Лекции по истории Древней Церкви. Том IV - Василий Болотов

Вторая форма этого спора состояла в ссылках на изречения св. отцов. Но и православные и Севир в этом отношения пришли к заключению, что у св. отцов в этом случае встречаются терминологические колебания, и отношение к ним православных и монофиситов было таково, что первые не придавали значения тем выражениям, где говорилось об одном естестве, а вторые считали неточными святоотеческие выражения о двух естествах.

{стр. 337}

Севир к энотикону Зинона, за то, что там нет анафемы на Халкидонский собор, относился [сначала] враждебно, как никто из монофиситов, и, однако, ни один из монофиситов не приблизился к халкидонской догме до такой степени, как Севир. Он называл ένωτικόν — διαιρετικόν и κενωτικόν (не соединительным, a разделительным посланием, опустошающим веру, уничтожающим, доводящим до нуля православие, т. е. монофиситское учение). Халкидонский собор он предавал анафеме, но не за то, что собор, рассуждая о единении, говорит о двух природах: «никто не выставлял против него такого бессмысленного обвинения, и сами мы признаем во Христе две природы — сотворенную и несотворенную». Халкидонский собор подлежит анафеме за то, что он не последовал учению св. Кирилла, не сказал: Христос έκ δύο φύσεων, что из обеих — один Христос, отступился от выражений μία φύσις τού Θεου Λόγου σεσαρκωμένη, ένωσις καθ’ ύπόστασιν, σύνοδος φυσική. Таким образом, Севир смотрит на учение Халкидонского собора значительно мягче, чем другие монофиситы, чем, напр., Диоскор. Те видят в учении о δύο φύσεις, εν δύο φύσεσι, прямое заблуждение, ересь, осужденную отцами, Севир же — лишь неполноту, односторонность, неумелый выбор догматических слов менее удачных, вместо самых характеристичных.

Севир не скрывает и того, что православные могут привести в свою пользу не одно место из отеческой литературы, — он смотрел на вещи прямее, чем, напр., Элур, который с торжеством восклицал: пусть нам дифиситы покажут разность двух естеств, если могут. Но все подобные места Севир отклонял тем же самым методом, каким православные богословы устраняют отеческие места, благоприятные учению об одной природе. Севир утверждал, что подобные места не следует принимать в расчет, потому что отцы выражались в них неточно, как это и естественно у писателей, живших до возникновения несторианства, или же под двумя естествами они разумеют собственно разные моменты бытия Слова, рассматривают Слово в моменте до {стр. 338} Его соединения. «И мы, говорит он, признаем существенное различие двух сочетавшихся в одно естеств; мы знаем, что иная природа Слова, и иная — плоти».

В тончайшем отвлечении, в пределах чисто теоретического мышления, ум человека может ставить пред собою естества во Христе так, как они были до единения. Тогда он представляет каждое из них не только в его особенностях, в его отличии и инаковости по его физическому качеству, выделяющему его из ряда других естеств (καί ιδιότητα καί διαφοράν καί ετερότητα ώς έν ποιότητι φυσική καί διιστώσαν απ’ άλλήλων τάς φύσεις), но и мыслить его как для себя существующее, как ύπόστασις, даже как бы лицо, πρόσωπον. Но когда ум представит, что эти естества сочетались между собою и притом так тесно, что получилась одна ипостась, тогда он не имеет права полагать, что и во всей реальности, ταίς ύποστάσεσι, эти естества, мыслимые им, как два τη έπινοία, суть два. Когда вследствие соединения получилась μία φύσις τού Θεού Λόγου σεσαρκωμένη, тогда для мысли кончается право поставлять на вид качественное различие сочетавшихся естеств, расставлять их, рассматривать их, как особые для себя существующие ипостаси (διιστώσι δέ ούδαμώς). Получается, таким образом, единое естество. Но это же единое естество Севир называет и ипостасью и лицом. Он не допускает, чтобы естества, из которых [составился Христос], τά εξ ών, можно было считать и после соединения, называть их δύο φύσεις или δυάς. Считать можно лишь то, что имеет самобытность; считать значит полагать естество, как ύπόστασις, или, что и Севир понимает как высшее выражение особности, как лицо, πρόσωπον. Δύο φύσεις — это было бы то же, что δύο πρόσωπα. Δυάς — это показывает не простое различие, διαφορά, a διαίρεσις. После же соединения διαιρείν (разделять) и даже только σκοπείν (усматривать) две природы можно только μόνη θεωρία, τη φαντασία νού, потому что различать естества для Севира то же, что различать ипостаси. В этом отвращении к цифре, к двойству, в этом положении: μία φύσις, выражается формальная сторона монофиситства Севира.

Однако же эта μία φύσις есть φύσις σύνθετος, и на это дополнение Севир смотрит весьма серьезно. Ни о каком слиянии, смешении, изменении естеств он не хочет и слышать. «Я изумлен, пишет он к одному из своих противников (монофиситов же), как можешь ты вочеловече{стр. 339}ние называть сложением, σύνθεσιν, когда ты в то же время говоришь: "так что стало разом одно существо и одно качество". Таким образом единение у тебя началось слиянием, и сложение утратило свой смысл, потому что оно перешло в одну сущность (εις μίαν ουσίαν μετεχώρησεν)». Единение, по Севиру, не произвело никакой перемены в существе единосущного нам человечества Христова: оно не изменилось от этого ни количественно, ни качественно. Оно осталось тем же, чем было, и не сделалось только кажущимся: Христос и являлся и был человеком. Различие природ усматривается только мысленно; но, тем не менее, они существуют, ύφεστώσαι, ύφιστάμεναι только έν συνθέσει, они не утратили своей реальности, они не имеют лишь самобытности, для себя бытия, не представляют из себя особых двух единиц, живущих отдельно друг от друга своею жизнию. Человечество не представляет из себя особого фокуса, разливающего свет духовной жизни помимо Бога Слова, отдельно от Него. Он не допускает и мысли, чтобы эти природы, сочетавшиеся в одну, составили не только одну природу, но и одну сущность, ούσία, и одно свойство, ίδιότης. И по соединении он продолжает говорить о «природах», о «каждой природе», о «τά εξ ών». Он не хочет лишь считать их [95].

{стр. 340}

Что Севир весьма серьезно учил о единосущности человечества Христова нашему, это считается общепризнанным. Но весьма веские ученые авторитеты полагают, что нельзя того же сказать о единосущии человечества Христова с нашим. То есть, думают, что Севир действительно мыслил человечество Христово, как совокупность всех качественных определений, из которых слагается и наше человечество; но во Христе этим качествам недоставало того, что́ делает их естеством, недоставало существа, субстрата. Это был комплекс человеческих свойств без носящего их субстрата, человеческих акциденций — без соответственной субстанции; все они группировались около чуждого им по существу центра, около существа Бога Слова, так что Христос в известное время действовал по-человечески, говорил по-человечески, но в сущности Он всегда был Бог и никогда человек. И о человеческой природе во Христе по соединении, как о природе, Севир мог говорить с таким же лишь правом, с каким, напр., мы можем говорить о природе чувства, о природе прекрасного, о природе света. Собственно говоря, это была не природа, a две лишь стороны одной и той же природы [96].

Это представление подкупает в свою пользу чарующей ясностью, — так много света оно вносит в отрывочное учение Севира. Но думаю, оно — это изложение — несправедливо к Севиру, и его догматику представляет в худшем виде, чем должно.

Монофисит, разумеется, и не мог, не впадая в contradictio in adjecto, говорить о двух естествах по соединении. Он обязан был мыслить их, как две стороны одной ипостаси. И Севир любил неопределенное τά έξ ών; но он нередко говорил и о φύσεις. Как же обстоит с их реальностью? {стр. 341}

Он отвергает эту реальность, но лишь в том объеме её развития, при котором она была бы тем же, чем мы представляем ипостась. Человечество во Христе не жило своею самостоятельною жизнью, оно не было ’ιδιοσύστατος. Но тогда, — должно сказать с нашей точки зрения, — оно было бы не естеством только, но и ипостасью. В цельном образе Богочеловека, человечество является как некоторый plus к Его божеству, как один из входящих моментов; подчиненное его положение означается лишь дополнительным έν συνθέσει. Но полной coordinatio божества и человечества во Христе не может выдержать и православная догматика: и она в известной степени не может не субординировать человечества. Несмотря на эти ограничения, человечество есть ύφεστώσα, ύφισταμένη φύσις; для его отличия от божества Севир означает его не только ιδιότης, но и ούσία, — один из терминов, который монофиситы считают равнозначащим с άτομον, πρόσωπον, ύπόστασις, φύσις. Наконец, Севир знает не только естественные законы тела Христова, но и это тело, управляемое присущими ему законами.

Таким образом, реальность бытия естества Христова заявлена слишком серьезно, слишком энергично, чтобы вопрос о бессубстратности его, о его несубстанциональности, при данном состоянии наших сведений о Севире, можно было считать порешенным окончательно. Различные естества усматриваются не только мысленно, но они существуют в синтезе, они не утратили своей самобытности, реальности. Таким образом, действительное бытие качественных особенностей человеческой природы Севир признавал весьма решительно. Он настаивал на этом бытии столь серьезно, что трудно допустить, чтобы он признавал во Христе только сущность человеческой природы без всякого субстрата (без существа). Во всяком случае, хотя он и ставил человечество в подчинение Божеству, в его «ούσία» заключается несколько более, чем просто «сущность» или «качество»; в ней есть и некоторый момент существования. Севир, таким образом, устанавливает в монофиситской доктрине различие между φύσις и ούσία. Φύσις он отожествляет с ύπόστασις и πρόσωπον, a ούσία приближает к ιδιότης; но ούσία заключает в себе смысл более энергический, чем ιδιότης.