Mens Rea в уголовном праве Соединенных Штатов Америки - Геннадий Есаков

«Суд или присяжные при установлении того, совершило ли лицо правонарушение,

(a) не должны быть юридически обязаны заключать, что оно намеревалось относительно результата или предвидело результат своих действий только по причине того, что последний является естественным и возможным последствием этих действий; но

(b) должны решать, намеревалось ли оно относительно такого результата или предвидело такой результат, принимая во внимание все доказательства и делая такие выводы из доказательств, что кажутся подходящими в [данных] обстоятельствах».[1154]

С принятием данной нормы презумпция mens rea (или, если говорить точнее, презумпция такой формы mens rea, как намерение[1155]) в английской практике стала существовать только в рамках допустимого вывода.

В завершение изложенного анализируя историю и современное содержательное наполнение презумпции mens rea можно прийти к следующим выводам.

В эпоху своего зарождения презумпция mens rea являлась отражением объективизированного стандарта оценки mens rea, проявленной конкретным человеком. С позиций доктрины и практики уголовного права XVII–XVIII вв. индивид, сознательно вставший на путь зла, проявлял тем самым морально порицаемый настрой своего ума, который, исходя из объективной оценки, дававшейся ему и его действиям обществом, с необходимостью был связан со злоумышленностью и намеренностью поступка. Если эта презумпция, по его мнению, была неверна, то именно он должен был опровергнуть её. Именно таким видится фундамент презумпции mens rea в английской уголовно-правовой реальности коуковско-блэкстоуновской эпохи и американской практике XVIII – конца XIX вв.

С развитием общей теории mens rea и привнесением в неё, с одной стороны, психологических и, с другой, истинно субъективных характеристик содержание презумпции mens rea изменилось. Формулируемая отныне не в терминологии моральной злобности, а в плане намеренности относительно естественных и возможных последствий действия, она стала отражать более углублённые психологически представления о субъективной составляющей преступного деяния. Одновременно с этим в критике её характера как обязательной опровержимой или, более того, как неопровержимой проявился несомненный сдвиг в сторону оценки mens rea конкретного человека не с точки зрения представлений социума, а с подлинно субъективных позиций.

В современном содержании презумпции mens rea такое смешение объективного и субъективного ещё более заметно.

С одной стороны, само по себе её существование свидетельствует о привнесении в область mens rea объективных стандартов сообщества, оценивающего со своих позиций достаточности фактов объективной реальности для констатации субъективного феномена mens rea. В конечном счёте, такая достаточность на уровне правоприменителей, присяжных и судей, часто неосознанно ведёт к подмене оценки психической составляющей содеянного оценкой меры проявленной в поступке моральной упречности; соотнесением именно последней с дефинициями злоумышленности, намеренности, знания и тому подобными и решением именно на этой основе вопроса о наличии либо же отсутствии mens rea в конкретном преступлении.

С другой стороны, юридический характер презумпции mens rea как допустимого вывода создаёт наибольший простор для присяжных и судей в оценке mens rea с истинно субъективных позиций, позволяя свободно отвергнуть предлагаемую обвинением с объективизированых позиций трактовку событий в плане mens rea.

Таким образом, презумпция mens rea есть яркий пример объективного и субъективного в понимании mens rea, объединения психических элементов и категории моральной упречности.

История развития учения о юридической ошибке, доктрины тяжкого убийства по правилу о фелонии и института материальноправовых средств доказывания mens rea, рассмотренные в их сквозном преломлении через общую теорию mens rea XVII–XXI вв., неопровержимо свидетельствуют в пользу того, что исключительно психологическое понимание субъективной составляющей преступления не даёт ответов на многие вопросы уголовного права. Лишь в соединении с идеей моральной упречности такое психологическое понимание может адекватно отразить категорию mens rea как необходимой составляющей наступления уголовной ответственности.

Заключение

Среди всех форм социальной реакции на недолжное поведение членов общества наиболее устрашающим арсеналом – ив прямом, и в переносном смысле – обладает уголовное наказание. Ни одна другая форма не сравнима с ним по тому воздействию на тело и дух человека, каковое оказывается его применением. Цель же в наказании любого виновного в преступлении всегда одна: воздать должное со следующим лишь за этим «in melum et castigationem omnium».[1156]

Как следствие, уголовное наказание с необходимостью должно быть обоснованным.

Такую обоснованность допустимо понимать в различных аспектах. Она может рассматриваться как формально-юридическая, строго легальная, т. е. сводиться к приговору суда, вынесенному в соответствии с процессуальным законом за нарушение закона материального. Эта позитивистская сторона права бесспорно важна, но она составляет ещё далеко не всё, поскольку с отображаемой ею позиции обоснованно применение наказания за, как одна крайность, обнаружение умысла или за, как другая, абсолютную случайность, которую не в состоянии предотвратить ни один человек.

Так что в основе наказания должен лежать какой-то иной аспект, исключающий издержки легалистского понимания. Кроется же он, как видится, в социальной, философско-правовой обоснованности наказания в современном обществе как стигмата морального осуждения, налагаемого на индивида за морально порицаемое реальное поставление в опасность значимых социальных ценностей, взятых уголовным законом под охрану. Иными словами, социальная обоснованность наказания базируется на отразившейся в реально совершённом поступке человека субъективной составляющей деяния или, используя терминологию англо-американской теории уголовного права, на категории mens rea.

В настоящем исследовании была сделана попытка раскрыть её содержание в уголовном праве Соединённых Штатов. Выбранный для этой цели историко-догматический подход вполне, как видится, оправдал себя. Он показал преемственность разновременных эпох развития англо-американского уголовного права, что является одной из его характерных черт. «Жизнь права, – как классически верно подметил в конце XIX в. Оливер У. Холмс-мл., – заключена не в логике, но в опыте»,[1157] и «история того, чем было право, необходима для познания того, что есть право».[1158]

На уровне категории mens rea эти утверждения выглядят в особенности убедительными. Какие бы соображения ни приводились в опровержение, нельзя отрицать неразрывности цепочки, протянувшейся от датируемой рубежом IV–V вв. августинианской мысли «ream linguaт non facit, nisi mens rea» через «Покаянные каноны» и wíte, bót, wér англосаксонских правд VI–XI вв., через «reum non facit nisi mens rea» Leges Henrici Primi XII в., через максиму «crimen non contrahitur, nisi nocendi voluntas» Генри де Брактона XIII в., через «malitia supplet cetatem» «Ежегодников» XIV в., через судейский скептицизм XV в. о неизвестности самому дьяволу мыслей человека, через «malyce prepensed» статутного права XVI в., через коуковское «actus non facit reum, nisi mens sit rea» XVII в., через блэкстоуновское «злобное намерение» XVIII в., через бишоповское наказание как следствие злобности XIX в., через элементы виновности Примерного уголовного кодекса XX в. к воззрениям судей Верховного Суда Соединённых Штатов начала XXI в. на «моральную виновность» как необходимую и соизмеряющую предпосылку уголовного наказания.[1159]

Суммируя сделанные историко-правовые наблюдения, можно прийти к следующим выводам.

1. Привнесение в английское уголовное право категории субъективной составляющей содеянного как обязательного элемента в структуре преступления следует приписать второй половине XII – началу XIII вв. В этот период вызванные Папской революцией конца XI – начала XII вв. изменения в области права привели к созданию королевской системы уголовного права, в которую её творцами была заложена основанная на канонической доктрине преступления и наказания идея виновности как обязательной предпосылки к установлению единственно оправдывающей наказание греховности субъекта, т. е. сознательного выбора им пути зла.

2. Каноническая идея виновности, оформившаяся в легальную категорию mens rea, обусловила становление в теории последней двух самостоятельных, равноправных концептуальных характеристик: во-первых, социально-этической сущности mens rea и, во-вторых, проявления указанной сущности в том или ином психическом настрое, состоянии ума деятеля, неодномерное развитие и неравновеликое соотношение которых позволяет выделить в истории теории mens rea несколько качественно отличающихся друг от друга этапов.