Маленький, большой - Джон Краули

Когда он водрузил полную кружку на колени и, ухмыляясь, уставился на огонь, в дверь постучали.

Оберон мгновенно узнал в смуглой застенчивой девушке ту самую, которую видел во дворе, где она, одетая в золотое платье, роняла яйца. Теперь на ней были джинсы из выцветшей мягкой материи, похожей на домотканую. Обхватив себя за плечи, она тряслась от холода, так что фигурные серьги в ушах ходили ходуном, и выглядела куда мельче, чем прежде. То есть она и тогда была маленькой, но казалась большой благодаря скрытой энергии, рвавшейся за пределы тесной оболочки.

— Сильвия, — произнес он.

— Угу. — Она метнула взгляд в темный зал, потом опять на Оберона, словно торопилась, или ей не стоялось на месте, или?.. — Я не знала, что тут кто-то есть. Думала, нет никого.

Его фигура в дверном проеме выглядела настолько неоспоримо, что другого ответа не требовалось.

— Ладно. — Сильвия высвободила замерзшую ладонь, которую прятала под мышкой, нажала себе на губу и прихватила ее зубами. Глядела она в сторону, словно Оберон уговаривал ее остаться, а ей не терпелось уйти.

— Ты что-то здесь забыла? — Сильвия не отвечала. — Как твой сынок? — Ладонь, прижатая к губам, целиком скрыла рот Сильвии. Она то ли плакала, то ли смеялась, то ли и то и другое вместе, а глядела по-прежнему в сторону, хотя ей явно было некуда идти, как наконец сообразил Оберон. — Входи, — с ободряющим кивком проговорил он и отступил, освобождая ей путь.

— Я иногда сюда прихожу, — объяснила Сильвия, пересекая порог, — когда, знаешь, хочу побыть одна.

Во взгляде, которым она обвела комнату, Оберону почудилось обоснованное недовольство. Он вторгся на чужую территорию. Оберон задумался, не следует ли ему уступить ей комнату и пойти спать на улицу. Но сказал только:

— Хочешь рому?

Она, казалось, не слышала.

— Послушай, — начала она и замолкла. Только значительно позже Оберон понял, что в Городе это слово принято употреблять как пустой звук, не посягая на внимание собеседника. Он стал ждать. Сильвия опустилась на маленькое бархатное кресло и наконец произнесла, словно обращаясь к себе самой: — Как здесь уютно.

Оберон промычал что-то неразборчивое.

— Такой милый очаг. А что ты пьешь?

— Ром. Хочешь?

— Конечно.

Другой чашки не нашлось, и Сильвии с Обероном пришлось поочередно прикладываться к имевшейся.

— Это не мой сын, — сказала Сильвия.

— Прошу прощения, если я…

— Это ребенок моего брата. У меня ненормальный братец. Зовут Бруно. Ума как у малолетки. — Сильвия задумалась, глядя в огонь. — Малыш отличный. Ужас какой милый. Сообразительный. И вредина. — Она улыбнулась. — Точь-в-точь как его раро. — Она сжалась еще плотнее, подтянув колени к самой груди. Оберон понял, что внутри ее душат слезы и только напряженная поза помогает удерживать их в себе.

— Вы с ним как будто неплохо ладите. — Оберон сопроводил свои слова кивком, который ему самому показался до глупости важным. — Я думал, ты его мать.

— О, его мать, приятель, это тяжелый случай. — Вид Сильвии выражал презрение, к которому подмешивалась разве что крохотная доля жалости. — Тяжелый случай. Плачевный. — Она задумалась. — То, как они с ним обращались. Он растет таким же, как его отец.

Судя по всему, это был не самый благоприятный вариант. Оберону хотелось измыслить такой вопрос, за которым последует вся история целиком.

— Ну, сыновья и вправду вырастают похожими на отцов. — Оберон спросил себя, оправдает ли он сам когда-нибудь это утверждение. — В конце концов, они много времени проводят вместе.

Сильвия недовольно фыркнула:

— Ерунда, Бруно уже с год не видел своего ребенка. А теперь он появляется со словами «Привет, сынок», и все потому, что обрел веру.

— Хм.

— То есть не веру. А типа, на которого работает. Или за которым следует. Рассел — как его там, выпало из памяти. Как бы то ни было, теперь у него с языка не сходят любовь, семья и чертов стул. И вот он тут как тут, у порога.

— Хм.

— Они погубят ребенка. — В уголках ее глаз собрались слезы, но она их заморгала, и ни одна слеза не вытекла. — Чертов Джордж Маус. Сыграть такого идиота!

— А что он сделал?

— Говорит, он был пьян. И вооружен ножом.

— О.

Сильви злоупотребляла местоимениями, и понять, к кому они относятся, было непросто. Поэтому он так и не понял, кто напился пьяным и имел при себе нож. Только впоследствии, прослушав историю еще дважды, Оберон установил, что братец Бруно явился пьяным на Ветхозаветную Ферму и, опираясь на свою новую веру или философию, потребовал у Джорджа Мауса племянника Бруно, который, в отсутствие Сильвии и после долгих пререканий, и был ему выдан. И теперь этот племянник Бруно попал в руки его женской родни (братец Бруно, конечно, у себя его не оставит), любящей и глупой, как пробка, которая его избалует, как в свое время старшего Бруно, брошенного отцом. Ребенок вырастет тщеславным и необузданным, вспыльчивым как порох, ласковым эгоистом, неотразимым для женщин и почти неотразимым для мужчин. И если даже дитя не попадет в приют, план Сильвии, пытавшейся его спасти, все равно провалился: Джордж отказывался пускать на Ферму ее родственниц, у него и без них хватало забот.

— И потому я не смогу с ним дальше жить. — На этот раз местоимение означало, конечно, Джорджа.

В Обероне зародилась странная надежда.

— Я хочу сказать, что не он в этом виноват. На самом деле он не виноват. Просто я не смогу. Всегда стану об этом думать. Да и в любом случае. — Сильвия нажала себе на виски, спрессовывая мысли. — Черт! Если бы мне набраться храбрости, да и послать их подальше. Всех до единого. — Ее горе и досада подходили к пределу. — Сама я не хочу их больше видеть. Никогда. Никогда-никогда. — Она почти смеялась. — И это глупее глупого, потому что, если я отсюда уйду, мне негде будет приткнуться. Совсем негде.

Она не хотела плакать. И не заплакала, удержалась. Теперь ее лицо выражало полное отчаяние; подперев щеки ладонями, она глядела в огонь.

Оберон сцепил руки за спиной и заговорил, стараясь изобразить дружески-непринужденный тон:

— Ради бога, оставайся здесь, милости прошу. — Сообразив, что предлагает Сильвии приют, который принадлежит скорее ей, чем ему, Оберон вспыхнул. — Я хочу сказать, что ты, конечно, можешь здесь жить, если не возражаешь против такого соседа, как я.

Ее ответный взгляд показался Оберону настороженным, что было вполне понятно, если учесть некоторую постоянную ноту в его чувствах, которую он фактически пытался скрыть.

— Правда? — спросила она и улыбнулась. — Я не займу слишком много места.

— А здесь много места и нет. — Сделавшись хозяином, Оберон задумчиво осмотрел помещение. — Не знаю, как нам устроиться, но вот кресло, а вот мое пальто, почти сухое, можешь взять его вместо одеяла… — Он понял, что ему самому придется корчиться в углу и он, вероятно, в эту ночь вовсе не уснет. Сильвия следила за этими нерадостными приготовлениями с несколько вытянувшимся лицом. Оберон не мог придумать для нее ничего лучшего.