О пользе проклятий - Оксана Панкеева

Дракон ревет и мотает мордой, у него из пасти валит густой белый пар…

Лапа! Где правая передняя лапа?!

Эта латынь за спиной раздражает!

— Ольга! — резкий, как удар, возглас Киры слегка проясняет ситуацию. — Левая лапа! Она попала выше!

Огромная лапа, похожая на крокодилью, пляшет в прицеле… Хлоп!

Мази-и-ила!

Тонкий яркий луч впивается в шею дракона, тот с ревом мотает головой, уходя от луча…

Ледяной шар улетает куда-то далеко вглубь пещеры и, разбившись о стену, рассыпается голубыми осколками…

Кира кратко и прочувствовано произносит пару слов. В реве и грохоте не очень слышно, каких именно, но вряд ли кто-то в такой ситуации станет цитировать Пушкина и Шекспира…

Хлоп! Ага!

Охромевший дракон на трех лапах медленно движется навстречу…

Луч вспарывает чешую у самого основания шеи. Всем корпусом поворачиваться труднее, чем вертеть во все стороны гибкой шеей, но дракон пытается. Лазер прочерчивает черную полосу на теле Непобедимого, ругань Киры сливается с благословениями Терезы.

Хлоп! Дымится пол… Как эта безрукая кикимора выбила третий разряд по стрельбе?

Бабах! Бабах! Бабах! Мать ее так, лучше б уж дальше благословляла… Оглохнуть же можно! Она что, не думает целиться вообще, что так часто палит?

Ледяной шар пролетает над самой головой и затыкает ревущую пасть.

Луч пляшет по широкой бронированной груди, нащупывая начатый разрез. Рев уже не прекращается. Тереза опять заводит свою латынь, но в глаз она все-таки попала…

— Кира! Отходи! — кричит где-то сзади Этель.

Одноглазый и хромой непобедимый гад неумолимо приближается, скользя на своих трех, он уже рядом, он занимает всю пещеру, горой возвышаясь над Кирой и очень неприятно напоминая Ольге сцены из «Парка юрского периода»…

— Кира! Хвост! — голос волшебницы срывается на визг, но Кира и не думает двигаться с места.

Луч медленно движется, продолжая начатый разрез, черная кровь брызжет фонтаном, рев переходит в сдавленный хрип…

Хвост появляется неожиданно. Он выныривает из темноты и движется, как кажется Ольге, прямо на нее…

Единственное, что может сделать насмерть перепуганная Ольга в состоянии полной паники — это нажимать на спуск, не целясь, поскольку времени целиться нет, авось благословение сработает…

— Кира! — истошно вопит Этель.

Хвост разлетается черными клочьями, тяжелый тупой обломок, похожий на камень, бьет Ольгу в плечо и она, вскрикнув, выпускает из рук оружие.

Гулко бухается о каменный пол громадная голова, от которой до сих пор валит пар, дергается в конвульсиях огрызок хвоста, крокодилья лапа скребет по полу…

И медленно, неестественно медленно, как в кино, оседает на пол Кира.

— Я ж тебе говорила! — отчаянно вопит Этель, проносясь мимо Ольги. Падает на колени у бездыханного тела отважной подруги и горестно произносит кратенький монолог, в котором единственное печатное слово — «молодежь».

Когда зал опустел, король подошел к помосту, полюбовался на головы Хаббарда и Альви, а также на разрубленного до пояса Хлафиуса, затем приблизился и внимательно осмотрел тела остальных, даже проверил пульс. Удовлетворенный результатом, он обернулся к Кантору и Элмару, терпеливо ожидавшим дальнейших распоряжений, и махнул рукой.

— Пошли.

— Пошли так пошли, — вздохнул Элмар. — Ну и как тебе?

— Больно, — проворчал Кантор.

— Потерпи немного, сейчас Шеллар всех магов соберет, и тебя полечат. Тебя не задело?

— Сам видишь. У меня хорошая кольчуга. А вот ваш король мне не нравится. Как он мог сломать стрелу, если она застряла в кольчуге? Она бы просто выпала.

— Тханкварра! — простонал Элмар. — Я так и знал! Я же ему говорил… Сейчас придем, раздену и посмотрю. Силком раздену, если опять начнет упираться. Он что, совсем ничего не чувствует?

— Я слышал, так бывает, — заметил Кантор, стараясь угнаться за размашистым шагом короля и его первого паладина.

— Я знаю, — проворчал Элмар. — Со мной тоже бывало. А как ты ухитрился заметить этих стрелков? Их же не видно было.

— Я не увидел, — пояснил Кантор. — Я услышал. Я очень хорошо слышу. Мне одно непонятно — почему Жак оказался без всякой защиты? Его что, не предупредили?

— Понятия не имею. Спросишь у Шеллара, если тебе интересно.

Король стремительно шагал впереди, на ходу отдавая краткие указания попадавшимся по пути людям. Начальнику стражи — убрать трупы из банкетного зала, распорядителю церемоний — прибрать этот самый зал, камердинеру — подать в королевские апартаменты вина и кофе, еще кому-то — немедленно найти мага и прислать к нему, высунувшейся на шум роскошной даме — убираться с глаз, и так далее.

Добравшись до своей гостиной, король рухнул в ближайшее кресло и сообщил:

— Что тебе сказать, Элмар. Ощутил я твое хваленое «высокое вдохновение». Дерьмо полнейшее, это из-за него я три раза промазал. И если хочешь знать, я жалею, что дал тебе слово. И жалею, что его сдержал. Если с Жаком что-то случилось, я тебе этого не прощу. И даже если не случилось, как я после всего этого посмотрю ему в глаза?

— Шеллар, — перебил его кузен. — Немедленно раздевайся!

Кантор тоже заметил, как потемнела ткань камзола вокруг обломка стрелы. Издали этого было не видно, но сейчас, вблизи, было совершенно ясно, что их подозрения очень даже обоснованы.

— Отстань, — резко ответил король. — Тебе не хочется говорить на эту тему, но придется.

— Тханкварра! — взвыл Элмар и распахнул на нем камзол, вырывая крючки и петли. — Шеллар, ты идиот! Посмотри на себя! Снимай немедленно! Я тебе говорил, что ты ранен, а ты мне голову морочил своей кольчугой! Это у тебя кольчуга? Где ты взял эту рухлядь? Да что ж ты за недотепа такой!

На рухлядь королевский доспех отнюдь не походил, и Кантору было не вполне понятно, как стрела могла пробить накладную пластину из драконьей кожи с такого расстояния.

— Элмар, успокойся, — недовольно откликнулся король, неохотно позволяя содрать с себя камзол вместе с портупеей и кобурой. — Мне не больно.

— Тебе не больно? — продолжал вопить принц-бастард, возясь с застежкой на горловине. — Придурок! Ты истекаешь кровью! Тебе что, жить надоело? Как она расстегивается? Впрочем, хрен с ней…

Он двумя движениями сломал пластину горловины, взялся двумя руками за ворот и, поднапрягшись, рванул. Непробиваемая шкура треснула, как старая холстина, с жалобным звоном посыпались звенья и крупная чешуя, а кольчуга развалилась почти до пояса. Кантор восхищенно покрутил головой и подошел поближе.

— Ай-яй-яй… — сказал он, увидев пропитанную кровью рубашку. — Отчего же так хлещет?