, чтоб побили бояр своих и людей боярских; а как государство замутится, и на Московское бы царство выбрали царем его, князя Ивана, а патриарха и властей поставить, кого изберут народом, которые бы старые книги любили“».