Лучшее за год III. Российское фэнтези, фантастика, мистика - Василий Владимирский

И еще!..»

(Как, еще что-то? — усмехнулась Машенька. Тебе мало, неведомый друг? Страшный ты тип… Как же бедная мама терпела этого грандиозного зануду?)

«…Природа наградила Вас интересной внешностью, Вы вся необычна, не трафаретна. В Ваших глазах всё — от коварства до нежности. Но как же бестолково распорядились Вы красотой!

Вы избалованы вниманием мужчин и завистью женщин. Подле Вас вертятся и крутятся отутюженные павлины, этакие „евтушенки“, как их называли раньше, — они делают Вам циничные предложения, и Вы не оскорбляетесь этим. Вы никогда не любили, ни в прошлом, ни в настоящем. И вдруг — мужья, разводы, ребенок… Знайте, что семейная жизнь требует ответственности и приземленности, но самое главное — отдачи всего своего существа на алтарь семейного счастья!

А Вы, что Вы можете положить на алтарь? Сон разума?

Еще раз прошу — проснитесь!..»

(Машенька не удержалась, снова потрогала мамину руку. Кожа не просто потеплела, а БЫЛА ТЕПЛОЙ. Тридцать шесть и шесть.

Мертвец поднимется и… что дальше? Клацнет зубами. Подгоняемый голодом, начнет бродить в поисках свежего мяса и крови… Это бред, подумала она, терзаемая страхом.

Странным образом ее страх был смешан с лихорадочной надеждой…)

«…Сожалею, что мы встретились. Этого свидания не надо бы было. Я потерял весь аромат прошлого дурмана. Когда я вспоминал о Вас, на моем лице появлялась грустная приятная улыбка, а в душе — изысканность пережитого…»

(ИЗЫСКАННОСТЬ ПЕРЕЖИТОГО, блин. Ну, прямо название дамского романа…)

«…Вы мне сказали, что ищете красоту во взаимоотношениях с мужчинами. Но ведь чтобы ее получить, надо платить той же монетой.

Надо жить, Неонила Ивановна!..»

(Машеньку бил озноб. Что-то происходило с телом матери. Оно… вибрировало! Волны мелкой дрожи пробегали по лежащей на диване покойнице, и дочь не выдержала, привстала со стула, наклонилась над матерью — с письмом в руке, — бросая чужие фразы прямо ей в лицо…)

«…Я — живу. По своим канонам, и тем довольствуюсь.

Пусть я был груб, беспощаден, но — откровенен. Прощения не прошу, потому что письмо это, разумеется, я не отправлю.

Живите и Вы — как хотите. Живите, глупая индюшка. Живите.

Более не Ваш:

(Покойница распахнула глаза, приподнялась и, закусив губу, дала дочери пощечину.

Та завизжала и побежала к выходу из квартиры. Уперлась в дверь, подергала ручку, забыв, как все это открывается, и сползла на пол. Ноги ее больше не держали.

Из носа Неонилы Ивановны потекла кровь — на белую в цветочек ночную рубашку. Она упала обратно на подушку и забормотала, словно боясь не успеть:

— Что ты мелешь, Сереженька… Сергей Петрович… Мразь… Подонок… Сам ты — нищий духом, сам ты индюшка… Да как у тебя язык поворачивается… Все не так было, все ты неправильно понимаешь…

Машенька заплакала — впервые за эти вечер и ночь.

А ведь грозилась: не буду, мол, плакать, ни одной, мол, слезинки…)

23

Она спрятала письмо вместе с конвертом. Незачем было матери видеть его — и даже знать о его существовании. Эпистолярная бомба взорвалась, уничтожив преграду между живым и мертвым… Не вспугнуть бы чудо.

— Где он? — спрашивала мать. — Только что был здесь.

— Никого не было, мама, — терпеливо отвечала дочь.

— Не путай меня, я ж собственными глазами… вон там, у окна. И возле дивана. Сергей Петрович, ты его не знаешь, мой давний знакомый. Гадостей насочинял!.. — она опять разволновалась. — Тоже мне, интеллигент совковый! Бабы у него во всем виноваты… — она понизила голос. — Слушай, Машу-вать… так он же помер! Как же это…

— Когда помер?

— Да уж, когда! Подожди, соображу… лет пятнадцать, как. Сильно помог мне в одном деле. И вскоре, нежданно-негаданно… Царствие ему небесное… Жаль, рано ушел мужик. На сердце был слаб. Мужики, дорогуша моя, такие хрупкие, хоть под стеклом их держи, на красном бархате…

— Поменьше говори, мама.

— Ты его точно не видела?

Видела ли Машенька? Нет, к счастью. Разве что слышала — этого хватило.

— Успокойся, кроме меня и Симы никому ты сегодня ночью не нужна.

Нужна, еще как нужна! — возразила она себе.

Оказывается, бывают обиды, которые поднимают мертвых. И заслуженную оплеуху, оказывается, можно получить, явившись за ней через пятнадцать лет после смерти.

И плевок в душу бывает во спасение…

— Приснился, значит, — прошептала Неонила Ивановна.

— Этот импотент? Конечно, приснился.

— Вовсе не импотент! Почему — импотент? Любил он, дорогуша, яростно… и вообще, резкий человек… был. Я даже на могилку его иногда ездила… И все равно — не так оно было! — выплеснула Неонила Ивановна. — И я не такая! НЕ ТАКАЯ! — она замолчала, обессиленная.

…Ждали «скорую». Машенька не растерялась — позвонила на станцию, едва поняла, что случилось. Не хватало еще, чтобы воскресшая мать снова дуба дала! Чудо нуждалось в медикаментозном закреплении, это было ясно.

— А тот мальчик, он тоже мне приснился?

— Какой мальчик?

— Ну, доктор. Такой щекастый, розовый, как поросенок… веселый такой, симпатичный…

Мать, несомненно, говорила про фельдшера, констатировавшего ее смерть. Машенька содрогнулась.

— Нет, доктор как раз приходил.

— Плохо мне было, — пожаловалась Неонила Ивановна. — Все в голове путается.

— Как будто сейчас хорошо.

— А знаешь, дышать гораздо легче стало. Спасибо доктору.

Вот уж кому спасибо — в последнюю очередь, мстительно подумала Машенька. Теперь этому бодрячку тяжеленько будет работать: клеймо «оживший мертвец» крепко прилипнет к нему, что бы он ни объяснял коллегам и куда бы не перешел. А со «скорой» в Мариинске он наверняка уволится, подальше от позора…

Зазвонил телефон.

— Это я, — сказал Женатик. — Не получается никак. Ты уж прости, ежик.

— Что не получается?

— Ну, приехать к тебе. Я сейчас в аэропорту. Жена, как назло, позвонила, попросила подругу из Турции встретить. Подруга дешевую шубу жене везет. Достали меня, барахольщицы.

Машенька, оказывается, и забыла уже, что там Женатик ей наобещал! Приедет, не приедет… Какая разница?

— Вот и отлично, — сказала она. — Подотритесь своими шубами.

— Что?

— Что! Задницы друг другу подотрите!

— Машу-вать, я обижусь.

— Я мечтаю об этом.

Она бросила трубку, улыбаясь.

— Кто там? — спросила мать.

— Никто, — абсолютно честно ответила она.

— Ты прости, что я тебя ударила. Пощечина не тебе предназначалась.

— Я тебя давно простила, мамуля.

24

Отец заявился, когда мать уже увезли в больницу.

Машенька собирала для нее вещи. Сейчас, сказали, ничего особенного не нужно, ее все равно в реанимацию положат, под капельницы и мониторы, а вот с утра — в самый раз. Можно мне с ней поехать, попросила Машенька врача. Можно, только смысла нет, сказали ей. Не пустят…

Отец мялся у порога, не решаясь войти.

— Заходите, — почти втащила его дочь. — Мамы нет.

— В командировке?

— Госпитализирована.

— Что-то серьезное? — испугался он.

— Инфаркт.

— Я чувствовал. Я ведь чувствовал. Извини, что вот так, без приглашения, но…

— Очень хорошо, что вы приехали, — искренне сказала она. — Раздевайтесь. Вы на машине?

— Конечно.

— Остаться на ночь сможете?

— Да, а что?

— Отвезете меня утром в Мариинск.

— Нет проблем.

— А у вас-то что случилось? Вот уж кого не ждала, честно говоря…

— У меня? — он удивился. — У меня порядок. Просто вечером мне на трубку был звонок. Я снял — там тишина. Высветился Нилкин номер… ну, то есть твоей мамы. Мать твоя мне позвонила. Я тут же перезвонил — отключено…

— Во сколько? — спросила Машенька, захолодев сердцем.

Голос ее стал — словно чужой.

— Около восьми. Девятнадцать пятьдесят с чем-то. Время в трубке записано.

— Покажите.

Он достал телефон, нашел вызов. Машенька долго изучала цифры. Все совпадало: час, минуты…

— У нас мобильники были отключены, — сообщила она. — И мамин, и мой. Она не могла вам звонить.

Отец и дочь молча смотрели друг на друга.

— Сбой какой-то, — сказал он.

— Да. Сбой.

— Я вам весь вечер названивал. Ей, тебе… и на городской, вот, звонил. С городским вообще какая-то хренотень. То занято, то не туда попаду. Один раз вроде дозвонился, так опять же никто не взял трубку.