На грани веков - Андрей Упит

— Так — и эта твоя тюрьма тоже басни?

— Я вижу, ты и меня самого считаешь лгуном. И все же я должен спросить: что это за тюрьма? Я ничего не знаю, даже имения еще не видал совсем.

— Да и бог весть, увидишь ли ты его… А тюрьма, для которой барщинники уже три недели кирпичи возят? А подвал под новым замком, с кольцами в стенах и крюками в потолке? Копченые окорока ты там думаешь вешать? Ого! Мы-то знаем, кто там будет висеть, — только пусти тебя на волю! Даже сам старый Брюммер, этот кровавый пес, обходился без подвала, а тебе готовый подавай, пока ты еще домой не заявился. Сено на лугах гниет, рожь в поле осыпается — людей гонят на барщину. Эстонец только плечами пожимает: «А что я тут могу поделать, коли барин приказывает? Я такой же холоп, как и вы».

— Холоп… Мошенник он и негодяй! Ничего подобного я не приказывал. Десять лет он меня обманывает и вас обманывает еще и по сей день. Что вы за люди? Почему не дали мне знать о его бесчинствах? Виттенберг не на краю света — два человека в три месяца туда и обратно сходили бы.

Тут вмешалась и эта, с глазами рыси. Но голос у нее был не женский, так лишь мужчина хрипит с перепоя или мучаясь от тяжелой раны.

— Тебе жаловаться!.. А сегодня не успели еще люди поглядеть, каков ты есть, как ты приказал эстонцу не допускать ни одного жалобщика, а кто полезет — того прямо в каретник.

— Да когда же я мог дать такое приказание? Полчаса он стоял передо мной, не больше, и вы сами были там рядом.

— Почем я знаю когда. А только в имении он рассказывал гостям, я сама слыхала.

Тот, что поправлял лучину, кивнул головой.

— Я тоже. Прямо так и сказал.

Курт с минуту сидел, точно оглушенный.

— Это же дьявол в человечьем образе! Не заметили, нет ли у него козлиной ноги и хвоста?

Державший меч долго глядел на него.

— Знать бы, кто из вас больший мошенник…

Но затем быстро тряхнул головой.

— Нет, ты чуешь, что попал в капкан, и норовишь вывернуться. Да только все равно тебе это не поможет. Неужто все эти новые подати и оброки эстонец накладывал на нас каждый год без твоего ведома? Вконец оскудели сосновцы, стыд на дороге с людьми из другой волости встретиться. При старом Брюммере у лошадей сбруя кожаная была, а теперь поводья плетем из лыка. Коноплю и лен в Ригу возят. Молодому господину барону — дважды в год кошель талеров, в карты проигрывать да проматывать с девками в Неметчине.

— Дураком и неучем я был — ты меня не оскорбишь, если так назовешь. С самого утра слушал я и все жду, когда же будет конец бесчинствам этого эстонца. По дороге из Атрадзена старый Кришьян рассказывал. А потом тот паренек, что водил меня по лесу. Его здесь нет?

Из темного угла за спиной послышался дрожащий голос Марча.

— Здесь я, барин…

— А, хорошо! Об эстонце ты рассказал многое, чего я не знал. И о прошлых временах, чего доселе никогда не слыхивал. Только вот о том ты не сказал, что меня в лесу подстерегают.

— А я и не знал, барин… Ведь Мартынь эстонца хотел убить?

— В самом деле? А за что же?

— Ты еще спрашиваешь! За все, о чем тебе рассказывал Кришьян и Марч. И за этот рубец от его кнута у меня на щеке. И за то, что вон Криш сидит там и согнуться не может. И за то, что Клаву надо было в лес бежать. За все и за то, что людей сделали скотиной бессловесной и они не смеют бежать, когда эстонец велит Плетюгану вести их в каретник. Убить его и выжечь твое гадючье гнездо, вот что я хотел.

— Что толку замок сжигать, — худо не от замка, а от людей, что в нем живут. А об эстонце, поверь мне, я не очень-то горевал бы. Уже и теперь вижу, что иного он и не заслужил, а что еще найду, когда поглубже копну его дела? Но ты ни того, ни другого не сделал. Вместо этого ты подкарауливаешь меня. Вот я сижу и слушаю, как ты поносишь своего барона. Почему?

— Потому что мало проку растоптать змееныша, а змею оставить в гнезде. На худой конец, можно и поверить, что ты ничего не слыхал о том лиходействе, которое эстонец в Сосновом творил, хотя твое незнанье вовсе не отговорка. Ты должен был знать, какие муки терпит вся твоя волость от твоего имени.

Курт понурил голову:

— Вот в этом ты прав: мне следовало знать и прогнать эстонца к чертям. Я этого не сделал, и в том мое преступление.

Человек с мечом вскочил и, крепко сжав рукоять оружия, шагнул вперед.

— Тебя бы можно простить за то, что твой отец велел моего отца искалечить. Ты тогда мальчишкой был и, может, совсем не видал, что творится в каретнике. А ты знаешь, что мы родились в один год и в один день? Но к чему тебе это знать: от замка до кузни так же далеко, как от рая до пекла. А зачем ты велел отвести в имение Майю?

— Какую Майю? Этот паренек мне рассказывал сказку о Майе с Оборотневой мельницы.

— Брось ты свои сказки! Мельникова Майя спит под вязом, ее не трогают ни волки, ни господа. А ты хочешь складывать новую сказку, потому что велел устроить свадьбу сегодня же и отвести молодую в имение. Станешь отпираться?

— А, ну теперь я начинаю понимать. Это та новобрачная, что я сегодня видел у ворот, та, что досталась увальню с отвисшей губой, а не тебе? Ты, значит, и есть кузнец Мартынь?

— Да, я. И потому у меня больше прав, чем у тысячи Тенисов, спросить: приласкал ты ее, будто кот — мышь, приказывал отвести в имение, обещался плясать с ней сегодняшнюю ночь?

Глаза у Курта почти округлились.

— В имение я никому идти не велел, они же сами собрались… Обласкать — да, обласкал… Она же необычайно хороша. А танцевать, верно, я потанцевал бы, если бы и она была не прочь. Но она сказала «нет».

— Да, она так сказала, потому что не хочет быть для барона игрушкой и полюбовницей даже на одну ночь.

Курт вскочил как ужаленный.

— Что ты говоришь! Опомнись!

— Говорю я то, что есть. Мильда, так оно или нет?

— Так. Я слыхала, как эстонец сказал: «Только на одну ночь, больше ты ему ненадобна, он и не таких в Неметчине видывал. А потом он сделает тебя чуть ли не барыней, всего у тебя будет вдосталь, я сам перед тобой шапку сниму…» У Лавизы в погребе он ее запер, вина принес, чтобы пила и ждала, когда барон позовет.

Курт сначала покраснел, потом побледнел. Руки его затряслись от безудержного гнева. Разве мог так выглядеть лукавец и притворщик? Мартынь с сомнением отодвинулся назад:

— Я же говорил: дьявол он, а не человек…

Тем не менее Курт успокоился и возвратил себе прежнее достоинство.

— А только и глуп, точно старые Лавизины сказки. Этим он хотел задобрить меня, купить. Туману в глаза напустить, чтобы я не видел его плутовства и злодеяний. И ты, кузнец Мартынь, хоть на минуту мог поверить, что твой барон способен совершить такую подлость? Разве же ты, или твой отец, или еще более старые люди видали что-нибудь подобное?

— Нет, а только старые рассказы есть…

— В старых рассказах есть и старая правда. Без сомнения, в старые времена — которых ни я, ни вы не видывали, — такое где-то и было. Я вернулся сюда не затем, чтобы вызывать к жизни старые тени и призраки прошлого, а для того, чтобы прогнать их навсегда из Соснового. Вы скоро услышите о моих намерениях. Я надеюсь, мы еще станем добрыми друзьями. Друзей мне надо, а не таких людей, которые выслеживают в лесу и нападают на меня. Во всем этом вы завтра же убедитесь. Никакого эстонца завтра уже не будет, никакой барщины в сенокос, никакого каретника и пареных прутьев. Я хочу жить, по-хорошему жить, но я смогу это сделать, если только мои люди будут жить хорошо. Для этого я и приехал.

Это были не просто слова. В голосе его звучало что-то такое, чему нельзя было не верить. Марч вылез из угла и тыкал Мартыня в бок. Тот, отступая к самому устью печи, тихонько всадил меч за спиной в землю.

— Твою Майю!.. Люди, люди, как вы не понимаете меня! Я взбирался на Альпийские горы и смотрел на красоты природы, пока не стемнеет. Перед красивой картиной я стоял часами и на другой день приходил снова. По дороге в Атрадзен я так залюбовался лифляндскими лесами, что мне ни за что не хотелось залезать в это — как вы говорите — гадючье гнездо. И, увидев твою Майю, я был просто счастлив, что в моем Сосновом можно встретить такую красоту. Красота и существует на земле, дабы всем услаждать взор, а не быть оскверняемой. Если бы я знал, что ты рассердишься из-за того, что я приласкал ее, пальцем бы я к ней не прикоснулся. И за это ты хотел убить меня! Неужели и вправду хотел?

— Это уж истинно, как аминь.

— Но у меня все время была такая мысль, что ты мне ничего дурного не сделаешь. Это потому, что совесть у меня чиста. Скажи, как же ты намеревался это сделать?

— Я и сам хорошенько не знаю… Сперва хотел мечом. А потом мне казалось — лучше колоду рябиновую на шею и в Глубокое озеро. Посередке в нем еще никто дна не доставал…

— Брр! Потому-то ты и привел меня сюда. Я предпочел бы смерть от меча, — он, верно, тобой же выкован.