Нравственный образ истории - Георгий Михайлов

Новая супруга Государева, Елена Васильевна, славилась не только красотою, но была к тому же достаточно умна и высоко образованна. Причём светское европейское образование не помешало ей остаться кроткой и благочестивой Православной Христианкой. Когда в первые годы замужества своего она не стяжала благодати чадородия, то не бросилась, подобно суеверной Соломонии, за помощью к ворожеям, и не звала к себе учёных лекарей-иноземцев, а продолжала усердно молиться, уповая на милость Божию.

Между тем в Москве, ещё до свадьбы Государевой, начался розыск. На Никольскую седмицу, в декабре (1525 г.), «Федко Жареный угонил» Берсеня и «учал сказывати», что «Максима уже изымали». Потом «изымали» и его, Феодора Жареного, и Берсеня, и грека Савву, Новоспасского архимандрита, пришедшего с Афона вместе с Максимом. Савву и Максима, как иностранцев, судили отдельно от остальных. Их обвиняли в сношениях с султанской портой через посредство турецкого посла Скиндера. «Пошли [де] есте от Святой Горы ис Турскаго державы к благочестивому и христолюбивому царю», а потом «злая умыслили, и совещались, и посылали грамоты к Турским пашам и к самому Турецкому царю, поднимая его на благочестивого государя и всю его благочестивую державу». Максим действительно посылал письма через Скиндера, а тот был султанским шпионом, однако содержание писем считается неизвестным. Максим незадолго до того просил отпустить его на Афон, писал патриарху, чтобы тот помог ему выбраться из России, но Василий III отказал и патриарху, и всем остальным ходатаям. Ведь почти 10 лет Максим Грек провёл в непосредственной близости к Московскому двору и знал множество государственных секретов. Он «увидел наша добрая и лихая», говорил великий князь. Так, чтобы сего он не вынес за границу, его оставили. Тем паче, Максиму было что переводить. Окончив перевод Толковой Псалтири и заметно обучившись русскому языку, Максим Грек (очевидно, по совету Вассиана) занялся исправлением наших богослужебных книг. Но поскольку церковно-славянским языком он овладел ещё не в совершенстве, то при правке текстов не избежал грамматических ошибок. За это он впоследствии был обвинён в сознательной порче текстов и даже в ереси, хотя вина его заключалась скорее в непослушании. Митрополит Даниил запрещал Максиму «править» русские книги, он требовал перевода греческих (за этим Максима и приглашали), в первую очередь - перевода «Истории» блаженного Феодорита. Максим уклонялся. Он говорил, что читать Феодорита не полезно, во избежание соблазнов (там приводились речи древних еретиков) и, стало быть, не надо, чтобы русские люди знали историю Церкви в подробностях. До событий, связанных с разводом и вторым браком Государя, Максим оставался вне досягаемости власти митрополита. Но когда он прогневал дерзостью Василия III и оказался под судом светским, тогда не избежал и церковного суда. Из 38 лет, прожитых в России, 26 лет Максим провёл в монастырском заточении. Сначала (6 лет) - в Волоцком монастыре. Потом его судили ещё раз, уже вместе с Вассианом (1531 г.), и перевели в Тверской Отрочь монастырь, где режим содержания его был ослаблен (он обедал за одним столом с епископом). А последние пять лет, от Стоглавого Собора (1551 г.) до своей кончины (в 1556 г.) Максим Грек провёл как инок на покое в Троице-Сергиевой лавре.

Впоследствии (в XIX в.) Троицкие монахи стали молитья Максиму, как местночтимому Преподобному, и так он попал в русские святцы. Большое литературное наследие и страдальческая судьба Максима Грека примирили его в конце концов и с «осифлянами», а его «Канон Святому Духу», написанный углём на стене монастырской кельи в годы заточения, вошёл в Богослужебную Минею.

В 1531 году, как уже говорилось, после второго суда над Максимом Греком, его келью-камеру в Волоцком монастыре занял князь-инок Вассиан (Патрикеев). До того времени великий князь терпел выходки своего родственника. Церковный суд над ним за порчу «Кормчей книги» откладывался год за годом. Митрополиту Даниилу приходилось ждать. Ведь он (Даниил) благословил державного на второй брак с Еленой Глинской, а у той опять-таки не было детей. По Москве ползли слухи, общество волновалось. Вассиан ходил с видом торжествующего пророка, предрекшего кару «нечестивому прелюбодею». Сомнения грызли и самого Василия Иоанновича. Что, если Бог, действительно, не благословил его брак с Еленой, наказав их бесчадием? Что тогда скажет народ, боярство, духовенство? Суд над Вассианом в такое время был невозможен. Патрикеев оставался безнаказанным, несмотря на то, что перекроил «Номоканон» на свой лад, святые правила называл «кривилами», святых чудотворцев - «смутотворцами» и заявлял, что на Руси «здешние книги все лживые, а до Максима есмя по тем книгам Бога хулили», и Государя, не стесняясь, поносил, обвиняя в «прелюбодеянии». Казалось, этому позору не будет конца.

Но вот, когда Михаил Глинский с Иваном Бельским разгромили и привели к покорности Казанских татар, когда в июле месяце (1530 г.) умер султанский посол (шпион) Скиндер, и в бумагах его обнаружились многие улики, в конце августа Москва огласилась радостными звонами.

«В сие время, - пишет Н.М.Карамзин, - Василий, благоразумием заслуживая счастье в деяниях государственных, сделался и счастливым отцом семейства... некоторые, осуждая брак Василиев как беззаконный, с тайным удовольствием предсказывали, что Бог никогда не благословит онаго плодом вожделенным. Наконец, Елена оказалась беременною». Говорили, что какой-то юродивый предрёк будущей матери рождение сына, по уму и талантам подобного Титу (Римскому императору, разрушившему Иерусалимский храм). «И - в 1530 году, августа 25 в 7 часу ночи, - продолжает Карамзин, - [у Елены] действительно родился сын Иоанн, столь славный добром и злом в нашей истории».

В первом нельзя не согласиться с «Русским Тацитом», как в прошлом иногда величали Карамзина, но относительно второго - «злой славы» Иоанна Грозного - следует заметить, что именно он, Николай Михайлович Карамзин, как никто иной, приложил руку к созданию этой злой славы. Даже воинствующий демократ В.Г.Белинский удивлялся в своё время явной предвзятости Карамзина к Грозному, не говоря о более резких отзывах русских историков и писателей-патриотов. Что же касается массы читателей, обычно склонных доверять печатному слову, то в этой среде отрицательное мнение о Грозном упорно формировалось в течение двух столетий силами сознательных мифотворцев и переписчиков чужих вымыслов, не желавших искать правды; силами учёных-борзописцев и школьных педагогов, изображавших Царя Иоанна IV стереотипным «безумным тираном», «развратником» и даже «чернокнижником». И это при том, что благоверный Царь Иоанн оставил память о себе как ревностный поборник Православной веры, благочестивый Христианин, и политик, на редкость мудрый и великодушный. Наконец, как местночтимый Московский Святой.

Борьба за правду об Иоанне Грозном началась давно и отразилась во многих научных статьях и монографиях (мало кем читаемых); а в массовом сознании положительный перелом наметился лишь в последние годы XX века. Многие, прежде тщательно скрывавшиеся факты стали достоянием гласности, и свет, закономерно потеснив тьму, озарил сокровища, лежавшие под спудом. Опираясь на эти положительные пласты правдивых сведений об Иоанне IV, мы попытаемся теперь воссоздать его нравственный образ, если и не точно, то во всяком случае, не в духе баснословий, сочинённых очернителями его памяти.

«Да постыдятся беззаконующии вотще»

Болезнь, от которой неожиданно скончался Государь Василий III, была очень странной. Ходили слухи, что его извели отравой, но какой отравой - осталось неизвестно. После того, как в августе 1533 года русские войска отразили очередной набег крымцев, Василий Иоаннович с семьёй отправился на поклонение в Свято-Троицкую Лавру, а затем в любимый им Иосифов монастырь. По дороге в селе Езерецком великий князь ощутил боль в колене и обнаружил болячку с булавочную головку. Одновременно он почувствовал общее недомогание и вскоре слёг окончательно. Из болячки начал вытекать гной (целыми тазами) и, ввиду резкого ухудшения здоровья, Государь распорядился на случай своей смерти. Его любимцы, дьяки Григорий Путятин и Шигона Поджёгин, привезли из Москвы на Волок старую духовную грамоту, составленную Василием ещё до женитьбы на Елене Глинской (перед Казанским походом 1523 г.), которую там и сожгли. А новую духовную державный велел составить по прибытии в Москву.

По всем кремлёвским палатам раздавался плач. Супруга, Елена Васильевна, рыдая, вопрошала: «Государь великий! На кого меня оставляешь? Кому детей приказываешь?»