Ли Бо: Земная судьба Небожителя - Сергей Торопцев

Совсем иначе показал себя Го Цзыи. Их отношения нельзя было квалифицировать как «дружбу», а скорее как дуплекс «благодетель — облагодетельствованный», и контакты между ними были редкостью. Когда-то, больше двадцати лет назад, Ли Бо приехал в приграничный город Тайюань, и в счастливый для них обоих миг судьба свела его с Го Цзыи, узником гарнизонной тюрьмы, ожидающим смертной казни. Поэт увидел в Го гуманного человека высоких нравственных принципов и добился отмены приговора.

К 757 году Го Цзыи, успешно поучаствовав в подавлении мятежа, командуя целой армией, был назначен на достаточно высокий пост градоначальника Цзююаня. Хотя Ли Бо к нему не обратился, но тот, прослышав о его беде, подал прошение напрямую императору: «Ли Бо — мой благодетель, и я готов все свои должности и награды отдать за его спасение».

Спешно примчалась жена и, используя старые дедовы связи в верхних структурах, обратилась за помощью к новому главному советнику Цуй Хуаню, прямому и порядочному человеку, не только заявлявшему, что необходимо «поддерживать таланты», но и осуществлявшему это практически. Ли Бо сам дважды писал ему из тюрьмы: «Вернусь ли я к своей творящей кисти?» (стихотворение «Узник Сюньяна — к министру Цуй Хуаню»); «Бокал подъемля, я вздохну — / Ведь он наполнен кровью» (стихотворение «К министру Цую — послание о ста печалях»). Писал он и другим сановникам: «Как вспомню отчий дом — чело прикрою, / Слезой кровавой землю увлажню» (стихотворение «Станс о великом гневе посылаю Вэй-ланчжуну[131]»). «Плачут птицы среди бела дня, / Обезьяны ветру подвывают. / Прежде слез не выжмешь из меня, / А теперь они не иссякают», — писал он давнему другу Сун Чжити, младшему брату известного поэта Сун Чживэня и отцу Сун Жосы, начальника его любимой области Сюаньчжоу, в стихотворении «В Цзянся прощаюсь с Сун Чжити»[132].

Совокупными усилиями друзей, не все из которых отвернулись от опального поэта, Ли Бо был вызволен из тюрьмы, казнь отменена, но чем она будет заменена, еще не было известно. «Всемилостивейший эдикт» по случаю возвращения Сюаньцзуна в Чанъань в третий день двенадцатой луны второго года Чжидэ (757) возглашал переименование Чэнду в Южную столицу, пятидневное всенародное «хмельное гулянье» и широкую амнистию, что было воспринято с ликованием во всех слоях общества, потому что со времен жестокого императора Цинь Шихуана в стране так повелось, что в будничные периоды публичные сборища более чем трех человек считались нарушением общественного порядка и строго карались.

Но в эдикте содержалась оговорка, что под амнистию не подпадают те, кто принимал участие в мятеже Ань Лушаня. И формально эта оговорка распространялась и на Ли Бо, по каковой причине он не имел права даже на участие в «хмельном гулянье» и утешался чтением «Исторических записок» Сыма Цяня.

Не дожидаясь официального императорского решения, он покинул Сюньян и отправился в район гор Суншань, где начальник уезда Сосун (на территории современной провинции Аньхуэй) Люй Цю, еще даже не знавший об «императорской милости», не побоялся подставить под удар свою служебную карьеру и позволил Ли Бо отдохнуть в глуби гор вверенного ему уезда в хижине знакомого отшельника.

О, достаточно бурь и потрясений! Феникс вырвался на волю, и отныне:

Умчи меня на склоны, Белый Конь, —Петь о ростках, взошедших на полях.

Так Ли Бо написал в 45-м стихотворении цикла «Дух старины», обращаясь к образам неувядающего «Канона поэзии». Казалось, его душа улеглась в идиллическом штиле.

Однако, несколько оправившись, он вознамерился присоединиться к армии Сун Жосы, который направлялся добивать остатки бунтарей Ань Лушаня. Но психологические перегрузки ослабили его истощенный организм, который, вероятно, уже подтачивала обострившаяся через несколько лет болезнь, и он слег.

Тем временем пришел государев эдикт, которого добились влиятельные друзья поэта. Смертная казнь была — в виде исключения — отменена. Но «высочайшей милости» недостало на полную реабилитацию Ли Бо, ему лишь понизили наказание на одну ступень.

На вечное поселение…

По танскому законодательству следующей после смертной казни формой наказания была ссылка. Они подразделялись на три категории: низшая — на два года за тысячу ли от столицы, средняя — на два с половиной года за полторы тысячи ли от столицы и самая суровая — на три года за три тысячи ли от столицы. Поэту в виде «особой милости» определили третью категорию — поселение на три года в Елане, обозначив его как «спецссыльного».

Сегодня однозначно не определено, где находится это место. Существуют самые разные предположения, вплоть до того, что Елан — это нынешний город Чунцин. В такой версии получается, что судьба завершила круг путешествий поэта по стране, вернув его почти в места юности. Но основная масса исследователей поддерживает другую версию: при династии Хань так называлось небольшое государство, которое к танским временам стало административным центром одноименного уезда в округе Чжэньчжоу на северо-западе нынешнего уезда Чжэнъань провинции Гуйчжоу в районе города Цзуньи, и эта географическая точка отстоит от Чанъаня на 3270 ли, что как раз и соответствует категории наказания Ли Бо. Путь до Елана от столицы занимал примерно три года, и эта цифра не раз встречается в стихах Ли Бо (хотя он отправился из более близкого Сюньяна, но называл этот временно́й промежуток как символ тяжести наказания).

Танское законодательство четко ранжировало маршруты ссыльных по способу передвижения (на коне, на осле, в повозке, пешим ходом, в лодке по течению или против) и, соответственно, скорости (расстояние, преодолеваемое за день) исходя из общей установки: две тысячи ли должны были быть преодолены за сорок дней. Оговаривались и чрезвычайные обстоятельства, осложняющие движение (болезнь, например, а в случае Ли Бо — водовороты Санься. «Пороги — нагромождение мелких камней, которые выступают над водой на несколько десятков чжанов», — описывал Санься в XII веке поэт Лу Ю [Лу Ю-1968. С. 84]). Верхом на лошадях положено было преодолеть 70 ли в день, на ослах или пешком — 50, в повозках — 30, в малых лодках против течения — 30, в больших — 40 ли.

Жена приехала проводить мужа в ссылку.

«Ли Бо взглянул на горы и реку, озаренные луной, и вздохнул: „Ах, какая сегодня прекрасная луна!“ — „У мужа было такое стихотворение, — откликнулась Цзун Ин[133], — ‘И зеркальцем луна, с небес слетая, / Легла на воду в облачный мираж’[134]. Вот точно такой же пейзаж“. — „Помнишь? Я написал это, покидая Шу, а сейчас по водам Шу поплыву в Елан… А ведомо ли тебе, Цзун Ин, что, когда я молча стоял в монастыре Удан у камня на склоне, я чувствовал, что ты бродишь под луной, бормоча мои стихи, и сердце переполнялось любовью к тебе… И когда я проходил обряд ‘вхождения в Дао’, мне казалось, что ты следишь за мной из окна[135]. Эти твои взгляды помогли мне выстоять. В твоих глазах — вся моя жизнь!.. Благодарю тебя за твою любовь — и давай выпьем!.. О, моя Ин, я не принес тебе радости и счастья, одну только боль и разлуки…“ — „Ах, муж мой, ты — совесть мира, душа гор и рек нашей священной земли, ты рожден для Великой Танской империи, для всех людей Поднебесной, для каждого живого существа. Ты дал мне любовь, полжизни я прошла рядом с тобой, и мне хотелось бы раствориться в строках, стекающих с твоей кисти, идти с тобой до края Земли… Жизнь прошла не напрасно!“ — „Вот за это твое ‘не напрасно’ надо выпить!“».