Черные алмазы - Мор Йокаи

Эвелина лишь молча покачала головой, прижав к губам указательный палец. Воплощенный ангел молчания.

— Как? Вы отказываетесь? — воскликнул господин аббат, впадая в священный гнев. — Вы не задумались над тем, что достижение высокой цели обойдется вам всего лишь в одно слово? Вы допустите, чтобы пал священный престол, дозволите безбожникам водрузить над Ватиканом красное знамя на место поверженного креста, сбросить статуи святых с пьедесталов — и все это единственно в угоду женской прихоти?

Эвелина вскинула руки, словно решаясь на борьбу со злым великаном, и обреченно воскликнула:

— Не могу я говорить с этим человеком!

Шамуэля вконец обозлила подобная жеманность. Аббат решил, что уж если ему не удастся уговорить эту женщину, то, по крайней мере, он чувствительно оскорбит ее.

С этим намерением он взял свою шляпу и, заложив руки за спину, с холодной насмешкой обратился к Эвелине:

— Я не в состоянии понять вашей антипатии. Ведь князь Зондерсгайн во всех отношениях не хуже тех господ, которых вы до сих пор привечали.

Услышав оскорбление, Эвелина горячо схватила руку священника и в неудержимом, самозабвенном порыве воскликнула:

— О сударь! Ведь я непорочна!

Священник изумленно уставился на Эвелину. Повернутое в сторону пылающее лицо, изменившееся от огорчения, целомудренно потупленный взор, равно как и детские слезы, свидетельствовали о правдивости ее слов.

Священник глубоко вздохнул.

Он почувствовал, как все его величие и слава обращаются в дым перед этим словом.

Ведь эта добродетель выше Замка святого Ангела![173] Женщина с «talon rouge»[174] на ногах и с миртовым венком на голове.

Куртизанка и девственница.

И в этот момент священник лучше, чем когда-либо, понял загадочный смысл изречения: женщина — это сфинкс.

Священник почувствовал, как одно это слово сразило его.

Даже Саула не сильнее поразил гром.

Ему открылось, что все значительное, недостижимое, о чем только может мечтать мужчина, — почести, величие, власть, мировая слава, — дым и прах в сравнении с той высотой, с какой сейчас снисходит к нему эта женщина.

Она поклялась в верности мужу, в угоду ему носила на лице своем раскрашенную маску модной дамы и смогла сохранить под ней румянец целомудрия.

У него исчезло желание свергать ее с этой высоты.

— Эвелина! — с кроткой серьезностью начал Шамуэль. — То, что вы мне открыли сейчас, навеки заточает меня в келью. Хорошо! Я удаляюсь туда. Вы развеяли мои призрачные мечты о мирском величии. Я больше не тешу себя никакими грезами. Вы сказали: «Я еще дева!» Хорошо, так будьте «девицей» и в глазах других. Французские законы не признают браков, не заключенных гражданскими властями. Ваш брак с Феликсом Каульманом в этой стране недействителен и может быть опротестован. Здесь вы девица Эва Дирмак, только и всего. Вы можете сказать господину Каульману, что узнали об этом от меня. Я дал ему совет так поступить с вами. А теперь я вновь удаляюсь к себе в монастырь искать примирения с богом.

Эва Дирмак бросилась на колени к ногам священника, покрывая поцелуями его руки и орошая их слезами.

— Возложите мне руку на голову! — рыдая, воскликнула девушка. — Благословите меня, отец мой!

Священник, отступя на шаг, поднял руку.

— О дочь моя! Над твоей головой всегда простерта незримая длань. Пусть она вечно хранит тебя.

И аббат Шамуэль удалился. Каульмана он даже ни о чем не известил. Он купил железнодорожный билет и вскоре затворился в тихой обители.

Свет больше о нем не слышал.

МУЖ И МУЖЧИНА

Феликс тем временем спешил встретиться с князем.

Он не остался на бирже до вечера, когда без лишних церемоний мог повидать князя с глазу на глаз на паркете, а сам нанес ему визит.

Вальдемар не заставил его долго ждать в приемной; финансовые магнаты имеют обыкновение уважать себе равных, по крайней мере, внешне.

Банкир принял его в своем кабинете.

— О! Князь работает? — с подчеркнутой любезностью заговорил Каульман, весьма удивленный тем, что столь сановный муж способен собственноручно разрезать страницы книги и красным и синим карандашом подчеркивать заинтересовавшие его строки.

Князь отложил брошюру, которую держал в руке, и предложил Феликсу сесть.

— Я только что узнал, господин князь, о вашем прибытии в Париж и поспешил первым нанести вам визит.

И я как раз был занят вами.

Феликс отлично понял загадочную улыбку, которой князь сопроводил эту фразу.

— В таком случае я появился в штаб-квартире противника с белым флагом парламентера.

Князь подумал: «Знаю я этот флаг — вышитый носовой платок с меткой «Э» на уголке».

— Враждующие державы, стоящие выше нас, и те приходили к примирению, — начал Феликс, — и становились союзниками, когда у них возникали общие интересы.

— А какие у нас с вами общие интересы?

Задуманная мной операция с займом.

Князь ничего не ответил, лишь улыбнулся, но улыбка его была столь оскорбительна, что совершенно лишила банкира самообладания.

— Сударь! — проговорил Феликс, поднявшись с кресла, чтобы с большим пафосом выразить свои мысли. — Речь идет о займе на благо священного престола! А мне хорошо известно, что вы ревностный католик!

Откуда вам, собственно, это известно?

— Помимо того, вы родовитый аристократ. Вы не потерпите, чтобы в Венгрии министр-бюрократ просто-напросто положил себе в карман церковные владения, да еще в то время, когда всякий масонский сброд готов отдать империю Святого Петра в руки каналий-санкюлотов. А меж тем мы одним ударом можем воспрепятствовать и тому и другому. Вы благородный человек!

— А кто я еще?

— Ну, и, наконец, вы финансист. Вы не можете не считаться с тем, что наша компания является одним из самых грандиозных, самых рентабельных предприятий. Вы умный человек, способный заглядывать в будущее.

— Нет ли у меня еще каких-либо добродетелей? Феликс не дал холодному сарказму Вальдемара сбить себя с толку; смело повернув тему, с выражением приторной любезности, он протянул руку князю.

— И еще вы — лучший друг фирмы «Феликс Каульман». Он рисковал: в ответ ему могли протянуть руку и принять его дружбу либо дать пощечину.

Но случилось нечто худшее.

Князь взял со стола ту самую брошюру, где он ранее подчеркивал отдельные строки синим и красным карандашом.

— Так вот, любезный мой собрат-католик, приятель по аристократическим салонам, финансовый компаньон и лучший друг: загляните сюда, в эту брошюру, и в ней вы найдете мой ответ. Прошу вас, усаживайтесь поудобнее.

Пока Феликс пробегал глазами предупредительно переданную ему брошюру, у Вальдемара хватило времени занятся маникюром.

Феликс отложил брошюру.

— Стало быть, это мое жизнеописание?

— О чем и свидетельствует заглавие.

— Вы сами написали это, князь?

— Во всяком случае, я сообщил факты.

— Здесь перечислены разнообразные деловые операции, посредством которых я будто бы втер публике очки, вплоть до бондаварского дела, когда я собрал у акционеров поддутый баланс и вымышленные дивиденды десять миллионов, которые неизбежно пойдут прахом из-за случившейся катастрофы. Это жестокий памфлет.

— Быть может, это не правда?

— Правда. В вас, князь, я нашел беспристрастного историографа. Но позвольте мне продолжить свое жизнеописание. Нанесенный мне вчера убыток я могу компенсировать завтра; невыгодную сделку уравняет удачная. Небольшой проигрыш перекроет крупная победа. Чего вы хотите добиться этой брошюрой?

— Как только заем выбросят на биржу, я распространю эту брошюру повсюду — на паркете и среди кулисы — и начну контригру с того, что ваши акции будут вычеркнуты из списка.

— Я предвидел это заранее и пришел сюда именно затем, чтобы предотвратить подобный шаг.

Часто моргая, Феликс Каульман пытался изобразить всю глубину своих страданий, одну руку он заложил за жилет, в голосе появились глухие нотки.

— Сударь! Если вы хотели, чтобы я погиб у вас на глазах, вы достигли цели.

Князь Вальдемар громко расхохотался и хлопнул Каульмана по плечу.

— Полно разыгрывать фарс! Ведь вы пришли сюда не затем, чтобы застрелиться у меня на глазах, а чтобы сделать какое-то предложение. Вы — обанкротившийся мошенник, у которого осталось одно-единственное сокровище: чудесный черный карбункул, который вы отыскали в куче угля, отшлифовали, много раз перезакладывали, немало заработали на нем, а теперь он снова попал в ваши руки; вам хорошо известно, что я без ума от этого сокровища, что я готов биться за него на аукционе хотя бы против целого мира; вот затем вы и пришли сюда! Ну, так давайте столкуемся. Я буду торговаться. Назовите свою цену!