Клятва королевы - К. У. Гортнер

— Я уже за ними послала, — заверила я его, — но хотелось бы надеяться, что они нам не понадобятся.

Повернувшись к заваленному бумагами переносному столу, я протянула Фернандо письмо, на составление которого потратила шесть недель, тщательно выверяя каждое слово и каждую фразу.

Фернандо в полной тишине прочел его.

— Изабелла, то, что ты предлагаешь, — осторожно сказал он, — граничит с предательством. Да, Боабдиль вероломен, и у него не больше чести, чем у дворового пса, но даже он не согласится на такие условия. В них нет для него никакой выгоды, кроме обещания сохранить жизнь, о которой ему пока незачем беспокоиться.

— Вот как? — Я пристально посмотрела на него. — Боабдиль ведь уже продался нам раньше, разве нет? И он не настолько глуп, чтобы не понимать — мы все равно рано или поздно к нему придем, либо с мирным договором, либо с штурмующими его ворота войсками. И ему станет некому нас предавать, после того как мы захватим Баэсу. Думаю, в данных обстоятельствах мое предложение вполне разумно.

— Разумно? — расхохотался Фернандо. — Ты просишь его лишиться всего, обратиться против себе подобных. Если согласится, он еще больший трусливый идиот, чем я думал.

Муж помолчал, с влюбленной улыбкой глядя на меня.

— Не думал, что тебе придет подобное в голову.

— Когда речь идет о королевстве, — ответила я, — можно и не такое придумать.

Я тайно отправила письмо в Гранаду. Ответа долго ждать не пришлось; несколько недель спустя я получила известие от своих посланников, что Боабдиль с готовностью согласился на мои условия, как я и предполагала. Написав ответ, я села за письмо Эль-Сагалю, у которого, как я знала, имелись шпионы в Гранаде и который наблюдал за всеми моими действиями из своей цитадели, не в силах как-то на них повлиять.

Мое предложение было кратким: если он не хочет понести еще одно сокрушительное поражение, подобное Малаге, то должен сдаться. Я предупредила его, что в противном случае на этот раз не уступлю ни пяди, прикажу своей армии не только выжечь, но и просолить землю, на которой стояла Баэса, и убить каждого ее жителя. Но если он примет мои условия, я проявлю милость, пощажу его жизнь и предоставлю ему убежище в специально выделенных владениях в Лас-Альпухаррасе, где он сможет мирно жить со своим народом, сохранив в неприкосновенности все обычаи. Я добавила, что он должен понимать: мы все равно одержим верх, даже если на это потребуется целая жизнь, и никогда не сдадимся. Более того, я с удовольствием отметила, что его племянник Боабдиль не придет ему на помощь, приложив в доказательство подписанный экземпляр нашего нового договора с этим предателем, где говорилось, что после поражения Эль-Сагаля Боабдиль обещает полностью уступить его королевство нам в обмен на собственную безопасность.

Месяц я собирала войска и оружие под стенами Баэсы, вырубала остатки величественных лесов. Наконец пришел ответ от Эль-Сагаля.

Он устал сражаться и высоко оценил мое предложение, но предпочел покинуть Испанию и перебраться в Северную Африку. Что же касается его племянника Боабдиля, то он написал: «Пусть Гранада падет».

Впервые мы увидели Гранаду весной тысяча четыреста девяносто первого года, после того как полностью опустошили окружавшую ее долину, вновь предали топорам, косам и огню сады, пшеничные поля и оливковые рощи, чтобы усугубить тяжкую участь оказавшихся в ловушке горожан.

Несмотря на почерневшие поля, еще ни один город не казался столь прекрасным, как этот широко раскинувшийся метрополис, которого мы столь жаждали, — фантастическая картина на фоне увенчанных снежными шапками гор, медовые башни Альгамбры в окружении гирлянд кипарисов и сосен. На похожих на извилистые лабиринты улицах толпились тысячи беженцев — евреев, мавров и лжеобращенных, удиравших от опустошения, которое нес наш Крестовый поход.

Боабдиль в последний момент изменил своему слову, когда на него обрушилось известие о падении Баэсы. Он не ожидал, что его дядя Эль-Сагаль сдастся, и поспешно установил на своих стенах пушки, поклявшись защищать Гранаду до последнего дыхания. Его предательство привело меня в ярость, но после того, как Баэса с обломками когда-то величайшего мавританского эмирата пала к нашим ногам, мы с Фернандо решили, что окончательная победа должна стать бескровной. Гранатовому дереву пришло время принести плоды без принуждения с нашей стороны, и потому мы поставили шелковые палатки и шатры словно на празднике, привели с собой детей, чтобы дать им возможность стать свидетелями исторического события.

Незадолго до этого нашу семью постигла беда — всего через десять месяцев после свадьбы Исабель молодой португальский принц трагически погиб, упав с лошади, и моя дочь вернулась вдовой. Я проделала весь путь до самой границы, чтобы сопроводить ее домой, и пришла в ужас от случившейся с ней перемены. Худая словно тростинка, в черном вдовьем платье, с коротко подстриженными волосами, она постоянно либо плакала, либо твердила, что уйдет в монастырь. К моему ужасу, заявляла, что Господь хочет, чтобы она принадлежала Ему, и страдания написаны ей на роду. Я пыталась объяснить, что, хотя призвание некоторых из нас и состоит в том, чтобы служить Богу, подобные мысли посещают ее лишь по причине безмерного горя, но мои слова ее не трогали. Дочь отказывалась от любых утешений, так что мне в конце концов пришлось пригласить врачей и назначить специальную прислугу, которая заставляла ее есть и спать и не позволяла дни и ночи напролет стоять на коленях в часовне.

Оставшись наедине с фрейлинами, я излила перед ними свое смятение.

— Я отправила в Португалию золотую инфанту, а она вернулась похожей на призрак! Что, во имя всего святого, с ней случилось? То, что моя дочь желает вести религиозную жизнь, достойно восхищения, но у нее есть своя роль в этом мире, и это отнюдь не роль монахини.

Инес печально вздохнула:

— Бедное дитя, наверное, она очень любила принца.

Беатрис встретилась со мной взглядом, и в ее глазах я прочла свои тайные страхи. Моя старшая дочь вела себя так же, как и моя мать, впав в меланхолию после случившейся с ней драмы, и при мысли об этом меня пробрало холодом до костей.

Преисполнившись решимости, я велела прекратить любые разговоры о монастырях, даже если они приносили утешение Исабель. Все подчинились, но Хуана в свойственной ей манере безжалостно изводила сестру. В одиннадцать лет моя вторая дочь отказывалась признавать хоть какие-то слабости у себя, а тем более у других.

— Ты похожа на ворону, — заметила Хуана, когда мы вечером сидели в моем шатре после ужина. В открытые клапаны палатки дул теплый ветер, а снаружи на равнинах Гранады, подобно упавшим звездам, горели тысячи костров, возле которых расположились на ночлег солдаты. — Всегда в черном и постоянно хандришь; это нисколько тебя не красит. В конце концов, ты и года не пробыла замужем. Вряд ли настолько его любила.

Исабель застыла, сидя на табурете, стиснула пальцами алтарный занавес, который мы вышивали.

— Кто ты такая, чтобы судить? Что ты знаешь о любви или утрате, избалованная самовлюбленная девчонка?

— Может, я и избалованная, — парировала Хуана, — но, по крайней мере, знаю, что никогда бы никого не полюбила настолько, чтобы обо всем позабыть.

Исабель судорожно вздохнула.

— Хватит! — резко сказала я. — Не желаю больше этого слышать. Если хотите ссориться и дальше, делайте это без меня. В самом деле, — я с упреком посмотрела на дочерей, — что на вас нашло?

Исабель отвела взгляд. Хуана прикусила язык. Я отложила вышивание. Никогда не признавала телесные наказания, но Хуана вела себя чересчур дерзко, и у меня возникло желание…

— Что это? — вдруг спросила я. — Вроде пахнет дымом?..

Хуана вскочила на ноги, уронила безнадежно спутанные нитки и бросилась к входу в шатер.

— Мама, смотри! — выдохнула она. — Лагерь горит!

Началось столпотворение. Фрейлины побежали в заднюю часть шатра, чтобы забрать из кроваток Каталину и Марию, а я поспешила со старшими дочерьми наружу. К моему ужасу, увидела языки пламени, которые перескакивали, подобно проворным дьяволам, с палатки на палатку, поджигали бархат, шелка и парчу и за несколько минут пожирали все на своем пути. Вокруг слышались крики солдат и придворных; лошади в ужасе ржали и рвались с привязи; в панике носясь вокруг, лаяли собаки. Я не знала, куда бежать; дым уже стал настолько густым, что я едва могла дышать. Передо мной словно из ниоткуда возник маркиз де Кадис, лицо и одежда его были покрыты копотью.

— Majestad, быстрее!

— Где мои муж и сын? — закричала я, когда он повел нас по пылающему лагерю к ближайшему холму.

— С ними все в порядке, — ответил он. — Пожар начался в моей палатке; они там спали, но успели вовремя выскочить. Королевские собаки залаяли, едва увидев пламя.