Дикая охота. Посланник магов - Элспет Купер

– Что ты имеешь в виду? Я не понимаю!

Щит над головой снова вспыхнул, но в этот раз свет был слабее, серебро переплелось с голубым и пурпурным. Песнь в душе Гэра отозвалась в ответ на что-то, чего он не мог опознать.

– Альдеран, что случилось?

Старик не ответил. Его глаза изучали ткань щита, а разум нырнул в Песню.

Сила плетения над Гэром давила на него, но теперь давление изменилось. В кожу словно впивались огненные муравьи.

– Что-то не так, – прошептал юноша, пытаясь почувствовать, что случилось. И потянулся к Песни, но она была закрыта под тонкой, как шелк, и прочной, как сталь, тканью щита Танит.

Альдеран подтолкнул его ладонью в спину.

– Спускайся с парапета, Гэр. У меня такое предчувствие, что скоро нам понадобится твой меч.

В Доме Капитула кто-то закричал.

35

Стрелы в воздухе

Колокол совета зазвучал серебром, распугав голубей, сидевших на шпилях Сакристии.

Ансель перестал диктовать и переглянулся с секретарем поверх стопки бумаг.

– Я думал, что в заседаниях все еще перерыв, – сказал он, глядя, как за окном мечется испуганный голубь.

– Согласно расписанию, совет не должен был собираться раньше дня святого Сарена. – Молодой клерк нахмурился, листая страницы ежедневника. – У меня ничего не записано, милорд. Кто-то, наверное, объявил внеочередную сессию.

И это мог быть любой элдер, заручившийся поддержкой двух подчиненных и сумевший убедить судебного писаря в важности и серьезности дела.

Ансель и сам так поступал, много лет назад, когда курия сомневалась, стоит ли посылать легионы в Гимраэль. Он бросил заметки на стол.

– Беги в главный зал, посмотри, кто звонит в колокол. Письма пока подождут.

– Хорошо, милорд.

Клерк собрал письменные принадлежности и закрыл за собой дверь. Ансель невидящим взглядом уставился на горы административных бумаг на столе. Что ж, первые стрелы выпущены. И очень вовремя: весенние каникулы почти закончились, множество элдеров еще не вернулись из своих приходов. Куда легче собрать кворум, когда оппоненты разъехались, а соратники уже собрались.

Ансель зарычал от злости и грохнул кулаком по столу. Письма и перья посыпались на ковер. Будь они прокляты! Чтоб им пропасть в темноте Безымянного!

Дверь отворилась, пропуская рослого русоволосого юношу в серой одежде неофита. Его голубые глаза оценили разгром на столе и бумаги на ковре, а затем пальцы затанцевали, складываясь в буквы.

«Насколько я понял, вы слышали звон».

– Слышал, – прорычал Ансель, вскочил со стула и тут же вздрогнул от боли. Пришлось опереться на стол для поддержки и осторожно попробовать, как отнесутся к весу тела его больные колени.

«Горан?»

– Я отправил Эвана выяснить это. – Еще шаг, и снова боль. Ансель отпустил угол стола, но тут же схватился за него – ноги отказывались его держать. – Я ждал этого, Сельсен. И вижу, что они задумали. Как шакалы, они ждут, пока добыча ослабеет, а потом атакуют ее стаей.

«И сожрут».

– Ха! Пусть попробуют.

То, что мальчишка сказал руками в ответ, заставило Анселя улыбнуться наперекор боли.

– Мы тут в Доме Эадор, знаешь ли. Только мне позволительно ругаться такими словами.

«Произнесу перед сном пять раз “Славься, Матерь” и “Богиня моя”».

– Все двадцать восемь фраз?

«Конечно». Сельсен спрятал руки в рукава и уставился на настоятеля с искренней благочестивой миной. «И к тому же на грейцком, чтобы выказать полнейшее раскаяние».

На полный текст оригинала «Богиня моя» – элегантный, строгий грейцкий, который сейчас знали немногие ученые, – у парня ушло бы около полутора часов.

– Нечего кривляться. Будь любезен, достань мою мантию из шкафа. Я собираюсь прогуляться.

«Вы уверены? Вам наверняка не позволят пройти».

– А я наверняка не позволю им меня игнорировать.

Сельсен склонил русую голову, пряча усмешку, и направился к шкафу.

«Мама всегда говорила, что у вас своеобразное чувство юмора».

– А у тебя острый язык, как я погляжу. Смотри, как бы тебе самому о него не порезаться. Там, на тумбочке у моей постели не осталось макового сиропа?

Дверь открылась и закрылась, зашуршала ткань. Новичок вынырнул из спальни с ворохом белого шелка и бархатной мантией в руках и повесил одеяния на спинку кресла.

«В бутылке осталось всего несколько капель. К счастью, я знаю, где Хенгфорс держит ключи от диспенсария». Он достал из потайного кармана бутылочку с лекарством и протянул ее Анселю.

Настоятель поддел пробку ногтем.

– Мальчик мой, ты величайший помощник в тяжелые времена. – Он запрокинул голову и сделал щедрый глоток тягучего сиропа.

«Осторожней с ним. Если переборщить, вы заснете прямо на совете».

– Я знаю, что делаю.

«Оно и видно».

Ансель закупорил бутылку и бросил ее обратно.

– Тебе дозволено некоторое непослушание, но не советую им злоупотреблять.

Сельсен слегка поклонился, но по глазам его было видно – смирения в нем не прибавилось.

«Да, милорд».

Даже воровской язык жестов, и тот был нахальным. Но сердиться на него не получалось: гневные взгляды соскальзывали с мальчишки, как дождь по черепичным желобкам. И мать его была такой же.

Ансель стянул с себя домашний шерстяной халат, выпутал руки из рукавов и потянулся к мантии, которую принес Сельсен. Шелковая рубашка с высоким воротом показалась ему холодной как лед. Ансель не сдержался и вздрогнул, презирая себя за слабость.

Боишься, старик? Ты пережил Самарак, переживешь и это. Когда стрелы полетят в небо, ты поднимешь над головой щит и УДЕРЖИШЬ его, чтоб тебя!

Он одернул полы рубашки и попытался ее застегнуть. Крошечные жемчужины пуговиц оказались с характером: всякий раз, как только Анселю удавалось поймать одну из них и подвести ее к петле, жемчужина выскальзывала из пальцев. Проклятые штуки! Чума на портного, который их пришил! Ансель принялся ловить следующую пуговицу.

Но его опередили широкие ладони Сельсена.

«Позвольте мне помочь».

Будь проклят возраст и пришедшая с ним беспомощность, он не мог самостоятельно застегнуться, приходилось просить о помощи. Даже недоразвитый ребенок и тот в состоянии разобраться с кружевами и пуговицами – черт! Ансель сжал зубы, глядя, как неофит управляется с жемчугами на его рубашке и манжетах. Настоятель протянул руки, чтобы Сельсен надел на него тяжелую расшитую мантию, повел плечами.

«Я словно на битву вас собираю, – вздохнул парнишка. – Сначала поддоспешник, потом панцирь… – Он разгладил ладонями парчу, расшитую золотыми нитями. – А затем и плащ». Сельсен поднял тяжелую бархатную накидку, встряхнул ее и прислушался к шороху атласной подкладки.

– Богиня свидетельница, все это весит куда больше хороших доспехов. – Ансель поморщился и сунул руки в рукава. – А еще в этих тряпках ужасно жарко.

Шелковая рубаха уже липла к телу, щекотала его, а он не мог даже просунуть руку под верхние одеяния, чтобы ее одернуть.

– Ну? Теперь меня можно выпускать на люди?

«Блестящие наручи и поножи смотрелись бы эффектно, но боюсь, вы такого не перенесете».

– Нахальный щенок! Ну-ка, подай мне посох, пока я сам его не схватил, чтобы отходить тебя по заднице.

«Я все еще не думаю, что вам нужно идти туда при полном параде».

– Может, и нет, но твоя предыдущая догадка верна. Мы действительно выходим на поле боя и, во имя Богини, отправимся в битву в шелковом чепраке и с гордо поднятыми штандартами.

Колокол совета снова зазвонил, и Ансель мрачно поджал губы. Осталась всего четверть часа до того, как все закончится – так или иначе. Пора идти. Он заставил себя подняться из-за стола и выпрямиться. Опиум уже подействовал, боль в суставах стихла, руки слегка онемели, но слушались. Со временем эффект пройдет, и ему придется расплачиваться за долгое путешествие к залу, но пока у него было время и он не собирался думать о боли заранее.

Краем глаза Ансель заметил солнечный блеск. Его старый меч висел в ножнах у книжных полок у окна. Старая перевязь запылилась и потрескалась от времени. Жаль, что нельзя придумать повод снова повесить меч у бедра и так войти в зал совета. Те сукины дети, которые привыкли не вставать при его появлении, наверняка были бы впечатлены, если бы увидели, что он опирается на мощную гарду двуручного меча.

Сельсен проследил за направлением его взгляда.

«Они бы вспомнили, кто управляет этим орденом».

– Тогда оставлю его напоследок, – хмыкнул Ансель. – Когда выбор будет между действием и смертью.