Путь на врата. Нашествие Квантовых Котов. - Фредерик Пол

Он покачал головой:

— Они не допустят этого и будут постоянно присматривать за нами.

— Тогда не болтай глупостей! — огрызнулся я. И не извинился: я был усталым и раздраженным.

Ники был таким же.

— Какого черта ты намекаешь на мою глупость, Де Сота? — рассердился он, — Вероятно, в своем времени ты действительно был большим человеком, но здесь ты такой же ППЛ, как и я!

Разумеется, он был прав. Дурные привычки сохраняются, я начинал думать, что мое второе «я» — зануда. Мое отношение к Ники можно было назвать терпимостью, еще точнее — презрением.

Он этого не заслуживал. Я презирал в нем всего лишь отражение своей худшей стороны, о которой я не любил вспоминать. Стороны, удерживающей Найлу Боуквист в трусливом адюльтере, ведь у меня не было смелости принять правильное решение… выбор оставался открытым, и все другие Найлы были искушением. Ники был другой. Со всеми хорошими и плохими сторонами. Он носил такие же шорты и рубашку этого нового Эдема, как и я (мой спортивный костюм теперь, не более чем зола в крематории), он походил на меня, и все внутри было то же самое.

— Ники! — сказал я, садясь за стол, — Я прошу прощения!

— Все нормально, Дом! — он улыбнулся.

— Мы поднялись против хаоса, — извинился я.

— Мы поднялись не против кучки суперменов. Дом! Это тот же самый народ — просто они знают больше нас, ведь у многих они украли знания… но они не ловкачи! Их август 1983-го — такой же, как ваш и мой! Они не из будущего! Они — это мы сами! — твердо сказал он.

Я подумал.

— Хорошо, ты прав! — сказал я. — Об этом ты и думал раньше? Мы их догоним и сможем делать, что хотим, не имея на то разрешения?

Де Сота опустил голову и пробормотал:

— Не совсем так!

Он не объяснил, что хочет этим сказать, а я не настаивал.

Как я узнал позже, немного позже, это было ошибкой.

Когда я в первый раз получил назначение в сенат, я тут же обучился новой жизни. Была масса привилегий, и я учился их использовать. В лифте я имел право ездить один: неважно, сколько людей ждет на других этажах. Право на пользование маленьким метро, доставляющим нас из офиса в Капитолий. Неприкосновенность корреспонденции. Посещение сауны и спортзала — только для сенаторов. Я также учился и менее приятным вещам: например, на публике я всегда обязан появляться чисто выбритым и должен отвечать на любое приветствие прохожих, ведь вы не можете знать, кто станет вашим избирателем. Первые недели я не думал о своей прежней жизни в Чикаго.

Здесь было почти то же самое. Приходилось столькому учиться, что я почти забыл покинутый мир. Я забыл о фермерском законопроекте. Я забыл войну, бушевавшую во время моего похищения. Я забыл Мэрилин… впрочем, это не впервые.

Я не забыл Найлу!

Казалось, что я никогда не увижу ее и потерял что-то главное. Все, что говорил об этом мире Ники, правда. Я мог вообразить себе, что однажды мой переходный период пройдет и я построю для себя прекрасную жизнь в этом новом рае. Смогу производить вещи, встречу красивую женщину, женюсь на ней и наделаю кучу детишек, буду счастлив… но как я смогу жить без Найлы? Это будет второй жизнью. Сомнения не исчезали.

На четвертый день нас признали достаточно чистыми, и это подразумевало привилегии. По первой из них нас послали перебирать пищу — серьезный шаг наверх! По второй мы могли выйти наружу.

Если быть честным, мы не могли бродить где попало и портить чистый воздух Эдема своим потенциально нечистым дыханием. Ники и я получили пропуск, комбинезон и микропоровые маски. И разошлись в разные стороны.

Я думал встретиться со знакомыми в одной из соседних гостиниц. По комсету я узнал, что Де Сота — физик — поселился на углу через сквер.

Днем раньше прошел сильный ливень. Воздух был влажным и прохладным. Высокие деревья, вытягивающиеся вверх, качались на ветру. На улице было порядочно людей, они бродили или куда-то спешили. Некоторые были такие же безликие, как и я, а остальные сторонились нас. Я был беспечен: как только я вышел из отеля, мое настроение сразу же улучшилось. Я хотел, чтобы и Найла была здесь: мы прошлись бы под руку по улицам этого чудесного нового мира, но и без нее мне было весело. Когда я входил в вестибюль «Пьера», я засиял от счастья: первое же лицо, которое я встретил, оказалось знакомым. Человек сидел за регистрационным столом и что-то кричал в старый телефон.

— Вы который? — спросил я, стягивая маску.

Он разозлился.

— Я тот, с кем вы имели хлопоты в первом месте, подонок! — резко ответил он.

Поскольку он не мог быть Лаврентием Джугашвили или ученым, он был мошенником из паравремени Тау.

— Я не тот, на кого вы подумали! — сказал я. — Я сенатор, а Ники — это мой товарищ по комнате в «Плаце».

— Надеюсь, он там сдохнет! — Дуглас положил трубку и пожал плечами. — О дьявол! Простите, я не хотел вас обидеть! Забудем, хотите чашечку кофе?

Короче, он старался казаться любезным. И у него было кофе! Даже здесь есть преимущество в знакомстве с мошенником. Мы сели и поболтали. Я рассказал ему обо мне и Ники. Он рассказал о себе более, чем я рассчитывал узнать. В первую ночь он разместился с фэбээровцем Мо. Дуглас заметил мой взгляд и пожал плечами:

— Возможно, я уже говорил: забудем прошлое!

Но Мо нашел другого Мо — свою копию. И они решили поселиться вдвоем. Более того, они узнали, что здесь есть третий, и после карантина собираются уехать вместе, может быть, на постройку газопровода Техас — Южная Калифорния, может быть, в бригаду первопроходцев или на стройку плотины в Алабаме. Они назвали место Масие Шоало. Там всегда есть много работы для здоровенных парней. А знаю ли я, что и Найла здесь, в отеле?

Внезапный прилив надежды и разочарование, ну конечно же, он говорил о женщине из ФБР.

Я допил остатки кофе, пропуская остальные сплетни Лари Дугласа мимо ушей. Мою голову заполнили вопросы морали. Найла, которую я любил, была безнадежно недосягаема.

Мог ли я устроиться с другой Найлой?

Я даже не задавался вопросом, поселится ли со мной эта упрямая полицейская ищейка. Это не имело значения.

Ответ скрывался в моей, а не в ее голове. Что я любил? Было ли это физически материальным женским телом, в котором я находил так много удовлетворения? Были ли это особенности и привлекательные черты Найлы, которая замечательно играла на скрипке, была во власти страсти и добра во всех отношениях? Любил ли я Найлу Боуквист менее, если бы она не видела разницы между Брамсом и Бетховеном или не очаровывала и волновала элиту? Одним словом, буду ли я любить ее, незнаменитую? Или, спустившись к вопросу, на который нет ответа, что я понимаю под «любимой»?

Когда вы восхищаетесь собственным пупом, очень трудно следить за действительностью. Я не удивился, когда Лари прекратил свою болтовню и с подозрением покосился на меня.

— Извините, я задумался! — сказал я.

Он фыркнул.

— Может быть, вы, наконец, скажете, зачем пришли сюда? — спросил он.

— Я пришел посмотреть на Доминика Де Сота, ученого.

— А, понятно! Здесь их целая куча — в своем времени они говорили о паравремени и всех этих штуках! Здесь даже двое «меня». Вероятно, вы найдете их в баре…

Так я и поступил. Как он и сказал, в баре было десять-одиннадцать человек, они пили пиво и оживленно разговаривали. Двое из них были Лари Дугласами, четверо — Стивами Хоукингами (в том или ином состоянии здоровья), двое — Джонами Гриббинами (образцы которых я встретил во Флойд Беннет). Они даже не взглянули на меня, как и пояснил пройдоха, они обменивались впечатлениями.

Пройдя в бар, я обзавелся банкой пива и сел, наполовину слушая их и наполовину размышляя над своими проблемами. Мечталось легко, поскольку их разговор нисколько не мешал моим мыслям. Я не понимал ни единого их слова.

— Мы начали с расщепления ольтрона! — говорил один из них.

Другой прерывал:

— Постойте, а что вы называете ольтроном?

Первый говорил ему что-то подобное:

— Это обозначает лучевой поток, имеющий расхождение в пяти точках.

Другой удивлялся:

— Расхождения?

И они чертили диафрагмы реакций частиц, пока один из них не сказал:

— О, вы имеете в виду тела Ньютона? Правильно! Это расщепляется на альфа-А и гиммел, верно?

И они все начинали по новой… Я пропускал это мимо ушей, тут пришел Доминик Де Сота и заметил меня.

— Эй, Дом! — крикнул он. — Ты уже вернулся? Слушай, Гриббины сказали мне, что на своих ускорителях они использовали пластины из ванадия — результат получился вдвое лучше. Что ты об этом думаешь?

Я улыбнулся и признался:

— Ничего! Я, Дом, тот, который сенатор, с которым ты был в Вашингтоне, когда нас похитили.

— Ах, тот! — сказал, забавляясь, доктор. — Ладно, я тоже не тот Дом! Он пошел проведать свою жену.