Млава Красная - Вера Камша

Росский слушал давно знакомое, привычное ворчание вечного своего пестуна, состарившегося на службе их семье, и вдруг пронзило острое, холодное, страшное – что ж я без Фаддея делать стану, коль вдруг с ним чего учинится? Совсем ведь один останусь, словом живым не с кем перемолвиться будет, окромя Сажнева, да и то, пока близко служим…

Много с кем можно доброго бургундского или даже крымского выпить, с кем за картами посидеть для препровождения времени, занимаясь вроде будто и не пустой беседой; а вот так, чтобы говорить, не скрывая ничего, как на сердце лежит?.. Михайло Константинович, друг сердечный, слышишь ли меня, видишь ли? Светлый ты был и чистый, пленников защищал, чтобы по девкам – ни-ни, даже в старшие пажеские годы, даже безусыми поручиками, когда все, было дело, грешили по молодости, по глупости…

Нет тебя, Миша. Остался один Сажнев, с кем сошёлся ты, Фёдор, на Капказе, когда твой полк в полном составе отправили пороху понюхать – мол, застоялись гвардионцы, заскучали, штыки ржой покрылись, одни сбор– да плац-парады. Не ведал Росский, кому за то решение надо свечку возжечь, то ли Орлову, то ли самому василевсу, решившему, что после долгих лет мира гвардии пора крови вражьей попробовать. Однако оказались гвардейские гренадеры за Зелёной линией, в Капказском корпусе, куда – хошь ни хошь! – назначали не ломинадзевых с шаховскими, а боевых генералов, выучеников славного Алексея Петровича.

«Эх, Фёдор Сигизмундович, не вовремя ты в воспоминания ударился – перед начальственной дверью!»

Не заметил за невесёлыми мыслями, как добрался до места.

Генерал-лейтенант избрал местом своего штаба не чистое поле, как Росский, а как раз фольварк, притаившийся в излучине мелкой речушки и отгороженный от анксальтских позиций негустой, по-немецки причёсанной и расчищенной рощей.

Росский усмехнулся, одёрнул мундир, поправил саблю и шагнул внутрь.

Конечно, к самому Ираклию Луарсабовичу так просто было не попасть: навстречу полковнику бросился адъютант, старый знакомец, тот самый, что приезжал в Заячьи Уши выведывать о «трусости» Сажнева.

Аж извивается от почтительности. Да и сам – красавец, что говорить. Сапоги блестят, аксельбант по полной форме, пуговицы сияют, пряжка на портупее так горит, что аж слепит, масляные, словно чёрные оливки, глаза смотрят с подкупающей любезностью.

– Господин полковник, Фёдор Сигизмундович! – ишь, как подскочил, каблуки щёлкнули, точно гишпанские кастаньеты. Только из Испании к нам не только оливки, но и пламметов возят! – Прошу вас, прошу. Их превосходительство уже справлялись о вашем присутствии…

– Виноват, – перебил извивы шелко́вого голоса Росский. – Прибыл немедля по получении предписания. Его превосходительство не изволили выслать вперёд вестовых. Я узнал, лишь когда…

– Да, да, господин полковник. Ираклий Луарсабович не желали причинять лишних неудобств. Неприятель, как заключили мы из донесений ваших, сидит в Анксальте тихо, так чего ж было шум поднимать?

Словно отвечая адъютанту, за стеной послышался грохот передвигаемой тяжёлой мебели.

– Нелегко весь штаб корпуса всё время с места на место таскать, – как бы доверительно пожаловался адъютант. – Не всё ещё устроить успели… но прошу вас, прошу, господин полковник!

Росский не удержался, кивнул.

– Супругу мою частые наши переезды тоже в раздражение и растерянность ввергают.

Князёк либо не понял, либо, напротив, понял слишком хорошо, но посмотрел с сочувствием.

– Так что можете не сомневаться, Ираклий Луарсабович не выражали никакого недовольства, понимая всю ответственность, что доселе лежала на плечах ваших…

В льстивой, угодливой речи, словно змея в кустах, крылось – лишь «доселе лежала» ответственность, теперь извольте подвинуться.

Впрочем, полковник не зря хаживал не только по-над Зелёной линией, но и по анассеопольским паркетам. Оливковоглазому адъютанту досталась чуть утомлённая вежливая улыбка, какую принято называть «великосветской».

За вторыми дверьми поместился штаб его превосходительства – как бы то ни было, по Уставу, в отсутствие василевсом назначенного командира, корпусом распоряжался именно Ломинадзев.

Ираклий Луарсабович со всем достижимым комфортом расположился в просторной гостиной, подле огромного, жарко пылавшего камина. Стены отделаны морёным дубом, на незваных гостей мрачно косятся потемневшие от времени портреты; с длинного стола убрали посуду, завалили картами, на креслах и, похоже, собранных сюда со всего дома кушетках и козетках устроились штабные офицеры, так и не показавшие носа, когда шло дело у Заячьих Ушей. На мгновение Росскому почудилось, что он снова на Лабовской мызе – те же портреты, те же физиономии… Но нет, другой генерал теперь во главе стола, и крестоносные рыцари на стенах не столь губасты.

– Фёдор Сигизмундович, – Ломинадзев аж приподнялся в кресле, приветственно, словно равному, протягивая руку. – Счастлив видеть вас здесь, за рубежом неприятельским, в глуби его земель, куда достойно донесли вы русский штандарт!

– Благодарю, ваше превосходительство, – любезный тон обманул бы многих, но не Сажнева с его звериным чутьём и не Росского с его анассеопольским опытом.

– Ах, без чинов, без чинов, Фёдор Сигизмундович! Прошу сюда, к карте. С нетерпением ожидаю доклада вашего с последними известиями о положении наших войск и неприятельских, равно как и суждения о намерениях фон Пламмета…

Улыбка на красиво очерченных губах господина генерал-лейтенанта была открытой и располагающей, взор – отечески ласков. Ишь, заюлил, заюлил, хитрец ресторационный; хоть и вхож ты в дом великого князя Авксентия Марковича, хоть и дружен вельми с канцлером фон Натшкопфом, а боишься, потому как жареным совсем с другой стороны запахло, с самых верхов.

Но, хитрец или не хитрец, Ломинадзев оставался начальством, и Росский, пустив в ход гвардионское столичное изящество, шагнул к карте.

– Неприятель, ваше… – нет, не выговариваются ломинадзевские имя-отчество, знак добросердечного расположения, всё на уставщину тянет, и понятно почему. Но не время сейчас для того, Фёдор, не время! – Неприятель, Ираклий Луарсабович, занимает позицию по гребню Анксальтской гряды, всемерно усилив оную полевыми фортификациями, как то…

В прихожей, где расположилась «приёмная» его превосходительства, где, словно породистый кочет на насесте, восседал преисполненный собственной значимости адъютант, вдруг зашумели, затопали, заскрипели поспешно двигаемой мебелью – а она в сём фольварке была тяжёлой, сработанной с чисто тевтонской основательностью.

И Росский, и Ломинадзев, и остальные офицеры в гостиной – все разом повернулись в дверям.

Створки распахнулись, словно от доброго пинка. Ввалился некто в бурке, на плечах – не успевший растаять снег. Новоприбывший двинул плечами, сбрасывая меховую полость.

– Господа офицеры! – запоздало пискнул пытавшийся протиснуться следом оливковоглазый Саакадзев.

– Здравствуй, здравствуй, князь Ираклий Луарсабович, давненько не виделись, – усмехнулся широкоплечий, уже немолодой седоусый генерал, шагая ближе к столу. – Вот, прибыл к тебе из самого Анассеополя с государевым письмом. Принимаю командование корпусом.

И недобрая усмешка, более напоминавшая презрительную, и тон явившегося, и его краткое, но решительное «принимаю командование» яснее ясного говорили, что на самом деле думает свеженазначенный генерал Булашевич о генерале Ломинадзеве, невесть почему не снятом с должности. Но тот, более чем искусный в придворных играх, сделал вид, будто ничего не понял и не заметил.

Да, всё верно, именно так Александр свет-Васильевич себя держал с опаскудившимися генералами, если мемуарам верить…

– Князь Александр Афанасьевич, какая радость! – всплеснул руками Ломинадзев с совершенно неподдельным дружеским гостеприимством, могущим обмануть кого угодно. – Иван! Иван, что ж стоишь, душа любезная, прикажи самовар сюда, немедля! И пуншу князю пусть тоже подадут, согреться с дороги. Прошу, ваше высокопревосходительство, сюда, сюда…

– Да не суетись ты так. – Командующий, вроде как и невеликий ростом, казался на голову выше не обиженного статью начальника штаба. – Вольно, господа. Прошу садиться. Я не плац-парадник, передо мной тянуться не надо. О, и Росский как раз здесь! – на широком лице появилась улыбка – искренняя, настоящая. – Никак докладываешь диспозицию перед наступлением, Фёдор Сигизмундович? Докладывай, а я послушаю, а потом объявлю насчёт тебя кое-что. Тебя да Сажнева. Только вот прежде спрошу, почему у вас, господа квартирмейстеры, в котлах вместо положенных полуфунта мяса на человека в лучшем случае по четверти, а?

Двое побледневших майоров разом вскочили с мест.

– Ва-ва-ваше высокопревосходительство…

– Моё высокопревосходительство, – резко перебил Булашевич, – желает строжайшего соблюдения уставов воинских и высочайше утверждённой дачи провианта для нижних чинов, а не токмо для штабных офицеров. Прошу, господа, принять к исполнению сего самые деятельные меры.