Рось квадратная, изначальная - Сергей Зайцев

Дирижопль ощутимо вздрогнул всем корпусом, и мысли настоятеля прервались. Бова встревоженно глянул на ветромер и нахмурился. Ветер за бортом уже почти набрал силу бури, и стрелка качалась возле красной черты, за которой корабль мог получить повреждения или просто потерять управление. Впрочем, буйство непогоды начало чувствоваться уже и без показаний прибора – кроме подрагиваний корпуса, теперь внутрь кабины управления стал пробиваться шум ветра, поначалу неслышимый на фоне ровного гула долгопарого движителя. Вот ведь незадача, включи-выключи! Неужто придётся прямо ночью совершать посадку, чтобы не разбить корабль и не погубить всю команду?

Он потянулся к громкоговорительной трубе, чтобы отдать Ухарю необходимые распоряжения, но в последний момент передумал. Стенки запасника, отделявшие кабину управления от людского отсека, где находился сейчас весь народ (кроме обслужников в котельной), были довольно тонкими, и его голос, усиленный трубой, мог разбудить спящих. А ему совсем не хотелось поднимать тревогу раньше времени, особенно в…

Бова бросил взгляд на стеклянный колпак клепсидры, прикреплённый к борту справа от приборной доски: сонная ящерка, плававшая внутри в прозрачной водице, почуяв человеческое внимание, лениво шевельнула хвостом и ткнулась мордочкой в метку, соответствующую текущему часу.

«Особенно в два часа после полуночи», – определил время настоятель.

Он порывисто поднялся с насиженного местечка, подошёл к своему сменщику, дремавшему в запасном кресле, что находилось позади водильного, и потряс за плечо. Наверное, Косьме Тихому снился какой-то скверный сон, иначе как объяснить, что он так заполошно вскинулся, до предела округлив свои обычно узкие манговские глаза:

– А? Что? Потоп? Пожар? Падаем?

– Цыц, Косьма, беду накличешь, – строго осадил его Бова. – Пока только буря, включи-выключи. Посиди здесь за меня, а я к Ухарю наведаюсь. Ежели что, сразу зови. Всё понял?

– Ага.

Манг протёр глаза узкими ладонями и шустро слинял к водильному креслу, в котором завсегда готов был посидеть с пребольшим удовольствием, так как место ему это доставалось чрезвычайно редко – настоятель предпочитал управлять своим Дирижоплем сам.

Бова же прошёл в запасник и, откинув люк в полу, по лестнице спустился на нижнюю палубу. В лицо дохнуло жарким теплом, словно он с улицы шагнул в хорошо натопленный дом. Ухарь попался на глаза сразу же – столь громадного детину, рядом с которым даже Бова, сам мужик рослый, ощущал себя мелким и невзрачным, просто невозможно было не заметить, где бы он ни оказался. Махинист сидел за столом, лениво наблюдая за работой Пивеня, который в данный момент, с мокрым от пота лицом, сноровисто подкидывал в ненасытный зев топки горюч-камень, выгребая его совковой лопатой – из объёмистого ларя. Ларь для облегчения работы был придвинут поближе к стальной переборке, за которой располагался движитель. Жаркие языки пламени, вырываясь из распахнутой дверцы топки яркими всполохами света, лихорадочно метались по всей котельной – стенам, потолку, мебели, – придавая ей вид какой-то потусторонней мастерской, а сама топка издавала могучий гул, от которого мелко вибрировало всё помещение. Солидно кивнув Ухарю, Бова подсел на свободный табурет к столу.

– Понял, – махинист радостно оскалил жёлтые зубы, дохнув таким жутким сивушным перегаром, что, окажись Дирижопль птицей, вмиг бы потерял всякое управление и сверзнулся вниз. Настоятель же, как и всякий человек из его команды, был привычен к подобному запаху, поэтому лишь поморщился в ответ. А Ухарь, не теряя времени даром, нагнулся и выудил из-под стола пятилитровую бутыль окоселовки с двумя чарками.

Что заставило Бову нахмуриться:

– Ты это прекрати, Ухарь, не до выпивки сейчас. И так весь народ от твоей окоселовки полёг, включи-выключи, сплошь отсыпается. Не людской отсек прямо, а общественная спальня!

– Понял, – снова сказал Ухарь, с несколько погрустневшим видом пряча своё богатство обратно. – Но насчёт людей не беспокойся, моя окоселовка ещё никому здоровья не повредила. Да и не зря в народе говорится, что Великий и Двуликий хранит детей, дудаков и пьяниц. Всё будет путём.

Пивень завистливо глянул в их сторону, но работу прервать не решился – Ухарь держал его в строгости, лени и шалостей не позволял, как было когда-то в вольной бандюковской жизни. Впрочем, Пивень отнюдь не жалел об утерянном, так как взамен приобрёл куда больше. Ведь теперь у него был свой стол и свой дом, где ему были рады, а его работа пользовалась почётом и уважением – ещё бы, золушком у самого знаменитого Ухаря!

– Вот как раз поэтому я и зашёл, Ухарь, чтобы всё было путём, – заметно посуровел Бова. – Ветер снаружи разыгрался не на шутку, того и гляди что-нибудь повредит…

– Да неужто мы в такой темени садиться будем, пар в задницу?! – Ленивая расслабленность, в коей пребывал махинист до этого сообщения, мгновенно пропала – Ухарь выпрямил спину и как-то весь подобрался, словно ханыга перед прыжком, даже маленькие чёрные глазки великана, казалось, загорелись красным отсветом. – Наверняка ж корабль разобьём!

– Да и я так думаю. – Бова нехотя кивнул. – Нет, пока летим дальше, но будь осторожен. Присматривай за топкой, чтоб открытой без дела не оставалась, не дай Олдь качнёт корабль да горюч-камень выскочит. Сам знаешь – эту хреновину не потушишь, пока сама полностью не сгорит. А значит, включи-выключи, сгорим и мы вместе с ней.

– Да что я, маленький, сам не скумекаю? – слегка обиделся Ухарь.

– Полно тебе. – Лицо Бовы смягчилось. – Я с тобой просто тревогой своей делюсь, а не претензии высказываю.

– А-а… ну коли так… так, может, всё-таки по чарочке.

Бова вздохнул. Вот неугомонная душа, включи-выключи.

– Ежели благополучно долетим, Ухарь, мы с тобой эту бутыль вдвоём оприходуем, это я тебе твёрдо обещаю А пока побереги её. Для меня же и побереги.

– Ладно, договорились, пар в задницу, – с лёгкой досадой – с виду, но на самом деле с тайной радостью в душе – согласился крайн. С Бовой Конструктором он был готов выдуть окоселовки сколь угодно, ради такой компании никакого здоровья не жалко. Особенно потому, что слово Бовы твёрдо как кремень, сказал – значит, так и будет, пусть даже весь мир треснет по всем швам, как гнилые портки.

Они немного помолчали, глядя, как Пивень продолжает шуровать в топке, утирая время от времени мокрое от пота лицо то одним, то другим рукавом. Бова наслаждался теплом и гнал прочь тревожные мысли. Всё будет хорошо. Потому что иначе быть не может. До сих пор ему всю жизнь везло во всех начинаниях, таким уж он уродился, счастливчиком Так пусть всё так и остаётся.

– Как там бандюки? – вдруг спросил Ухарь, изо всех сил стараясь придать своей устрашающей усатой физии деланно безразличный вид, что получалось у него довольно плохо, так как актёр из махиниста был никудышный.

– Не беспокойся, не шалят. – Бова усмехнулся. – Мои парни за ними присматривают. Знаю, знаю, какие мысли у тебя на уме, но не мог же я бросить их в таком гиблом месте, включи-выключи?

– Не мог, – с видимой неохотой согласился Ухарь.

– Кстати, а ты ведь с Хитруном за всё время так словом и не перемолвился. Неужто так видеть его не хочешь? Он же сродственник твой?

– Таких сродственников, пар им в задницу, надо в детстве в бельевом корыте топить, чтобы нормальным людям после жить не мешали… Слышал я, будто к себе в команду ты Хитруна со всей ватагой приглашал. Правда ли?

– Правда. – Бова никогда не лгал и ничего не скрывал от своих людей, особенно если ему задавали прямой вопрос. – Будто сам не знаешь, что именно из таких тёртых жизнью мужиков и выходят толковые сподвижники – ежели, конечно, сумеешь зажечь их своей идеей.

– Ну нет, не тот это случай, – ворчливо возразил махинист. – И что он тебе ответил?

– Пока согласия от него я не получил. Хитрун попросил лишь вывезти его с ватагой отсюда в нормальный домен и обещал мне и моим людям никогда препоны не чинить. Да ещё сказал, что по дороге подумает над моим предложением.

– Сдать их властям – и вся недолга. Бабок за них немерено получить можно, пар им в задницу!

Бова заметил, как вздрогнул Пивень от таких слов, едва не опрокинув лопату с горюч-камнем на пол. И укоризненно покачал головой.

– Эх ты, махинист! А где же твоё человеколюбие? Сам-то ты чем после такого предложения от этих бандюков отличаешься?

– Я людей не граблю, – буркнул Ухарь. – А они знали, на что шли, когда в бандюки подались. Их дело какое? Ограбили, пропили награбленное – в острог. А эти что? Сколько уже времени безнаказанно по всем доменам куролесят!

Тут вверху распахнулся люк, и вниз свесилась голова Косьмы Тихого – с весьма испуганным выражением на лице.

– Бова, беда!