Путём всея плоти - Сэмюель Батлер

Как бы то ни было, теперь, это совершенно ясно, он погубил себя окончательно. И так всю жизнь! Стоит хоть раз проглянуть лучу надежды, и его тут же что-нибудь затмевает — да что говорить, в тюрьме и то было лучше, чем это! Там, по крайней мере, у него не было денежных забот, а теперь они начинают давить на него всей своей ужасающей тяжестью. Но даже и так он более счастлив, чем был в Бэттерсби или в Рафборо, и даже в свою кембриджскую жизнь не вернулся бы, хотя перспективы всё равно настолько мрачны, настолько, в сущности, безнадёжны, что, пожалуй, лучше всего было бы уснуть сейчас в этом кресле и не проснуться.

Вот так размышлял он и так взирал на осколки своих надежд — ибо видел весьма ясно, что покуда он связан с Эллен, он ни за что не поднимется так, как ему мечталось, — как вдруг внизу послышался шум, а затем взбежала по лестнице и ворвалась в его комнату соседка и:

— Святые угодники, мистер Понтифик, — вскричала она, — ради всего святого, поскорей спуститесь и помогите нам. Ой-ой, миссис Понтифик, она там бесится, кошмар какой-то, ей-ей как не знаю что.

Бедолага-муж спустился вниз на этот призыв и нашёл жену в безумстве белой горячки.

Всё ему стало понятно. Соседи полагали, что он наверняка с самого начала знает о пьянстве жены, и потому молчали; Эллен скрывала всё так ловко, а он был так простодушен, что, как я уже сказал, ни о чём не подозревал.

— Да как же, — сказала вызвавшая его соседка. — Она выпьет всё, что не привинчивается, если только оторвёт кое-что от стула.

Эрнест не верил своим ушам, но после того, как врач осмотрел его жену и она немного утихла, он отправился в расположенную за углом пивную, и тогда всяческие сомнения отпали. Трактирщик воспользовался случаем и вручил моему герою счёт на несколько фунтов за доставленное его жене спиртное; у него же после родов жены и в силу плохого состояния дел на оплату счёта просто не хватало денег, ибо сумма превышала остатки его сбережений.

Он пришёл ко мне — не за деньгами, а чтобы рассказать свою печальную повесть. Я уже довольно давно замечал, что там не всё в порядке и даже догадывался, в чём дело, но, разумеется, помалкивал. У нас с Эрнестом в последнее время как-то не складывалось. Я досадовал на него за его женитьбу, и он знал, что я досадую, хотя я и старался изо всех сил это скрывать.

Наши дружеские связи, как и наше завещание, аннулируются нашей женитьбой, но не в меньшей мере и женитьбой наших друзей. Трещина в моей дружбе с Эрнестом, какая неизбежно появляется при женитьбе одного из друзей, быстро расширялась, что точно так же неизбежно, превращаясь в пропасть, всегда стоящую между женатым и неженатым, и я уже решил было предоставить своего подопечного его судьбе, вмешиваться в которую у меня не было ни права, ни возможности. Ей-ей, я уже довольно давно ощущал его обузой; пока я мог быть ему полезен, это было ничего, а теперь раздражало. Пусть жнёт, что сам посеял. Эрнест это чувствовал и держался поодаль, пока, наконец, где-то в конце 1860 года не пришёл ко мне с горестным видом и не поведал мне о своих скорбях.

Как только я понял, что ему разонравилась собственная жена, я простил ему всё, и он стал мне по-прежнему интересен. Что может быть более по душе старому холостяку, чем женатый молодой человек, пожалевший, что женат, — особенно в такой крайней ситуации, когда не надо притворяться, будто надеешься, что всё поправится, или подбодрять своего юного друга, чтобы он по мере сил старался что-то сделать.

Я лично считал, что им надо разойтись, и сказал, что сам назначу Эллен содержание, — разумеется, имея в виду, что оно будет из Эрнестовых денег, — но он и слышать об этом не хотел. Он женился на Эллен, сказал он, и должен стараться её переделать. Это ему ненавистно, но он обязан попытаться; зная его всегдашнее упрямство, я замолчал, очень, впрочем, мало веря в успех таких усилий. Меня бесило, что он станет понапрасну изводить себя на столь бесплодном поприще, и я снова ощутил его обузой себе. Боюсь, мне не удалось этого скрыть — он снова стал избегать меня, и много месяцев я его почти не видел.

Эллен несколько дней была в сильной горячке, а потом постепенно оправилась. Эрнест не отходил от неё, пока опасность не миновала. Когда она выздоровела, он попросил доктора сказать ей, что если с ней случится такой приступ ещё раз, она непременно умрёт; это её напугало, и она дала зарок не пить.

У него тогда снова появилась надежда. В трезвом состоянии она была такой, как в первые дни их супружества, и он с такой готовностью забыл все свои мучения, что через несколько дней снова любил её, как прежде. Но Эллен не могла простить ему того, что он знал о её делах. Она понимала, что он постоянно начеку, готовый оградить её от соблазна, и хотя он изо всех сил старался показать ей, что более совершенно не беспокоится за её поведение, ей всё тягостнее становился гнёт её союза с респектабельностью, и всё привлекательнее казались былые времена беззаконной бесшабашности, в которой она жила до встречи с мужем.

Не буду долго задерживаться на этой части моей повести. Всю весну 1861 года она держалась стойко — ведь она получила своё, сходила в запой, и это вместе с зароком на какое-то время её укротило. Мастерская работала неплохо, позволяя Эрнесту сводить концы с концами. За весну и лето того года он даже опять сумел кое-что отложить. Осенью его жена произвела на свет мальчика, очень, по всеобщему утверждению, славного. От родов она оправилась скоро, и Эрнест начинал уже дышать свободнее и даже былое жизнелюбие стало к нему возвращаться, как вдруг, без всякого предупреждения, гром грянул опять. Вернувшись домой в один прекрасный день — это было года два спустя после женитьбы, — он обнаружил жену на полу в беспамятстве.

С того времени он утратил всякую надежду и стал на глазах опускаться. Слишком уж много его швыряло, слишком уж долго удача отворачивалась от него. Труды и заботы последних трёх лет давали себя знать; он не был болен фактически, но измочален работой, разбит и ни на какие новые дела не годен.

Некоторое время он изо всех сил старался не признаваться себе в этом, но обстоятельства были сильнее его. Опять он пришёл ко мне и рассказал, что произошло. Я был рад, что кризис наступил; я сожалел об Эллен, но единственным выходом для её мужа было разойтись с нею совершенно. Он же не соглашался на такое даже и после последнего инцидента, и всё нёс околесицу о том, как умрёт на своём посту, пока мне это не надоело до тошноты. С каждым разом, что я его видел, древняя скорбь всё глубже и глубже проступала на его лице, и я уже совсем решился было положить всему этому конец с помощью coup de main[253], например, устроив побег Эллен с кем-нибудь другим или что-то вроде того, когда всё разрешилось, как водится, само собой и вполне непредсказуемым образом.

Глава LXXVI

Зима принесла тяжёлые испытания. Эрнест сумел продержаться только тем, что продал пианино. Этим он, судя по всему, отсекал последнее звено, связывавшее его с прошлой жизнью, и навсегда опускался на уровень мелкого лавочника. Он чувствовал, что как бы низко ни опускался, его страдания не могут продлиться слишком долго, потому что иначе он просто умрёт.

Он теперь ненавидел Эллен, и они уже не ладили совсем никак. Если бы не дети, он оставил бы её и уехал в Америку, но оставить детей на Эллен он не мог и взять с собой тоже не мог, потому что не знал, как это делается, и не знал также, куда их в Америке девать. Если бы у него ещё оставались жизненные силы, он, наверное, в конце концов, всё-таки взял бы детей и уехал, но энергия его иссякла; дни шли за днями, и ничего не делалось.

Всё его богатство теперь составляли несколько шиллингов, да то немногое, что можно было бы выручить продажей имущества; ноты, картины и остатки принадлежавшей ему мебели принесли бы три, ну четыре фунта. Он подумал было зарабатывать пером, но писать давно уже разучился; ни единой идеи не зрело в его голове. Куда ни кинь, нигде никакой надежды; конец если уже не наступил, был в очень обозримых пределах; вот-вот он столкнётся лицом к лицу с самой настоящей нуждой. Когда он видел бедно одетых людей, в лохмотьях и босых, он думал — не быть ли и ему в таком же виде месяц-другой спустя. Безжалостная, неодолимая рука судьбы схватила его за горло и тащила, тащила, тащила вниз. Он же тянул свою лямку, каждый день обходя торговые точки, закупая одежду из вторых рук, проводя все вечера в её чистке и починке.

Однажды утром, возвращаясь из одного дома на Уэст-Энде, где он купил у одного из слуг поношенную одежду, он наткнулся на небольшую толпу людей, собравшуюся вокруг огороженной травяной лужайки в Грин-парке.

Стояло прелестное, мягкое весеннее утро на исходе марта, не по сезону благодатное; даже эрнестова меланхолия на время рассеялась от этого вида весны, объявшей небо и землю; но тоска скоро вернулась, и он с грустной улыбкой сказал себе: «Может быть, кому-то она и приносит надежду, но мне отныне надежды нет».