Пять имен. Часть 2 - Макс Фрай

Что же касается языка, то избрал я народную тосканскую речь, которая щедра, как грудь родившей женщины — не одного славного сына вскормила она.

Кроме того, мой отец, передавший мне часть историй, имел обыкновение в воскресные дни приходить на площадь Санта Мария Новелла в пестром наряде, с собакой, попугаем и хорошо настроенным гитерном.

Взобравшись на бочку, он собирал вокруг себя зевак и начинал рассказывать, делая это, в отличие от жонглеров, весьма искусно и без какой либо выгоды, потому что в будние дни был смирным аптекарем и не нуждался в подаянии.

Отец мой владел языком Тосканы столь бесподобно, что мог рассмешить человека, и тут же напугать его до пота.

Я хочу, чтобы меня читали люди легкого и бойкого ума, а не те знатоки, которые что корчат из себя рассудительных цензоров и разборчивых ценителей. Ведь они подобны перекормленным боровкам, что воротят нос от простой пищи. Женщины вольны выбирать себе полюбовников по своему вкусу и прихоти, как жаль, что книги не могут выбирать себе читателей с той же ветреной легкостью.

Новелла 1. Об агатовом венце[6] монны Флоренции[7]

Рассказывают, что мессер[8] Джованни да Биччи, иначе именуемый Медичи,[9] отец мессера Козимо, вступив в должность гонфалоньера Республики, призвал к себе ювелира Луку деи Кастеллани, искуснейшего из мастеров города и заказал ему простой венец из сплава арабской стали и серебра, украшенный тремя индийскими агатами, цвета гранатного вина.

Маэстро Лука был человеком злоязычным, ехидным и въедливым. Вернувшись домой, он рассказал своим ученикам о заказе и прибавил, хлопая себя по ляжкам:

— Вот, судите сами, дети мои, как Медичи опьянились властью! Теперь будут украшать медные свои лбы дорогими каменьями, и чваниться, как вороны в павлиньих перьях.

Ученики разнесли сплетню по городу. Вскоре люди заговорили о том, что Медичи взалкали единоличной власти, попирают законы Республики и желают королевских почестей.

Однажды мессер Джованни да Биччи приехал в мастерскую деи Кастеллани, справиться о том, как идет работа. Маэстро Лука не преминул излить свою желчь:

— Не кажется ли вам, мой добрый мессер Джованни, что три темных камня слишком скромны для венца правителя? Не хотите ли иных украшений, сверх того?

Мессер Джованни задумался и сказал:

— Прибавьте к указанному одно-единственное украшение. Я хочу, чтобы внутренняя сторона венца была оснащена тремя острыми стальными шипами, наподобие шипов терна.

Маэстро Лука удивился:

— Что это значит?

— У этого венца одна владелица — монна Флоренция. Тот, кому суждено стать первым среди равных,[10] будет увенчан им единственный раз в жизни — во время благодарственной мессы. Пусть боль от шипов напоминает правителю о Страстях Христа, Который взял на себя грехи мира и о его собственной ничтожности перед Ним. Подобное украшение не прельстит скрытого деспота удобством и красотой, а у чужестранных неприятелей отобьет охоту посягать на агатовый венец монны Флоренции, — так тихо растолковал мессер Джованни.

Пораженный и пристыженный маэстро Лука спросил:

— Какие слова вы пожелаете видеть выгравированными с внутренней стороны венца?

— Noli mi tangere. - отвечал мессер Джованни. По-тоскански эти слова значат: "Не тронь меня".

С этим мессер Джованни да Биччи удалился, а маэстро Лука с тех пор перестал судить о людях скоропалительно и в краткий срок избавился от своей славы сплетника и злослова.

Превосходно исполненный венец был помещен в церковь Санта-Репарата,[11] в молитвенный придел Медичи, и люди приезжали из отдаленных мест, чтобы подивиться его красоте и справедливости начертанного на нем рукою мастера по воле принцепса.

Новелла 2. О братстве Ослиной Залупы и трещотке

В городе Флоренции, который всегда был богат людьми необыкновенными, мессер Лоренцо Медичи, младший брат мессера Козимо и сын мессера Джованни да Биччи, собрал вокруг себя шутейное войско из отпрысков недавно разбогатевших купцов, каких горожане называют "новыми людьми", "La gente nuevi", а проще говоря "выскочками".

Всякого, кто был молод, жесток и горазд на лихоумные выходки, мессер Лоренцо посвящал в братья Ордена Ослиной Залупы, и посвящение сие сопровождалось обильным винопийством, непристойными песнями и факельными плясками.

Сорванцы имели прозвища не столь приятные для слуха, сколь забавные. Так, например, если один звался Овцеглотом, то второй гордился именем Сосигвоздь или Свиний уд, сам причудливый мессер Лоренцо носил кличку Ювелир, потому что он любил подвергать поздних прохожих изощреннейшим шуткам.

В это доброе Братство были допущены даже две женщины недоброго нрава, старшая звалась "Злая дыра", а та, что помладше довольствовалась прозванием «Копилка», ведь без монетки-другой никто не мог проникнуть в ее прорезь. Братья Ослиной Залупы собирались по четвергам в таверне под вывеской "Песни Четырех Павлинов" на площади Сант-Аполлинаре. Огороженный двор таверны орава отпетых повес называла «какалерией», иным словом: испражняльней, это место служило им для плясок и глумления над теми, несчастными, кто попадал к ним в руки.

— Шутка должна быть долгой, а смерть короткой, — говаривал мессер Лоренцо, выпивая и закусывая за счет хозяина таверны, — Скажу вам, добрые парни, нет ничего хуже серьезности, присущей зверям. Возвеселимся же, братья!

Когда жители окрестных домов сетовали на шум ночных сборищ, мессер Лоренцо отвечал:

— Всю ночь Бог спит и не слышит наших невинных песен, шум до неба не доходит. Если вы хотите ночного покоя, мой вам совет, удавитесь с вечера и станете глухи, как звонари.

Напившись и набив животы, шалопаи переодевались в черные балахоны с намалеванными костями остовов, садились на расседланных коней и скакали по улицам, грохоча в горшки, сковородки и подносы, распевая постыдные песни и богохульствуя.

Если им попадался еврей, они насильно набивали ему рот салом, а мессер Лоренцо спрашивал:

— Эй, жид, не сделать ли тебе флорентийское обрезание под корень?

Если они ловили уличную девку, то завязывали юбку у нее на голове и поджигали узел, так, что бедняга начинала плясать, избавляясь от горящей ткани, а мессер Лоренцо, нагнувшись с седла, с хохотом подстегивал двуногий факел ножнами своего меча.