К чужому берегу. Предчувствие. - Роксана Михайловна Гедеон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Шаги раздались на лестнице. Кто-то поднимался сюда, в номер. Я напряглась, обратив взгляд на дверь. Кого это принесла нелегкая? Бонапарт, весь в вихре своей первой званой охоты, вроде бы не должен был так скоро организовать погоню за «кузиной»?
Дверь отворилась, и на пороге я с изумлением увидела банкира Клавьера.
— Вы успокоились уже? — осведомился он, и тон его был почти сварлив. — Набегались? Так, может, поговорим?
Глава седьмая
Друг и враг
1
Сказать, что я была удивлена, — значит, ничего не сказать. Я уже и думать забыла об этом человеке, полагая, что он отправился восвояси — пить кофе или еще что-то там делать, не знаю. И вот теперь он снова стоял передо мной, заложив руки за спину, такой высокий и массивный, что заполнил собой весь проем двери и заслонял солнце, лившееся в окна со стороны коридора. Я не на шутку взволновалась. Что ему нужно, черт возьми? Что он за мной ходит? Я прекрасно понимала, что положение мое уязвимо, и сознавала всю влиятельность и силу Клавьера в данной ситуации. До сих пор он разыгрывал роль помощника, но чего он хочет на самом деле?
— Вы как-то слишком много уделяете мне внимания, — сказала я сухо, взглядом разыскивая свои перчатки и сумку. Куда я их бросила, когда вошла? — Это становится неудобным…
— Для кого неудобным? Для вас?
— Да, конечно. Мы, кажется, не друзья и не родственники…
— Не смешите меня. Мы не друзья, разумеется, но такой человек, как я, сегодня не может быть вам неудобен.
Банкир взял стул, придвинул его к кровати, на которой я расположилась, и оседлал его, усевшись лицом к спинке. Я следила за ним недоверчивым взором, уже сожалея о том, что задержалась в гостинице так надолго.
— Послушайте меня, — довольно мягко, бархатистым тоном начал он. — Я знаю вас много лет. Могу даже сказать, что осталось мало людей, с которыми я знаком так давно. Я долго наблюдал за вами — иногда пристально, иногда время от времени, и мне показалось… что вы довольно умная женщина, несмотря на все ваши недостатки. По крайней мере, вы — живучи, как какая-нибудь кошка, вы всегда приземляетесь на четыре ноги, а это говорит если не об уме, то хотя бы об удачливости.
— Благодарю вас, — сказала я с язвительностью, потому что все эти сравнения с кошкой мне совсем не льстили. — Но к чему подобные речи? Надеюсь, вы не назначили этот день днем воспоминаний?
— Нисколько. Я человек дела и мало говорю о чувствах. У меня их вообще почти нет. Но когда речь идет о вас, возникает некое обстоятельство, которое не дает мне быть полностью равнодушным.
— Что же это за обстоятельство? — воскликнула я. — Что нас может связывать?
— Очень личное обстоятельство, моя дорогая, — ответил он. — И, признаться, такое для меня важное, что вот уже некоторое время я сплю не так спокойно, как прежде.
— Поразительно! — сказала я. — Слава Богу, из ваших слов я могу заключить хотя бы то, что вы не будете терзать меня воспоминаниями о наших отношениях, поскольку они были давно и…
— И никак не могли бы повлиять на мой сон, — закончил Клавьер. — Упаси Бог! Вы угадали. И это еще раз подтверждает, что вы вовсе не глупы. Итак…
С этими словами он добыл из грудного кармана своего сюртука серебряный медальон, довольно крупный, вроде тех, в которых люди хранят портреты своих близких. Я не ошиблась. Клавьер открыл его и издалека показал мне: на обеих половинках медальона действительно были изображения каких-то лиц, нечеткие, вроде наброска карандашом или углем.
— Что это?
— Посмотрите внимательно. Эти рисунки три дня назад привез мне господин Редут.
Я ничего не понимала.
— Какой господин Редут? Х-художник Жозефины?
— Да. Николя Редут. Но почему вы не спрашиваете, откуда он мне их привез?
Страшная догадка заползла мне в сердце. Подавшись вперед, я выхватила у банкира медальон, взглянула на наброски поближе и — вот ужас! — узнала на рисунках знакомые черты. Будто гром загремел у меня над головой: это были круглые личики Изабеллы и Вероники. Их большие глаза, длинные ресницы, ямочки на щеках, кудряшки на лбу!..
Пристально глядя на меня, Клавьер выговорил:
— Редут оказал мне маленькую услугу и по моей просьбе побывал в вашем поместье. Как там вы его называете? В Белых Липах. Ему удалось увидеть ваших близнецов, и он был так любезен, что сделал несколько набросков с натуры. А потом, по приезде в Париж, передал мне и цветные эмали, сделанные, правда, по памяти…
Я молчала, не в силах осмыслить услышанное. У меня даже слегка шумело в ушах от потрясения, как будто банкир со мной не просто говорил, а по голове меня ударил. То, что он мне сообщал сейчас, было настолько неожиданно, дико и возмутительно, что просто не укладывалось в сознании. Никогда в жизни я не могла бы и представить, что этот подлец додумается до подобного! Послать шпиона ко мне в дом… с какой-то странной целью… заставить шпиона искать встречи с моими детьми — с самым дорогим, что у меня есть! Да есть ли предел подлости этого человека?! Он не меняется со временем: десять лет назад этот мерзавец подсылал ко мне в дом подкупленную гувернантку, теперь выслеживает мои тайны с помощью художника, чтоб он сдох!
— Эмали лучше передают внешность этих девочек, но я храню их дома, поэтому не могу показать вам, — любезно, каким-то вполне светским тоном продолжал Клавьер, будто не замечая дикого выражения, стоявшего в тот миг в моих глазах. — На эмалях видно, что это сероглазые и светловолосые барышни.
Настолько сероглазые и светловолосые, что, глядя на них, я невольно вспомнил свою сестру Бернардетту и даже… даже свою мать.
— Ах, вашу мать, — повторила я напряженно, чувствуя, что вот-вот взорвусь. — У вас была мать, оказывается…
— Да. Которая, как я вам уже говорил, дважды производила на свет близнецов.
Он встал, подошел к окну и какое-то время глядел на улицу, по которой сновали торговцы. Из близлежащей кофейни доносился стук чашек и взрывы смеха. Я ошеломленно молчала. Мне казалось, лучшим ответом этому
