Законы границы - Хавьер Серкас

отдалилась от меня, продолжая удерживать меня словно на привязи, чтобы я не отказался от защиты Сарко, прежде чем он окончательно выйдет на свободу, и она сможет убежать с ним… Да, все сходилось. И хуже всего то, что я всегда знал эту правду, но в то же время не желал ее знать. Все было настолько очевидно, что Тере с Сарко даже не пытались скрывать это от меня, но именно поэтому я смог закрывать на все глаза или делать вид, будто пребываю в блаженном неведении. Мне стало понятно, почему Тере в ту ночь в Ла-Креуэте упорно старалась заставить Сарко замолчать, когда он под действием алкоголя и наркотиков чересчур разошелся и стал выливать на меня поток откровений, называя меня кретином и недоумком и говоря, что они просто использовали меня, а я ничего не понимал. Ирония судьбы: два таких опытных профессионала, как Редондо и я, попались в одну и ту же, давно известную и банальную ловушку! Мне стало понятно бегство Редондо, в которое он пустился, узнав, в какую ситуацию попал, и я хотел последовать его примеру, оставив свою контору на Кортеса и Губау и надолго покинув город. Я понял, что самым большим недоразумением моей жизни являлось то, что в ней не было никакого недоразумения.

— Значит, вы поступили, как Редондо? Бросили все и уехали?

— Нет, я остался. У меня не хватило даже духу уехать. Врач диагностировал у меня депрессию, и я больше года лечился, принимая антидепрессанты и анксиолитики. Потом стал понемногу приходить в себя, и, хотя мне не удалось полностью отказаться от приема лекарств, я значительно снизил их дозы, возобновил свою работу и вернулся к прежней жизни. В то время я чувствовал себя как человек, выживший после катастрофы. Мне все чаще стало казаться, будто худшее позади, и поскольку я совершил в своей жизни все ошибки, какие только можно, впереди у меня только хорошее. Я полагал, что хуже быть уже не может.

— Это означает, что Сарко вновь дал о себе знать?

— Угадали. В мае или июне 2004 года, почти через три года после того, как мы в последний раз виделись с ним у дверей тюрьмы Жироны, я получил от него письмо. Это было первое известие от Сарко, дошедшее до меня с тех пор, как в прессе сообщили о его последнем задержании. Письмо пришло из тюрьмы «Куатре Камине». Оно было написано от руки, округлым старательным почерком и в официальном тоне ходатайства. Я прочитал его два раза. Сначала у меня сложилось впечатление, будто Сарко писал таким почерком и в подобном тоне для того, чтобы установить профессиональную дистанцию между нами. Однако после повторного прочтения сообразил, что он писал мне так, как привык это делать. Письмо начиналось с официального приветствия, после чего Сарко просил меня снова стать его адвокатом. Затем он объяснял причину своего обращения: несколько дней назад в тюремном дворе один бритоголовый тип избил его до потери сознания. Когда его в срочном порядке везли в больницу Террассы, по дороге их остановили двое полицейских, заставили его выйти из машины и начали издеваться над ним. Теперь Сарко снова находился в тюрьме, изолированный от других заключенных в больничном отделении, и он хотел, чтобы я подал заявления об этих двух нападениях. Кроме того, ему было нужно, чтобы я защищал его в суде по делу о неподчинении представителям власти, и особенно он просил меня, чтобы я похлопотал о его переводе в тюрьму Жироны и сделал все возможное, чтобы это прошение удовлетворили. В конце письма Сарко решил добавить жалостливые нотки к своему официальному стилю и сообщил, что болен, умолял не бросать его в тяжелых жизненных обстоятельствах и просил поговорить с Тере, чтобы она обрисовала мне ситуацию и уточнила подробности.

Это было словно послание от инопланетянина.

Я возмутился, что после того, как Сарко пустил под откос два года моей работы и обманул мое доверие и доверие тех, кто поддерживал кампанию за его освобождение, он имел наглость объявиться как ни в чем не бывало — без извинений и раскаяния. Я пришел в изумление и ярость от того, что он не чувствовал себя виноватым и даже не помнил о своих проступках, а выставлял себя жертвой. И больше всего поразило, что, обманув меня при помощи Тере, Сарко вновь решил размахивать передо мной той же наживкой, решив, что я клюну на нее и в третий раз. Правда, мне показалось странным, что письмо не содержало ни адреса, ни телефона Тере, по которым я мог бы на нее выйти. Из-за всего этого я не проникся к Сарко и его ситуации ни малейшим сочувствием, наоборот, знал, что чувство ненужности, пустоты и последовавшая за этим депрессия на девяносто пять процентов были вызваны осознанием того, что Тере использовала меня. Однако, прочитав письмо Сарко, понял, что на пять процентов причина заключалась в том, что я пытался взять на себя ответственность за действия человека, не способного отвечать за свои поступки, и в том, что я старался спасти человека, который в глубине души не хотел спасения. Также я понял, что лучше держаться от него подальше. От него и от Тере. Я не ответил на письмо Сарко, неожиданно почувствовав себя легко и свободно, словно с моей шеи слетел свинцовый ошейник, о наличии которого я не подозревал.

В последующие дни я пребывал в состоянии эйфории. Приходил в офис с такой же радостью, как в первые годы своей карьеры, кокетничал в суде с молодой прокуроршей и пару раз сходил с Кортесом и Губау выпить пива в «Ройале» после работы. Однако это состояние счастливой легкости мгновенно рассеялось в четверг утром, когда в моей конторе неожиданно объявилась Тере. Она почти не изменилась за эти три года и была одета в своем вечном подростковом стиле — в джинсы, белую футболку и с сумкой, перекинутой через плечо. Волосы у нее были влажные и растрепанные. Казалось, она была очень рада меня видеть. Я же, напротив, не мог и не хотел скрыть своего неудовольствия. Даже не поздоровавшись, я спросил: «Зачем ты пришла?» Тере поцеловала меня в щеку и, прежде чем я успел пригласить ее войти, прошмыгнула ко мне в кабинет и села на диван. Я прошел следом, закрыл дверь и остановился перед ней. «Сарко ведь тебе написал?» — произнесла Тере. «Это он тебе об этом сказал?» «Нет, — ответила Тере. — Он дал мне письмо, а я опустила его