Новый швейцарский Робинзон - Иоганн Висс

Хотя мы и не придавали трюфелям большой цены для нашей кухни, однако думали обрадовать ими мать, и потому собрали их и уложили в корзину на дне пироги. Дети попросили у меня некоторых объяснений относительно этого произведения земли. Я сказал им, что натуралисты причисляют трюфели к растительному семейству грибов, и что трюфели растут без листьев, стволов и корней.

— Для отыскания их пользуются чутьем собак или свиней. Эти животные, руководимые обонянием, находят места, где растут эти шарики, и вырывают их из земли, собаки лапами, свиньи рылом. Трюфели произрастают в большом количестве во Франции, Италии и других странах. Их очень ценят, может быть, больше по причине их запаха, чем по их вкусу, который, по моему мнению, не особенно хорош.

Нужно было подумать об отдыхе; мы, как и накануне, расположились ночевать на судне и провели ночь также спокойно, как если бы спали в Пещере.

На рассвете следующего дня я отправился к убитому кабану. Со мной пошли и два старших сына. Жак, еще не отдохнувши от происшествий предшествовавшего дня, предпочел остаться на постели и снова заснул. Дойдя до опушки леса, мы увидели собак и шакала, которые ночевали подле кабана и, приветствовав нас прыжками и ласками, подвели к убитому животному. Оно поразило нас своей чрезвычайной величиной.

— Отличный случай пополнить наши вестфальские окорока! — сказал Фриц, осматривая огромные задние ноги кабана.

— А голову хорошо было бы поставить в наш музей, — заметил Эрнест. Но прежде всего нужно перенести труп на берег, где удобнее будет потрошить его.

— Это не трудно будет сделать, — ответил Фриц, — если папа позволит.

— Я отнюдь не противлюсь этому, — сказал я, — но предупреждаю вас, что, за исключением ляшек и морды, мясо этого животного очень жестко. И потому лучше будет взять эти части, а остальное огромное тело бросить здесь.

Дети послушались моего совета. Они отрезали задние ноги и голову кабана, положили их на род саней, состоявших из ветвей деревьев, с сохранившейся на них листвой, и запрягли в эти сани собак.

Фриц заметил, что на ветвях употребленных нами деревьев висели плодовые коробочки, из которых выпадал желтый хлопок. Я узнал нанкинский хлопок, который от природы окрашен в известный нам красивый цвет. Собрав значительное количество хлопка, предназначенное нами матери, мы отправились на берег, где нас ожидал Жак, вполне оправившийся и веселый. Он вызвался помочь братьям при чистке и копчении кабаньих окороков и сам первый смеялся над своим вчерашним испугом, впрочем, совершенно основательным.

Вечером этого дня, когда мы зажгли на берегу костры, и все, казалось, обещало нам покой, мы готовились лечь спать, как вдруг услышали страшный рев, отдавшийся в лесу и повторенный горами. Наши собаки и шакал ответили на него сердитым рычанием. Нами овладел сильный страх, потому что мы впервые слышали подобный рев, обличавший близость опасного врага.

— Что за адский концерт! — вскричал Фриц, хватая ружье и вскакивая с решимостью в осанке. — Оставайтесь в пироге, прибавил он, а я пойду посмотреть врага. И вслед затем отважный юноша вскочил в свой кайяк и скрылся в темноте. Следя глазами за Фрицем, я велел остальным детям приготовить оружие, чтобы, если понадобиться, немедленно подать помощь Фрицу.

Рев продолжался, постоянно приближаясь. Детьми овладел невольный ужас, и я никакими увещеваниями не мог успокоить их. Сам я, убежденный в близкой опасности, ожидал увидеть в темноте блестящие глаза барса или леопарда.

Вскоре, при свете наших костров, мы увидели приближающееся огромное животное: — то был лев. Подойдя к одному из костров, он стал против него и не двигался; пламя освещало его голову и грудь. В осанке животного выражались одновременно гордость, ярость и голод; оно яростно било себя хвостом по бедрам и, казалось, готовилось скакнуть на нас. Эта страшная пантомима длилась довольно долго; мы не смели шевельнуться, и я не знал стрелять ли мне, как вдруг раздался выстрел.

— Это Фриц! — произнес Эрнест изменившимся голосом.

Лев прыгнул, издавая болезненный стон, затем упал и опустился в поток крови, лившейся у него из груди.

— Мы спасены! — воскликнул я. — Фриц попал льву в сердце. Это мастерский выстрел.

Я ударил несколько раз веслами и выскочил на берег, велев Эрнесту и Жаку остаться в шлюпке и держать оружие наготове. Собаки стали ласкаться ко мне, но вскоре снова зарычали, повернувшись к лесу. Это было предостережение. Я остановился очень вовремя, потому что в ту же минуту вышел из леса второй враг, в котором я узнал львицу, — конечно, самку великолепного животного, убитого Фрицем.

Львица сильным ревом, казалось, звала своего товарища; она нюхала по сторонам и с яростью переминалась. Увидев труп льва, она приблизилась к нему, полизала текущую из его раны кровь и, поняв, что ее товарищ мертв, зарычала, защелкала зубами и стала озираться, как бы ища мести, ища жертвы.

В это мгновение раздался выстрел. Львица издала болезненный стон и потрясла одной лапой, разбитой пулей. Но животное было только ранено и могло еще быть опасным, и потому я быстро прицелился и раздробил ему челюсть. Собаки ринулись на зверя и повисли на его боках. Завязалась страшная борьба; я стоял безмолвным свидетелем, не смея шевельнуться. Выстрел мог бы прекратить эту кровавую сцену; но меня удерживала боязнь убить какую-либо из собак. Однако, когда я увидел падение бедного Билля, которому львица, ударом когтей распорола живот, я, не размышляя, бросился к львице и, когда она в ярости поднялась на меня, всадил ей в грудь свой охотничий нож. Враг упал, чтобы более не вставать. Фриц подбежал с тем же намерением, с каким выступил я, и был предупрежден мною только несколькими секундами. Для большей верности, я разрядил один из моих пистолетов в голову львицы. Затем мы подозвали Эрнеста и Жака, которые уже кинулись к нам на помощь и теперь стали обнимать нас, выражая свое счастье, что находят нас невредимыми после того, как мы подвергались такой страшной опасности.

Оба зверя лежали растянувшись на песке, и хотя нам уже нечего было бояться, однако мы не могли взглянуть на них не содрогаясь.

Бездыханный труп бедного Билля валялся около трупов наших врагов.

— Благородное животное, оно стало жертвой своей преданности. Вот, Эрнест, опять печальный случай доказать твою литературную способность сочинением эпитафии нашему верному товарищу.

— Правда, — ответил Эрнест, — но у меня слишком тяжело на сердце, чтобы сочинять стихи, и потому я составлю эпитафию в прозе.

Сказав это, наш литератор уселся в стороне. Фриц и Жак стали рыть для собаки яму, а я обмыл раны Рыжему, Бурому и шакалу, который храбро сражался бок о бок с собаками и подобно им подвергся ударам когтей львицы. Когда яма была готова, мы опустили в нее нашего старого друга. Поверх земли был положен плоский камень, и наш литератор грустным голосом произнес следующую эпитафию, которая была вместе с тем и надгробным словом бедной жертве: