Единство и многообразие в Новом Завете Исследование природы первоначального христианства - Джеймс Данн

а) Уже отмечалось, какой смысл несут наименования "евреи" и "эллинисты", и б) какие обстоятельства окружали жалобу эллинистов (6:1).

в) Семь человек, избранных в 6:5, были, вероятно, эллинистами: у них у всех греческие имена. Конечно, и у палестинских иудеев встречались греческие имена; в конце концов их имели двое из Двенадцати (Андрей и Филипп). Но среди семи первые двое (Стефан и Филипп), безусловно, были эллинистами, и последний в списке (Николай, "прозелит Антиохиец") тоже относился к их числу. Более чем вероятно, что и оставшиеся четверо также были эллинистами. Даже если наши выводы здесь выходят за рамки непосредственных свидетельств, поражает, что среди семи избранных нет ни одного негреческого имени. Как странно, что группа, избранная для обслуживания всей общины, состоит (почти?) целиком из эллинистов! Думаю, более правдоподобно, что все семеро были эллинистами, и их избрали, дабы представлять верующих эллинистов на городском уровне — подобно тому как Двенадцать фактически представляли евреев. Очень вероятно, что они являлись de facto руководителями христиан из эллинистов, возможно, они выдвинулись как руководители домашних общин[481]. В таком случае их избрание было просто признанием того лидерства, которое они уже имели — что по сути и предполагается в повествовании (6:3, 5).

г) Согласно Луке, семеро были избраны "обслуживать столы", чтобы Двенадцать могли свободно проповедовать слово Божье (6:2). Но в последующем рассказе слово Божье проповедуют как раз Стефан и Филипп (6:8 — 8:13). То есть они благовествуют тем, кем евреи порой пренебрегали, — эллинистам в Иерусалиме и самаритянам. Отражен ли здесь раз–личный подход к миссии? Как мы уже видели, местные иерусалимские христиане мало думали о распространении Евангелия, они ожидали, что диаспора и язычники придут к ним для поклонения в Храме в последние времена (см. выше, § 54.1). Вполне вероятно, что воспитанные в иудаизме диаспоры эллинисты с самого начала более открыто понимали Евангелие и его проповедь.

д) Последнее соображение подкрепляется самым поразительным свидетельством, а именно тем отношением к Храму, которое в Деян 6–7 приписано Стефану. Вопрос осложняет проблема исторической достоверности повествования Луки и речи, приписываемой Стефану. Эта речь так сильно выделяется в Книге Деяний Апостолов, а 6–8 главы содержат такие характерные особенности, что Лука, видимо, действительно опирается на источник, довольно точно сохранивший взгляды эллинистов или даже Стефана (особенно касающиеся Храма). Весь рассказ настолько хорошо объясняет последующие преследования эллинистов, что серьезных причин ставить под сомнение его существенную историчность нет. Тогда получается, что Стефана обвинили в речах против Храма и обычаев Моисеевых (Деян 6:13–14). Обвинение подтверждается приведенной речью.

Эта речь, вопреки первому впечатлению, не скучное и бесхитростное описание истории Израиля, не имеющее прямого отношения к ситуации. На самом деле в ней есть тонкий подтекст, достигающий кульминации в открытых нападках на Храм. Речь сосредоточивается на периоде, предшествующем поселению Израиля в земле обетованной, то есть времени, когда Иерусалим стал национальной и религиозной столицей Израиля. Тема, которая лежит в основе первой половины — присутствие Божье с Его народом вне Иудеи (см. особенно ст. 2,5,8,9,16,20,30–33). Затем быстро возникает кульминация, ее составляют две перекликающиеся темы. Первой является контраст между скинией и Храмом: скиния обозначает период скитаний в пустыне, когда собрание (εκκλησία) получало живые слова и Ангел сопутствовал им (ст. 38); скиния была сделана по образу, показанному Моисею на Синае (ст. 44), и символизировала присутствие Божье с ними в период завоевания (ст. 45) — в этот золотой век Израиля постоянного места для поклонения не было. В противоположность этому дом, воздвигнутый Богу Соломоном, был утвержден и укоренен в одном месте (ст. 48–50). Вторая тема — линия отступничества, которая проводится в речи, начиная с отвержения Израилем Моисея ради поклонения золотому тельцу (ст. 39–41), через идолопоклонническое служение воинству небесному, которое привело к вавилонскому плену (ст. 42–43), к вершине — настоящему идолослужению в Храме (ст. 48–49). Наиболее поразительная черта данной речи — в открытом выступлении против Храма. Ключевое слово в описании Храма Стефаном — "рукотворенный" (χειροποίητος). Его использовали более утонченные греческие мыслители для критики идолопоклонства. Более важно, что его использовали эллинизированные иудеи для осуждения язычества — со времен Септуагинты оно обозначало как самого идола, так и иудейское осуждение идолопоклонства (см., например, Лев 26:1 Ис 46:6; Сив. ор. 111:605 сл., 618, IV: 8–12; Филон "Жизнь Моисея" I; 303,11:165,168; Апок Пет 10; ср. Деян 7:41,17:24). Но Стефан называет так Иерусалимский храм — называет Храм идолом! — и усиливает хулу, приводя Ис 66:1–2, один из немногих ветхозаветных отрывков, которые могут быть использованы для отвержения Храма (ст. 49–50 ср. Варн, 16.2).

Нельзя не подчеркнуть важность выраженных здесь взглядов. (1) Отвержение Храма Стефаном фактически означало также отвержение отношения к Храму местных христиан. Как мы уже видели, большинство членов новой общины, по–видимому, продолжало молиться в Храме, рассматривая его как место возвращения Сына Человеческого и центр эсхатологических деяний Божьих (см. выше, § 54.1). Речь Стефана была по сути острой критикой узкого культового национализма его собратьев, верующих в Иисуса Христа. Другими словами, эта речь подтверждает сделанное выше предположение о том, что непорядок в системе распределения был симптомом глубинного разделения внутри первоначальной христианской общины — между евреями и эллинистами. (2) Акцент на присутствии Бога вне Иудеи и заметное влияние на эту речь взглядов самаритян[482] могут подтверждать положение (г) о том, что Стефан и эллинисты более открыто понимали вселенский смысл благовестия и, следовательно, критически относились к еврейской сосредоточенности на Иерусалиме. (3) Обвинение против Стефана в Деян 6:14 ясно перекликается с высказываниями, приписываемыми лжесвидетелями Иисусу в Мк 14:58[483], а также самому Иисусу в Ин 2:19. Наиболее логичный вывод отсюда, что на взгляды Стефана на Храм повлияли именно эти предания об Иисусе (см. выше, §§ 18.3 и 24.5). В этом случае мы видим здесь первое (причем существенное) расхождение христиан в истолковании учения Иисуса. На самом деле взгляды Иисуса на Храм не были ни столь некритичными, как вытекало из обычаев иудейских христиан, ни столь враждебными, как взгляды Стефана ("дом Отца Моего" — см. выше, § 34.1). Как Его отношение к миссии, так и Его учение о Храме можно было развивать в различных направлениях. Первые верующие, очевидно, предпочитали более консервативное истолкование тех преданий об Иисусе, которые мог ли бы вызвать ненужные трения с иерусалимскими властями. Стефан же, видимо, видел важность этих пренебрегаемых моментов (см. также выше, § 34.2). Он не задумываясь подчеркивал эту сторону учения Иисуса и развивал ее, хотя это и подразумевало (острую) критику в адрес его (еврейских) собратьев–христиан и провоцировало враждебность со стороны более ортодоксальных иудеев.

е) Отметим между прочим, что из речи, приведенной в Деян 7, не видно, подвергали ли Стефан и эллинисты критике не только Храм, но и закон: значение Моисея едва ли преуменьшается (см. особенно ст. 17, 20, 22, 36–38), как и значение закона (особенно ст. 38, 53). Здесь нет характерного для Павла противопоставления между заветом, данным Аврааму (ст. 8), и "словами живыми", данными Моисею (ст. 38). Обвинения 6:13–14, возможно, переданы Лукой в общих чертах, или "закон" и "обычаи, которые передал нам Моисей" могут относиться в первую очередь к законам о Храме и культу. Конечно, в законе очень многое связано с системой жертвоприношений, а потому отвержение Храма должно было в конце концов привести к сомнению и в законе как таковом. Очевидно, ревность к закону сделала Павла гонителем эллинистов (Гал 1:13–14, Флп 3:5–6). Но когда была поставлена под вопрос неизменность авторитета закона, неясно. Сам Стефан, возможно, не собирался порывать с иудаизмом и законом, а верил, что приход Иисуса и Его прославление как пророка, подобного Моисею (Деян 7:37), знаменует призыв к возвращению к изначальной религии Моисея, избавленной от поздних идолопоклоннических извращений и искажений (жертв, ритуала и Храма)[484]. В этом случае выходит, что первая попытка расширить христианство началась с разделений внутри иудаизма.

ж) Воззрения Стефана, видимо, привели к открытому расколу в пер–воначальной христианской общине. Наметившееся в Деян 6:1 расхождение вылилось теперь в более явное и четкое разделение. Глубину его мы видим из рассказа о суде над Стефаном и его смерти. Христиане из евреев, видимо, не высказали солидарности со Стефаном и не поддержали его во время суда — и это при том, что Петр и Иоанн ранее смело вели себя перед лицом того же Синедриона (4:13). Не считали ли они, что Стефан зашел слишком далеко в своих нападках на Храм? Молчание Луки выглядит зловеще. Важным может оказаться и рассказ и о погребении Стефана — "Стефана же похоронили благоговейные (ευλαβείς) люди" (8:2). Кто такие εύλαβεîς? В других местах Нового Завета это слово обозначает только благочестивых иудеев, то есть посещающих Храм (Лк 2:25), совершающих паломничество в Иерусалим (Деян 2:5) и соблюдающих закон (Деян 22:12). Не идет ли в таком случае речь о тех, кто оправдывал казнь Стефана, — ортодоксальных иудеях, известных своим ревностным благочестием (следовавшим в данном случае Втор 21:22–23)? Если да, то почему? Почему не "верующие" или "юноши", как в 5:6,10? Почему Лука говорит, что (только) они "сделали великий плач по Стефану", а не "церковь"? Почему не "апостолы", если, конечно, их пощадили в гонениях, последовавших за смертью Стефана (8:1)? Не пытается ли Лука скрыть тот факт, что христиане из евреев попросту бросили Стефана, будучи совершенно не согласны с его взглядами на Храм? Возможно, по их мнению, Стефан был сам виноват и получил по заслугам. Можно подумать, что взгляды Стефана по меньшей мере лишили его симпатии в глазах местных христиан из евреев: те могли счесть, что Стефан зашел слишком далеко и поставил под угрозу само существование новой секты, и молчаливо отреклись от его воззрений, обеспечив себе возможность остаться в Иерусалиме[485]. В этом случае причины этого первого конфессионального раскола проясняются: христиане из евреев стремились остаться в лоне иудаизма, а потому кардинально расходились со своими более открытыми собратьями по вере, которые были намерены следовать учению Иисуса, даже если это означало радикальную переоценку отношения к иудаизму со стороны новой секты.