Лайла. Исследование морали - Роберт Пирсиг

Теперь же она изменилась. Вот только к лучшему или к худшему? Теперь, подумал он, остаётся только ждать и посмотреть, как она поведёт себя дальше. Хорошая погода вроде бы ещё постоит. А у него множество всяких дел.

…Например, надо поесть. Уже заполдень. Он хотел было причалить у Атлантик Хайлэндз и купить там продуктов, а теперь это было милях в двух отсюда. Может быть завтра он поставит подвесной мотор на шлюпку, если погода будет спокойной. Или может, поискать автобус на берегу и сесть на него. А пока что придётся довольствоваться теми продуктами, что остались от Ньяка.

Ньяк. Так давно это было. Все уже зачерствело.

Он вытащил морозильный ящик и посмотрел внутрь. Сунул в него руки и достал всё, что можно. Разложил на кухонном столике.

… Банки разных начинок для хот-догов…несколько баночек мяса, ветчины и ростбифа…. Есть ещё хлеб. Он пощупал его, черствый… Развернул упаковку… На вид съедобный… консервы тунца… арахисовое масло… желе… Масло, вроде бы, ничего. Хоть то хорошо при плаванье в октябре, что продукты портятся не так быстро…. Шоколадный пудинг… Да, надо запастись продовольствием. А это не так уж просто и сделать.

А что есть выпить? Ничего, кроме виски и содовой. И ещё тоник.

Ассорти начинка для хот-догов застряла в банке. Он перевернул банку над раковиной и вылил весь сок, а сосиски так и застряли. Он взял вилку и положил одну на тарелку. Она развалилась. И вдруг вся масса вывалилась целой кучей! На вид они какие-то вялые и склизкие, но запах нормальный.

Подумал, не дать ли ей виски с тоником, пусть выпьет. Да, должно помочь. Она может отказаться есть, а выпивка будет соблазнительнее…

Он намазал черствый хлеб маслом, положил на него три сосиски, а сверху положил ещё кусок хлеба. Затем налил ей крепкую порцию виски, поставил стакан на тарелку с бутербродом и понес её вперёд.

Слегка постучал и произнёс: «Ланч. Чудесный ланч!»

Открыл дверь и поставил поднос на рундук перед ней. «Если выпивка покажется слишком крепкой, скажи, и я добавлю содовой», — продолжил он.

Она не ответила, но уже стала не такой сердитой и безразличной. Может, так-то лучше.

Прикрыв дверь, он вернулся в главную каюту и стал готовить еду себе…

Тут возможны три пути, подумал он. Первый, она может бредить постоянно, цепляться за эту куклу или выдумать что-либо ещё, и в конечном итоге ему придётся избавиться от неё. Это будет не просто, но всё-таки можно сделать. Просто пригласить врача в каком-либо городе, где они окажутся, освидетельствовать её и затем уж думать, что с ней делать. Такой путь Федру не нравится, но если придётся, он так и поступит.

Трудность здесь в том, что безумие как бы самовозбуждается, вас отвергают всё больше и больше, от этого сходишь с ума ещё сильнее, и ему придётся участвовать во всём этом. Не очень уж это морально. Если он поступит так, то ей, вероятно, придется провести остаток жизни в психолечебнице, как животному в клетке.

Второй вариант, рассуждал он, надо вникнуть в то, с чем она борется, и найти какой-то способ «приспособиться к этому». Она может оказаться в некотором роде культурной зависимости, временами надо будет показываться психиатру или какому-нибудь «социальному советнику» для «лечения», принять культурную «действительность», согласиться, что её бунт не даст ничего хорошего и продолжать жить таким образом. В таком случае она будет жить «нормальной» жизнью, хоть проблемы и останутся, в привычных культурных рамках.

Вот только этот путь ему нравился ничуть не лучше первого.

Вопрос не в том, что делает людей сумасшедшими, вопрос в том, что делает их здравомыслящими. Люди веками задавались вопросом, что делать с умалишёнными, и до сих пор ничего толком не придумали. Он полагал, что с безумием можно справиться только если сменить подход вообще и вести разговор о правде. Безумие — это медицинский аспект, который все считают плохим. Правда — метафизический аспект, по которому ни у кого нет согласия. Существует множество различных определений правды, и некоторые могут пролить гораздо больше света на то, что происходит с Лайлой, чем субъектно-объектная метафизика.

Если объекты — действительность в последней инстанции, то существует лишь одно подлинно интеллектуальное построение вещей: то, что соответствует объективному миру. Но если дать определение правде как высококачественному набору структур интеллектуальных ценностей, то безумие можно определить как низкокачественный набор этих структур, и получается совсем другая картина.

Если культура спрашивает: «Почему этот человек смотрит на мир иначе?», то можно ответить, что он ценит его иначе. Он ушёл в теневую структуру ценностей, ибо она разрешает те конфликты, которые данная культура не способна разрешить. Причиной безумства может быть очень многое: от химического дисбаланса до социальных конфликтов. А безумие разрешило эти конфликты теневыми структурами, которые представляются более высокого качества.

Лайла находится как бы в трансе, но что это значит? В субъектно-объектном мире, транс и гипноз — это настоящие утконосы. Поэтому и существует такое предубеждение, что если и нельзя отрицать транс и гипноз, то всё-таки «здесь что-то не так.» Лучше всего выбросить их на эмпирическую свалку под названием «оккультные науки» и оставить их на усмотрение антиэмпирической толпы, которая увлекается астрологией, картами Тарота, и-чинем и тому подобным. Если уж верить тому, что видишь, то гипноз и транс — просто невозможны. Но если они всё-таки существуют, то налицо эмпирически наблюдаемый случай опровержения эмпиризма.

Как это ни парадоксально, бывают случаи, когда культура даже поощряет транс и гипноз для достижения своих целей. Одной из форм гипноза является театр. То же самое с кино и телевидением. Когда входишь в кинотеатр, то знаешь, что увидишь лишь тени, мелькающие на экране со скоростью 24 кадра в секунду, которые создают иллюзию движущихся людей и предметов. И несмотря на это вы смеётесь, когда 24 тени в секунду рассказывают шутки, и плачете, когда тени изображают актёров, имитирующих смерть. Вам известно, что это иллюзия, и всё же вы поддаётесь ей, становитесь её частью и утрачиваете осознание её как иллюзии. Это гипноз. Это транс. Это также одна из форм временного безумия. Но это также одна из мощных форм культурного воздействия на человека, поэтому кино и пропагандируют, и подвергают цензуре в своих собственных целях.

Федр думал, что в случае постоянного безумия выходы в театр закрыты, обычно потому, что знаешь, что там спектакль гораздо хуже. Умалишенный смотрит свой собственный, не утвержденный фильм, который емунравится больше, чем тот, который утвердила сейчас культура. Федр считал, что если хочешь, чтобы он посмотрел ту картину, которую смотрят все, то надо найти способ убедить его в том, что это ценно. В противном случае, зачем ему «лучшее»? Ему и так хорошо. Лучшее, поставленное на карту, состоит из структур. С внутренней точки зрения безумие — вовсе не проблема. Безумие — это решение.

Что может оказаться более ценным для Лайлы? Тут у Федра не было ясности.

Он доел бутерброд, убрал продукты и вычистил тарелку в раковине. Теперь, пожалуй, следующая забота — это двигатель, с чего бы это он стал перегреваться.

Если ему повезёт, то это окажется, что чем-то забился водозабор системы охлаждения. Если нет, то засорились водяные протоки в самой рубашке мотора. Тогда надо будет снимать головки цилиндров и искать в рубашке затор. Сама мысль об этом приводила его в ужас. Глупо с его стороны было при покупке яхты не приобрести пресноводную систему охлаждения, при которой второй вариант исключается.

Но мы сильны задним умом.

На палубе он поднял шлюпку на рее мачты, вывел её за борт и осторожно спустил на воду так, чтобы транец не ушел под воду. Затем он спустился в неё, отцепил от реи и перебирая руками по борту судна подвёл шлюпку к корме яхты.

Он снял рубаху, лег ничком на шлюпке и сунул руку в воду почти до самого плеча. Холодная! Он пошарил, но не нашел никаких пластиковых пакетов или прочего мусора у входного отверстия. Плохо. Он вынул руку и вытер её рубашкой.

Подумал, а может что бы там ни было, отпало тогда, когда двигатель выключился, пока он шел под парусом. Надо было включить мотор и проверить, греется ли тот, до того, как спускать шлюпку. Да, такие мысли приходят на ум гораздо позднее. Слишком забита голова другими делами.

Он привязал шлюпку к стойке и вылез на палубу. Пошел в рубку и завел мотор. Пока тот разогревался, он снова стал думать о Лайле.

Она — то, что можно назвать «бунтаркой». «Ты такой же замкнутый, как и я», — сказала она ему в тот день, когда они вышли из Кингстона. И это запомнилось, ибо было правдой. Но она, вроде бы подразумевала под этим не просто одинокого человека, а того, кто противоречит, кто всегда всё делает наоборот, просто из вредности.