Отказ - Бонни Камфорт

– Как вел себя сегодня этот мерзавец?

– Возмутительно, как всегда. – Я налила себе выпить и сняла туфли.

– Сегодня мне пришлось пойти в магазин, и парочка репортеров накинулась на меня с расспросами.

– Сволочи! И что ты сказала?

– Комментариев не будет, комментариев не будет, комментариев не будет.

Я поблагодарила ее за правильное поведение и похвалила ее эскизы свадебных платьев, но мне было больно прочитать в ее глазах невысказанное желание придумать свадебное платье для меня. Я напомнила себе некоторые из высказываний Данидэллоу:

– Ты хочешь доставить удовольствие своей матери не меньше, чем она хочет доставить удовольствие тебе. Поэтому тебе так трудно противиться ее желаниям.

Я взяла себя в руки и пошла в ванную раздеться.

Потом, заставив себя не обращать внимания на обвалившийся кафель, я опустилась в горячую воду, выпила еще стакан шабли и стала размышлять, что же я буду делать, если потеряю лицензию.

Может быть, после всей нервотрепки это принесет облегчение. Но вдруг я должна буду выплатить такую сумму, что придется расплачиваться десять лет? Я могла бы читать лекции или найти работу, связанную с питанием страдающих ожирением женщин, или продать свою историю телевизионщикам, которые мне постоянно названивают; но все это было слабым утешением.

Я закрыла глаза и представила себя на плоту в Карибском море. Теплый ветер, горячее солнце, незнакомый человек говорит со мной на языке, которого я не понимаю и даже не хочу понимать. Может быть, я сумею выпутаться и буду жить вот так, вопреки всем ожиданиям окружающих? Я устала от того, что мне надо постоянно доставлять всем удовольствие.

57

В ближайшую субботу Вэл пришла ко мне, чтобы встретиться с моей матерью и поговорить о своих свадебных планах. Став невестой, Вэл перестала объедаться и даже осунулась. Она обеими руками схватила свои пышные волосы и подняла их на макушку.

– Как ты думаешь? Поднять волосы или не надо?

– Поднять, – сказала я. – Так будет элегантно и торжественно.

Мне было трудно принимать участие в обсуждении ее планов. Я скучала по Франку, меня охватывало отчаяние, когда я думала о своей личной жизни, и энтузиазм моей матери особенно действовал мне на нервы, но я старалась не показать своего истинного настроения. Я смогла даже сосредоточиться на моделях платьев и тканях, заставила себя обсуждать вопрос, в какой гостинице лучше остановиться молодоженам. А потом меня обуяло желание убежать и спрятаться. Никогда еще я не чувствовала себя такой одинокой, и не было такого места, где бы я хоть на мгновение могла уединиться.

Потом, когда я провожала Вэл к ее машине, она спросила:

– Ты будешь моей подружкой на свадьбе?

– Конечно!

Ничье счастье не заставило бы меня так радоваться, как счастье Вэл.

Обнявшись, мы плакали, каждая о своем. Вэл сказала:

– Я чувствую себя виноватой, потому что я счастлива, в то время как у тебя такое горе.

– Не надо. Мне не будет лучше, если и ты тоже будешь несчастна. – Позднее я призналась Данидэллоу, что это было неправдой. Мне было бы легче, если бы мы вдвоем оказались на процессе, тогда мне не пришлось бы пройти через все это одной. Я ненавидела себя за свои чувства, но понимала, что они далеко не так сильны, как моя искренняя любовь к Вэл, а, признавшись себе в них, я почувствовала облегчение.

В понедельник Атуотер представила еще одного эксперта, который подчеркнул важность принципа ненарушения границ психотерапевтического лечения больных с пограничным состоянием.

При перекрестном допросе Андербрук подверг сомнению утверждение, что я преступила границы психотерапевтического лечения, когда посетила Ника в палате интенсивной терапии.

– Доктор, существует ли какая-то литература, в которой рассматривался бы вопрос о том, должен ли психотерапевт навещать пациента в больнице?

– Нет.

– Поэтому врач должен принимать решение в каждой конкретной ситуации; в тот момент, когда эта ситуация возникает, и учитывая конкретные обстоятельства?

– Да.

Контратака Андербрука продолжалась полчаса, а потом он задал свой последний вопрос:

– Доктор, всегда ли вы знаете, какое количество саморазоблачений пойдет пациенту на пользу?

– В моей работе не всегда можно все точно предсказать. Поэтому-то ее все еще и считают искусством.

Для нас это был хороший ответ, и мы взяли перерыв на десять минут.

Чтобы как-то развеяться, я спустилась по эскалатору на один этаж и села на скамейку перед залом, где рассматривались вопросы семейного права. Мужчина в черном костюме и ботинках из крокодиловой кожи оживленно разговаривал со своим адвокатом. А в нескольких футах от него спорила со своим адвокатом прелестная женщина. На вид ей было лет тридцать пять, и теперь она уже начала увядать, но в юности с такой внешностью она могла бы быть манекенщицей. Казалось, их что-то связывало – женщину, с чудесными светлыми волосами и поджатыми губами, и мужчину, надменного и начинавшего полнеть. Я поняла, что они разводятся и спорят по поводу раздела их дома. Пять минут я наблюдала за ними, представляя себе начало их романа. Какой хорошенькой, наверное, казалась ему она, с ее огромными, как у куклы глазами; каким перспективным считала она его, с открывающейся перед ним блестящей карьерой. И вся любовь свелась в конечном итоге к разочарованию и спорам по поводу ламп, шкафчиков и часов. Я надеялась, что ничего подобного не произойдет с Вэл и Гордоном. Мне стало нестерпимо больно, когда я подумала о том расстоянии, которое пролегло между мной и Умберто.

Когда я вернулась в зал суда, большинство репортеров еще отсутствовало, они посылали факсы или разговаривали по радиотелефонам. Зрители оставались на своих местах, чтобы их никто другой не занял. Две молодые женщины в кожаных куртках и с кольцами в носу держали в руках плакат с надписью: «Мы любим Ника». Там же находилось несколько юных юристок, свеженькие, хорошо одетые, они постоянно делали какие-то записи. Женщина средних лет с короткими светлыми волосами тоже писала в своем блокноте.

Пришли присяжные, они грызли орешки и картофельные чипсы, купленные в буфете. Странно, что моя судьба была в руках совершенно незнакомых мне людей, которые, как мне казалось, относились к этому совершенно безразлично. Они напоминали зрителей, которые ожидают, когда же начнется фильм.

Атуотер вызвала очередного свидетеля, это был Билли Чекерз, старый – еще со студенческих времен – друг Ника, с которым они иногда вместе выпивали.

На Билли был свободного покроя зеленовато-голубой костюм и розовая рубашка, застегнутая под горло, без галстука. Его темные волосы были длинными сзади, но коротко подстрижены на висках.