Неизвестные Стругацкие. От «Отеля...» до «За миллиард лет...»:черновики, рукописи, варианты - Светлана Бондаренко

Группа Миловановича идет на трех гусеничных машинах. Передняя машина — обычный военный бронетранспортер, две остальные две — вездеходы, оборудованные под походные лаборатории. Людей не видно, только из командирского люка передней машины торчит, высунувшись по пояс, сам Милованович — сухощавый пожилой человек в рубашке цвета хаки с засученными рукавами, черный, горбоносый, с толстыми усами, которые, как у гайдука, опускаются ниже подбородка.

Передняя машина подкатывает к мосту, Милованович оборачивается и, подняв руку, подает водителю следующей машины какой-то знак пальцами. Бронетранспортер вкатывается на мост, проходит его на малой скорости, выбирается на противоположный берег оврага, и сейчас же на мост выкатывается вторая машина, несущая над кузовом матово отсвечивающий белый купол в несколько метров поперечником, а за ней следует третья машина с огромным вращающимся локатором… Все три машины одна задругой бодро бегут по дороге и словно растворяются в воздухе вместе с поднятой ими пылью, а через мгновение вновь одна задругой появляются на прежнем месте перед мостом. Горбоносый, черный, как ворон, Милованович оборачивается и, подняв руку, подает какой-то знак пальцами, машины, одна задругой, перекатываются через мост, исчезают, подобно призракам, и вновь появляются на прежнем месте перед мостом, и снова Милованович поднимает руку… и снова, и снова, и снова.

— В петлю, значит, угодили, — произносит Виктор. — На Красной Горке тоже такое местечко есть, Горлохват туда вляпался, так уже десяток лет вот так крутится… <… > Зато они всех нас переживут… Мы подохнем, дети наши помрут, а они так и будут крутиться, и хоть бы хны… Они же там ничего не понимают и знать ничего не знают… знай себе прутся через мост, и каждый раз это им в новинку…

Собственно «мясорубка», которая подробно описывается в повести, во втором варианте, как заявляет Сталкер, «сдохла». Туда он собирался послать Профессора. В первом варианте она цела, и там гибнет Профессор, освобождая путь Сталкеру к заветной цели.

О самой заветной цели. В фильме это Комната. В третьем варианте — терраска. Во втором — То Самое Место. А вот в первом варианте — Золотой Круг. И именно в первом варианте единственный, кто доходит до него, Сталкер, решается все-таки пройти по нему. Это тоже описывается в фантастическом виде:

Увязая по щиколотку в белом песке, он бредет по дну карьера и подходит к краю огромного желто-сверкающего диска. Не задерживаясь, он ступает на него, и нога его проваливается, и он бредет по золотой пленке, оставляя за собой черные рваные дыры, не переставая что-то беззвучно твердить, шевеля губами, полузакрыв глаза и откинув голову назад… И он сходит на песок и идет по песку, а в карьере сгущаются сумерки, а он все идет по песку, и карьер погружается во мрак, и слышится скрип, словно отворяется деревянная дверь, и шорох шагов по песку сменяется стуком каблуков по камню, и в сером свете Виктор поднимается по лестнице и вступает на лестничный пролет своего дома.

И последствие (исполнение заветного желания) показывает истинную мечту Сталкера: рюкзак, полный «золотых монет вперемешку с обандероленными пачками банкнот».

Атомная мина, которую приносит в Зону Профессор и, придя к заветной цели, разряжает и разбрасывает ее детали, в первом варианте все-таки срабатывает, но позже, когда Сталкер уже дома: «Свет за окнами меркнет, и страшный удар сотрясает дом. С лязгом и дребезгом вылетают стекла, распахиваются рамы, и в опустевших проемах видно, как над черными силуэтами домов вспухает, раздувается гнойным пузырем огненный гриб атомного взрыва».

Нет ни в одном из вариантов сценария, в отличие от кинофильма, стихов Арсения Тарковского и Тютчева, нет вообще конечной сцены с истерикой Сталкера и с Мартышкой и двигающимися сами по себе по столу предметами.

Точно также можно проследить и наличие-отсутствие ключевых разговоров: как они появляются, изменяются или исчезают, обратить внимание на те, которые прошли от первого варианта до самого фильма… Но оставим это интересное занятие любознательным.

И хотелось бы сказать еще об одном. Никогда не считала «Сталкер» детищем Тарковского. В первую очередь — Стругацкие. С первого, памятного просмотра и до сих пор (а смотрела-то я его раз десять, не меньше) отношение к нему такое же, как к лучшим книгам Стругацких. Построение фильма я понимаю так: смотреть «Сталкер» нужно, настроившись на работу ума. Фильм поделен на куски. Диалог (или монолог) — участок ничего не происходящего — диалог — опять пауза… и т. д. То есть запоминаешь, о чем говорилось; а потом дается время на обдумывание этого. Тарковский талантливо иллюстрирует эти мысли (заложенные Стругацкими!) и помогает видеорядом во время пауз (они едут на дрезине, они идут, просто камера скользит по природе или по воде) мыслить.

И еще. Как мне кажется, кинофильм «Сталкер» отображает по крайней мере три повести АБС. Антураж в нем — от ПНО. Многие высказанные мысли — из рассуждений персонажей ГЛ.

«Мы просто выпьем. Как это делает сейчас половина нации. Другая половина — напивается, ну и бог с ней, а мы просто тихонько выпьем», — говорит Банев в ГЛ. «Я просто выпил, как это делает половина народонаселения. Другая половина — да, напивается. Женщины и дети включительно. А я просто выпил», — говорит Писатель в «Сталкере».

«…В спорах рождается истина, пропади она пропадом», — говорит опять же Банев. «В спорах рождается истина, будь она проклята», — вторит ему Писатель.

«Как похвалит какая-нибудь сволочь — рана. Другая сволочь похвалит — другая рана», — сетует Р. Квадрига. «Обругает какая-нибудь сволочь — рана. Другая сволочь похвалит — еще рана», — сетует Писатель.

«…какой из меня, к черту, писатель, если я не терплю писать, если писать для меня — это мучение, стыдное, неприятное занятие, что-то вроде болезненного физиологического отправления, вроде поноса, вроде выдавливания гноя из чирья», — говорит Банев. «Какой из меня, к черту, писатель, если я ненавижу писать. Если для меня это мука, болезненное, постыдное занятие, что-то вроде выдавливания геморроя», — говорит Писатель.

«Да, милые мои, давно оно прошло, то время, когда будущее было повторением настоящего и все перемены маячили где-то за далекими горизонтами. Голем прав, нет на свете никакого будущего, оно слилось с настоящим, и теперь не разберешь, где что», — рассуждает Банев. «Раньше будущее было только продолжением настоящего, а все перемены маячили где-то там, за горизонтами. А теперь будущее слилось с настоящим», — говорит Писатель.

А вот образ Зоны похож не на Зону в ПНО, а скорее на Лес в УНС. Причем не реальный Лес, а тот, к которому обращается Перец: «Погляди на меня хотя бы сейчас, когда мы одни, не беспокойся, они все спят. Неужели тебе никто из нас не нужен? Или ты, может быть, не понимаешь, что это такое — нужен? Это когда нельзя обойтись без. Это когда все время думаешь о. Это когда всю жизнь стремишься к. Я не знаю, какой ты. Этого не знают даже те, кто совершенно уверен в том, что знают. Ты такой, какой ты есть, но могу же я надеяться, что ты такой, каким я всю жизнь хотел тебя видеть: добрый и умный, снисходительный и помнящий, внимательный и, может быть, даже благодарный. Мы растеряли все это, у нас не хватает на это ни сил, ни времени, мы только строим памятники, все больше, все выше, все дешевле, а помнить — помнить мы уже не можем. Но ты-то ведь другой, потому-то я и пришел к тебе, издалека, не веря в то, что ты существуешь на самом деле. Так неужели я тебе не нужен? Нет, я буду говорить правду. Боюсь, что ты мне тоже не нужен. Мы увидели друг друга, но ближе мы не стали, а должно было случиться совсем не так. Может быть, это они стоят между нами? Их много, я один, но я — один из них, ты, наверное, не различаешь меня в толпе, а может быть, меня и различать не стоит. Может быть, я сам придумал те человеческие качества, которые должны нравиться тебе, но не тебе, какой ты есть, а тебе, каким я тебя придумал…»

Насколько это близко к сталкеровской Зоне: «Зона — это… очень сложная система ловушек, что ли, и все они смертельны. Не знаю, что здесь происходит в отсутствие человека, но стоит тут появиться людям, как все здесь приходит в движение. Бывшие ловушки исчезают, появляются новые. Безопасные места становятся непроходимыми, и путь делается то простым и легким, то запутывается до невозможности. Это — Зона. Может даже показаться, что она капризна, но в каждый момент она такова, какой мы ее сами сделали… своим состоянием. <…> Но все, что здесь происходит, зависит не от Зоны, а от нас! <…> Мне-то кажется, что пропускает она тех, у кого… надежд больше никаких не осталось. Не плохих или хороших, а… несчастных?»