Странник - Александр Фомич Вельтман

Сопоставим «Странник» и с ранними произведениями Л. Н. Толстого. И внешнее сходство произведений, рассказывающих о первых шагах молодых офицеров, об их участии в боевых действиях, и внутреннее, психологическое родство героев, пристально наблюдающих жизнь в ее критических ситуациях, внимательных к жизни природы и людей незнакомого им края, напряженно старающихся разобраться в увиденном,— все позволяет считать «Странника» литературным предшественником «Казаков» и «Севастопольских рассказов».

3

Еще до появления романа в печати горячо отозвался о нем Н. А. Полевой, познакомившийся с его отрывками в рукописи. Он писал автору: «...мне хотелось сообщить Вам мои мысли о Вашей прелестной тетрадке, которую Вы у меня оставили. Она меня восхитила оригинальностью, свежестью мысли и отличным изложением. С утра я повторяю: дитя мое, мысль моя, кто тебя создал![840] Это очень, очень хорошо; говорю искренно»[841].

Появление первой части «Странника» вызвало большой интерес у читателей. А. С. Пушкин считал, что в романе чувствуется настоящий талант[842]. Он намеревался подготовить о нем статью и потом жалел, что не осуществил своего замысла[843]. П. В. Нащокин отвечал А. С. Пушкину: «2-ая часть «Странника» удивительно хороша. Высокое Воображение — поэт а ля Байрон — а не записки молодого офицера»[844].

Одобрили роман и офицеры, служившие с автором в Бессарабии. Сразу же отозвался Андрей Данненберг: «Благодарю вас за присылку милого Странника — даже очень походит на папиньку: резвится, мечтает и задумывается.— Он мне всегда будет напоминать своего родителя, которого душевно люблю и уважаю»[845]. И. Н. Липранди писал: «...премного благодарен за дружеское ваше расположение и за присылку Странника и Кощея, — я не охотник до подобных сочинений, но эти с большим удовольствием прочитал — и некоторые места по два раза, предоставляя себе прочитать опять от доски до доски,— я хвалить не умею,— и потому не говорю ни слова о том, что мне нравится,— Странник восхищает меня»[846].

Сохранилось воспоминание о том, как приняли роман современные читатели. «Помню только,— рассказывал один из них,— что более всех поразила меня личность Вельтмана. В числе других книг, пред моим отъездом с родины высланных отцу моему Селивановским[847], был и «Странник» Вельтмана. В этой книге били, так сказать, ключом веселость и остроумие. Вся семья моя читала с наслаждением игривые страницы этой книги, подхваливала и вместе со мной выражала полнейшее убеждение, что автор должен быть такой весельчак, какого свет не производил»[848].

Н. В. Берг, вспоминая впоследствии о первом знакомстве с творчеством Вельтмана, отмечал: «Воображение его было самое необузданное, упрямое, смело скакавшее через всякие пропасти, которые других устрашили бы, но не было такой пропасти, которая устрашила бы почтеннейшего Александра Фомича»[849].

A. А. Бестужев-Марлинский увлекся «Странником» еще при чтении журнального отрывка: «Скажите пожалуйте: кто такой Вельтман? Спрашиваю, разумеется, не о человеке, не об авторе, а просто об особе его... С первыми двумя качествами я уже знаком, могу сказать дружен, хочется знать быт его. По замашке угадываю в нем военного; дар его уже никому не загадка. Это развязное, легкое перо, эта шутливость истинно русская и вместе европейская, эта глубина мысли в вещах дельных, как две силы центральные, то влекут вас к думе, то выбрасывают из угрюмости: он мне очень нравится. Прошу включить «Странника» в число гостинцев»[850]. Он неоднократно упоминал в письмах о своеобразии художественного метода писателя[851], заметил близость к Стерну[852]. Брату, П. А. Бестужеву, он писал: «Еще раз советую: испытай удачи; напиши что-нибудь, хоть вроде Странника Вельтмана...»[853].

В. К. Кюхельбекер сделал запись в дневнике: «...«Странника» просто невозможно читать, как читают прозу, а должно перебирать, как собрание лирических пиес и эпиграмм»[854].

За полтора года публикации романа появилось много отзывов в журналах и газетах. «Даже ненавистники всего хорошего отозвались милостиво о путешественнике нового рода»,— отмечал критик «Московского телеграфа», добавляя, что произведение Вельтмана «есть самый свежий и прекрасный цветок на тощей почве русской литературы»[855]. ««Странник» сей, часто остроумный, чрезвычайно причудлив и своенравен»,— так оценивала его «Северная пчела» (1831, No 102). Затейливая фантазия, замечательный язык романа вызывали восхищение у рецензентов, а оригинальность и сложность композиции породили противоречивые высказывания, сопоставления с выдающимися произведениями мировой литературы, начиная с книг Рабле и Стерна[856].

С отрицательной оценкой романа неоднократно выступал «Телескоп» Н. И. Надеждина, утверждая, что в нем «нет ни порядка, ни связи, ни целости»[857]. Резкой критике подверглась форма произведения и в «Литературной газете»[858].

В сущности идейное содержание «Странника» так и не было проанализировано современными журналистами. Все заслонила его архитектоника. В связи с этим почти одновременно с выходом в свет книги Вельтмана появились две пародии.

С. Н. Глинка поместил в «Дамском журнале» юмореску «Повесть о Страннике, или Мысли при чтении второй части Вельтманова Странника»[859], где на полуторах печатных листах пародировалась художественная манера романа. «Статья вторая» юморески начинались так: «Что такое повесть странника о Страннике? Не новую ли мы затеяли издать Одиссею!..— Не отвечаю на это ничего определительного. Да и как определить, что западет в голову и откуда и зачем? Это Сфинксова загадка. Я не Эдип: в отгадчики не пускаюсь. Но скажу мимоходом, что по примеру доброго Фенелона и я более люблю Одиссею, нежели Илиаду. Одиссея можно уподобить кроткой луне, разливающей сияние безмятежное, а Илиада шумит и клубится подобно наводненному ручью Скамендийскому»[860].

Далее идет послание к Вельтману:

Куда ты заводишь

Нас мыслью своей?

И как ты приходишь

Сам обратно с ней?

И Странник твой милый,

Веселый, унылый,—

Не жизнь ли души?..

То дремлем в тиши;

То бурею мчимся;

То радостью льстимся;

То в гробе ногой[861].

О самом произведении пародист писал: «Породнясь со Странником Вельтмана, не захочешь расстаться с ним скоро. Сочинитель не изменяет имени своему, зоркою, быстрою мыслию облетев пределы умственного мира»[862] (намек на буквальный перевод с немецкого фамилии Weltmann — «человек мира»).

Пародия в «Молве»[863] начиналась так:

Странник! название странное!..

Наш век так богат странностями!..

В наш век на дело не похоже:

Из моды вышла простота,

И