Христос приземлился в Гродно. Евангелие от Иуды - Владимир Короткевич

Две группы кружком сидели на кургане. Пёстрая, смуглая группа татар и строгая группа городских людей: шлемы в руках, белые одежды, тёмный блеск кольчуг. В центре, один против другого, устроились Марлора и Братчик.

Христос смотрел на грузного хана, взглядывал в ястребиные его глаза и думал, что вот на этом кургане сидят обычно соколы, а сегодня, согнав их, устроились старый падлоед да мазурик, волею судьбы наречённый именем Бога.

— Не скажи, — ответил он. — Ну, а если мы не послушаемся? Если нам дорог этот лес?

— Кх! Мы говорим и говорим, но у нас, видимо, ничего не выйдет. Придётся идти с кровью и пеплом. Видит Аллах, я этого не хотел. И я не пойму одного: зачем ты кланялся мне землёй.

— Я не кланялся. Я послал тебе горсть земли.

— Ну-у...

— В каждой вещи, сотворенной Аллахом, есть несколько смыслов, — сказал Братчик.

— Какой смысл в этой горсти, неверный?

— Несколько... Возможно, это предложение удовольствоваться горстью и, пока не поздно, отойти...

— У меня четыре тьмы могучих людей. У тебя? Далеко из-за твоей спины пришёл человек и сказал, что у тебя еле наберётся одна тьма, без мечей, почти без кольчуг... Тут, в трёх часах пути, у меня три тьмы; тьма блуждает по вашим городам, и ведёт её сын мой. Даже если за тебя Бог или ты сам, если люди говорят правду, ваших семь тысяч... Ха!.. Каждый из них будет биться против пяти, а Бог за того, у кого сила... Ну, какие ещё смыслы в этой горсти?

— Ты можешь съесть её, когда будешь клясться, что больше не придёшь сюда. Можешь засыпать ей свои глаза, чтоб не видеть, как бегут твои четыре тьмы. Это будет. Ты сам знаешь.

Христу обязательно нужно было, чтобы Марлора разозлился. Страшно, до животной ярости разозлился. И не на кого-нибудь, а на него, Христа. Иначе пропало дело, иначе снова пожары и смерти. Надо было довести эту тушу до неистовства и слепого гнева — тогда есть некоторая надежда, что дело выгорит.

И похоже, у него это получалось. Бурая, порубленная мечами кожа на лице Марлоры напоминала уже перезревший померанец.

— Бесстыдная наглость — щит трусости, — проговорил хан. — Я мир прошёл, и не противились мне. А что можете сделать вы, люди пугливой веры, зайцы с нераздвоёнными копытами? Спрятаться в лес? Поставить мою пятку, пятку силы, на шею своей покорности? Я у вас сорок городов сжёг. Ясак брал. Рабов брал. И только один раз видел лицо врага, а не его спину.

Юрась с внешним издевательским спокойствием произнес:

— Ты говорил: «Бог за того, у кого сила». Я — за них. Ты говорил: «Только раз видел лицо врага». А я видел спину. Твоих воинов. Ты сказал: «Пятеро наших против одного вашего». А я недавно разгромил у монастыря твой отряд... Так вот, я встал один против твоих двух сотен и погнал их, как трусливых тварей, как крыс.

Марлора привстал:

— Так это был ты? Это был ты, лживый чужеземный Бог?

— Видишь, — улыбнулся Юрась. — Вот уже второй раз ты зришь нас в лицо. Остерегайся третьего раза. Бога нельзя искушать трижды.

— Грозишь? Чуда ждёшь, здешний Мухаммед? Не жди. Чудо берут в свои руки сильные мужчины. Они никогда не слезают с коня, у них плоские зады.

— Удобно окажется, когда пинка давать будем.

Хан уже почти трясся. И вдруг поймал спокойный, пытливый взгляд Христа. Тот словно изучал омерзительное, но занятное животное. И хан сдержал себя:

— Тебе ли ожидать чуда, острозадый? Боги ваши заплыли золотом, как бараны жиром. Ты — Бог?

— Вроде того. Временно.

— Любопытно мне будет поглядеть, какая у Бога кровь.

— Христос достал нож и полоснул себя по руке. По запястью.

— Вот, — спокойно объявил он.

— Тц-тц-тц, — зацокал языком хан. — Как у всех.

— Как у всех. И добрая, и злая, когда обидят. Так что бери ты свои сорок тысяч гробниц для падлы и беги. Потому что я свою кровь могу показать, но не тебе проливать её.

Марлора закатил глаза. Он гневался все больше и больше.

— Вы — трусы, вы — люди. Мы гнали вас. Не помогут тебе твои чудеса, гнойный раб, сын собаки. Вскоре ты будешь верещать на колу, как уже один раз верещал в Иерусалиме, и ни люди твои, ни Бог твой за тебя не заступятся! Увидишь ты ещё позор и разорение земли своей! — В глотке у хана клокотало, мутной плёнкой затянулись глаза. — Вы не умеете защищаться. Ханы и муллы ваши дрожат, как медузы.

— Зато люд наш твёрд, как земля вот здесь. — И Христос постучал пяткой по заскорузлой курганной земле.

— Люди... Люди ваши тянут каждый в свою сторону. Нет и не будет у вас такого, как у нас. — Он привстал на колени и водил мутными глазами вокруг. — Вот, смотри! — И он хлопнул в ладоши. — Джанибек!

Сильный, не старый ещё джура[122] сделал шаг вперёд. Не склонился, не рухнул в ноги, будто понимал, что его ждёт, и ведал, что перед этим все равны и даже он, джура, идя на такое, становится рядом с ханом.

— Да, наимудрейший, — спокойно, словно по ту сторону глядели ласточкины крылья глаз.

— Докажи свою преданность ханству и мне.

— Да, луноликий.

Поневоле холодея, сидели на склоне воины Христа и он сам. Джанибек спокойно отдал соседу лук, щит, раскрутил аркан, сбросил кушак, стащил кольчугу. Затем косолапо пошёл с кургана. Марлора глядел на него с гордостью, и ветер шевелил вуаль вокруг его мисюрки.

Джура сошёл в полной тишине. Снял кривую саблю-ялман, воткнул её рукоятью в землю. Сильно воткнул. И затем — никто и слова сказать не успел — бросился на неё животом, надавил, с силой проехал от расширения на конце лезвия чуть не до самого эфеса.

Клинок всё глубже входил в тело, и джура опускался. Христос вскочил, белый как бумага.

— Видишь ты, желтоухий?! — торжествовал хан.

Джанибек внезапно закричал, грызя землю:

— Не забудь меня в раю Аллаха, всеслышащий! Не обдели меня, когда приведёшь туда избранный свой народ!

Глаза хана сияли. Он подождал ещё немного и сказал соседу Джанибека:

— Хватит. Для него уже отворился Джаннат[123]. Опусти ради друга саблю милосердия.

Тот неспешно пошёл по склону. Затем снизу долетел шелестящий удар.

— Ну, — обычным голосом продолжал хан.

Христос уже опомнился.

— Что ж, одним врагом меньше.

— Вот чем мы побеждаем, — оскалился хан. — Есть такое у вас? Может быть?

— Упаси Боже нас даже от побед, если они стоят на таком. Если у нас будут такие победы — это конец. Они у нас будут другими или никакими... А за это твой стан я сделаю владением ежей и болотом.

Спокойный гнев кипел в его глазах. Глазки Марлоры усмехались, лицо словно замаслилось.

— Тц-тц-тц. Нехорошо говоришь. А как же «врагов любить»? А закон твой что говорит? — Хан повернулся одной щекой: — Кто ударит тебя в правую щеку твою... — И Марлора, словно получив один удар, поворотил голову.