Ищем человека: Социологические очерки. 2000–2005 - Юрий Левада

Понятный, доходящий до паники нынешний массовый страх перед публичными потрясениями и переворотами любого направления побуждает общественное мнение принимать как должное плоды подковерных интриг и «ползучие» сдвиги в политическом стиле и средствах деятельности властей. Определенную часть более просвещенного слоя, вчерашних демократов все еще околдовывают давно опровергнутые историческим опытом формулы экономического (или, на более современный лад, глобально-экономического) детерминизма, побуждающие к утешительным суждениям типа: «Пусть оглядываясь назад, через грязь, кровь и коррупцию, но идем вперед, врастаем в мировую экономику, и пр.» Примерно в том же направлении по-прежнему работает в массовом сознании давняя дихотомия, которая относила к «демократии» все и вся, противостоявшее партийно-советскому режиму, а ныне сохраняет демократические метки на режиме, от реальной демократии весьма далеком. За фальшивые формулы приходится дорого и долго платить всем.

Возвращаясь к проблематике, затронутой в одной из предыдущих статей [51] , следует повторить ее основной тезис: история не носит «линейного» характера, ее вариации не могут поэтому измеряться показателями «вперед», «назад», «отстать», «догнать» и т. п. Никакие «рыночные» преобразования – даже если бы они происходили достаточно последовательно и быстро – не могут поставить Россию в один ряд со странами, прошедшими иной путь в иных условиях. Реальное место страны в «глобальном» социальном пространстве в прошлом, сейчас, в сколь угодно далеком будущем зависит и от способа освоения («переваривания») ею чужого опыта – и собственного, непреодоленного прошлого со всеми его нынешними реминисценциями.

«Человек советский» в эпоху перемен

В июле-августе 2003 года ВЦИОМ провел очередное, четвертое исследование в рамках программы «Советский человек». Опрошено 2000 респондентов по репрезентативной общероссийской выборке. (Напомню, что предыдущие опросы этого цикла проходили в 1989, 1994 и 1999 годах; N=1250,3000 и 2000 человек соответственно. Далее приводятся данные только этих исследований.) Анализ полученных данных позволит представить различные аспекты типичных ценностных ориентаций, установок, стереотипов, самооценки, настроений, ожиданий и разочарований, восприятия исторических событий и деятелей, присущих массовому сознанию различных общественных групп, которые в совокупности составляют социально-антропологический тип «человека советского», homo sovieticus. В соответствии с принятыми в начале работы исследовательского коллектива методологическими предпосылками мы стремимся рассматривать этот сформированный прошлой эпохой феномен в меняющихся общественных условиях как лабильный, адаптирующийся и – благодаря этому – в высшей степени устойчивый. Поэтому мы можем сейчас говорить о судьбе характеристик «человека советского» в постсоветских условиях.

Каждый новый этап разработки программы не только дает материал для понимания динамики изучаемого предмета (массового сознания «человека советского»), но позволяет глубже понять, а иногда и переоценить многие полученные ранее результаты и гипотезы исследования.

В настоящей статье рассматривается лишь одна из тем четвертой волны исследования – восприятие человеком общественных перемен последнего времени – в сопоставлении с результатами предыдущих опросов по той же программе.

Масштабы перемен

Начнем с самых общих – а потому и наиболее противоречивых – оценок происходящих перемен в общественном мнении. Как показывает исследовательский опыт, любые общие оценки (к чему бы они ни относились) чреваты парадоксами и противоречиями уже потому, что строятся на основе разных источников, как бы суммируя близкий и дальний опыт, информацию индивидуально приобретенную, групповую (полученную от «своих», от знакомых, встречных и пр.) и массовую, официальную и неофициальную.

Две особенности в общих оценках перемен общественным мнением бросаются в глаза. Во-первых, значительно более редкими стали представления о том, что в собственной жизни людей произошли большие перемены. Во-вторых, с годами необъяснимо возросло число считающих, что в их жизни «по сути дела ничего не изменилось». В то же время уменьшилась – и довольно заметно, в полтора раза – доля «разочарованных» («но все идет по-старому»).

Таблица 1.

«Для Вас лично за последние годы..

(% от числа опрошенных)

Рассмотрим эти тенденции подробнее, в разрезе возрастных групп.

Таблица 2.

Масштаб перемен в представлениях различных возрастных групп

(% от числа опрошенных в каждой возрастной группе)

Таким образом, «большие изменения» в 1994 году отмечали почти в равной мере все выделенные возрастные группы (но чаще – до 40 лет), а в 2003-м перемены явно «измельчали», особенно в глазах 40-летних и старше. Заметим, что такое изменение оценок произошло, в частности, в одной возрастной когорте, которой в 1994 году было 25–39 лет> а в 2003-м (примерно) 40–54 года.

Представления о том, что «ничего не изменилось», стали почти вчетверо (!) более распространенными во всех возрастных группах, причем они чаще встречаются у самых молодых и у самых старших. Очевидно, что в старшей группе такие мнения связаны с переживаниями трудностей жизни и ностальгией по прошлому (по-видимому, представления о переменах для значительной части опрошенных имплицитно связаны с понятием «изменения к лучшему»). Что же касается нынешних молодых, то у них нет собственного опыта для сравнения с дореформенным положением вещей; в 1994 году у тогдашних молодых людей такой опыт имелся; кроме того, на умы действовал разноголосый хор СМИ, воспевавших или проклинавших перемены.

Наконец, то, что уровень разочарования в переменах («оказалось, что все идет по-старому») во всех группах заметно снизился, скорее всего можно объяснить дискредитацией самих иллюзий относительно перемен: сейчас о них реже вспоминают.

Значимость перемен

Перейдем теперь к представлениям о значимости перемен в различных сферах жизни.

Таблица 3.

«Насколько важно, по Вашему мнению…»

(% от числа опрошенных в каждой возрастной группе)

Как видим, почти все отмеченные в таблице 3 изменения в 2003 году кажутся людям менее важными, чем в 1994-м. Исключений заметно три: более важными стали представляться ослабление единства страны, обнищание людей, особенно ж е рост коррупции и анархия. Каждая из этих позиций, очевидно, содержит различные компоненты: с одной стороны, действуют «реальные» факторы (кавказская ситуация, уровень жизни, масштабы коррупции), с другой – общественное внимание к соответствующим явлениям, поддерживаемое СМИ и официальными источниками.

Остановимся теперь на некоторых возрастных особенностях восприятия общественных перемен. Исчезновение дефицита примерно в равной мере важно для всех возрастных групп и примерно в равной мере стало несколько менее важной. Проблема безработицы, естественно, тревожит людей в рабочем возрасте, особенно в старшем рабочем (40–55 лет). Но за десятилетие эти тревоги заметно возросли преимущественно среди самых молодых. Зависимость от Запада отмечают почти одинаково часто во всех группах, одновременно повсеместно отмечается и рост показателей «неважности» этой проблемы. Вероятно, действует фактор привыкания к изменившемуся положению России в мире. Тот же фактор уменьшает остроту восприятия такого явления, как формирование слоя богатых людей, только в старшей рабочей группе отмечается рост его значимости. Ослабление единства России стало больше беспокоить прежде всего людей двух старших возрастных групп (что и дало рост соответствующего сводного показателя). Тенденция обеднения, обнищания населения сильнее тревожит самых молодых и – в большей мере – самых пожилых. Такие изменения, как возможность завести собственный бизнес, учиться и работать за рубежом, а также «жить, не обращая внимания на власти», понятно, привлекают «практическое» внимание прежде всего у молодых; для более пожилых это скорее предмет «идеологического» интереса, притом слабеющего.

Особо стоит отметить динамику оценок важности двух идейно-политических позиций – политических и гражданских свобод, а также краха коммунистической идеологии. «Свободы» явно имеют теперь меньшее значение для всех возрастов. Одни – например, свобода слова – стали привычными и малоинтересными, другие представляются скорее излишними или вредными (многопартийные выборы; на этом мы остановимся позже). Сказывается и официально заявленная в последнее время точка зрения, согласно которой мы имели до сих пор не свободы, а «вседозволенность», от которой надлежит избавиться в интересах порядка и управляемости в государственной жизни. Нетрудно заметить, что приведенное мнение почти буквально повторяет известный лозунг консервативных оппонентов «перестройки», распространенный в 1990–1991 годах.