Жизнь адмирала Нахимова - Александр Зонин

Нахимов – блестяще образованный артиллерист – участвует во всех начинаниях Тотлебена и ревностно помогает инженеру. Как старший флагман, он содействует своим опытом Корнилову в извлечении для обороны всех средств флота и порта. Но есть у него и своя особая задача.

Его видят все – на батареях, перестреливающихся с неприятелем, на кораблях, с которых свозят порох и ядра, на пристанях, где ждут назначения вновь сформированные части, на крутых подъемах, где впрягшиеся матросы с руганью тащат пушки в гору. То адмирал спокойно стоит под пулями, то показывает, как лучше сложить груз в барказ. Еще через час он заботится, чтобы встреченная им часть не мокла под дождем и скоро получила горячий приварок с чаркой водки. На крутой улице он помогает вытянуть пушку. Всегда для солдат и матросов есть у него простые слова, которые осмысливают труд и подвиг, которые заставляют чувствовать, что в Севастополе обороняется родная земля, вся необъятная великая Россия.

Корнилова узнают как геройского командира, передают его фразу: "Заколите того, кто осмелится говорить об отступлении. Заколите и меня, если бы я приказал вам отступить". Но даже тем рядовым, которые не знают адмирала Нахимова, хорошо знаком Павел Степанович: каждому севастопольцу известна его сутулая фигура с золотыми адмиральскими эполетами и короткой саблей. Он становится душой обороны Севастополя.

У союзников недостаточно войск, чтобы обложить Севастополь. Они очищают Инкерманские высоты, и следом за ними возвращаются войска Меншикова. 18 сентября на усиление гарнизона приходят Бутырский и Бородинский полки. 20 сентября князь приезжает и осматривает работы по укреплению Южной стороны. Он с кислой улыбкой протягивает руку Нахимову.

– Как видите, вам не пришлось встречать неприятеля. Генерал-адъютант Корнилов своевременно переехал в город.

– Я не мог знать, ваша светлость, что взрослые люди затеют игру в жмурки-с, – громче обычного отвечает Нахимов.

Князь надменно играет плеткой. Говор в свите смолкает.

– Ужели непонятно-с, – безжалостно продолжает Павел Степанович. Канробер и Раглан искали вас на юге, вы увели войска на север. Они сюда – вы туда. Подлинно-с – жмурки.

– Такие анекдоты на баке рассказывают, господин Нахимов. – У князя дергается нога, и он еще сильнее взмахивает плеткой.

– Бака я никогда не чурался, ваша светлость, а анекдоты рассказывать не умею. Не моя вина, ежели события, чуть не стоившие нам Севастополя, похожи на анекдоты.

– Я вас не держу, господин вице-адмирал, – в бешенстве шепчет побелевшими губами Меншиков. Свита расступается перед Нахимовым с испуганными лицами. Конечно, князь доложит об этом дерзком разговоре царю.

Союзники начали осадные работы. От Рудольфовой до Зеленой горы, на высотах, окружающих Севастополь, вырастают гребни свежей земли. Союзники запасливы не в пример Меншикову. Они привезли с собой и туры, и фашины, и даже мягкую землю – все, чего нет на безлесной скалистой почве Севастополя. А защитники города не имеют ни хвороста, ни дерна, ни черной земли. Они вынуждены поддерживать внутренние крутости батарей стенками, сложенными из камня и глины, их лучшие одежды для щек амбразур – мешки с землей непрерывно загораются от выстрелов, осыпаются и мешают пушкам действовать. У севастопольцев на ряде вновь возведенных батарей еще нет даже пороховых погребов, и их заменяют врытые в землю корабельные цистерны.

И все же осажденные теперь бодро смотрят в будущее. У пушек хлопочут моряки, на корабельных батареях не знавшие никаких укрытий. Батареями распоряжаются привычные к артиллерийскому делу морские начальники. Против каждой новой амбразуры, пробитой на бастионах осаждающих, на севастопольских укреплениях мгновенно появляется дуло нового орудия. И в тылах батарей громоздятся запасные пушки, свезенные с кораблей.

Первое предварительное состязание в вооружениях длится двадцать дней. 4 октября англо-французские батареи начинают по всему фронту осады пристрелку, а пароходы союзного флота расставляют в море буйки. Союзники готовят бомбардирование и с суши и с моря.

С рассветом 5 октября, лишь только расходится ночной туман и солнце встает на безоблачном небе, часть флота союзников вытягивается из Балаклавской и Камышовой бухт, другая часть подвигается ко входу на рейд со стороны Качи. На тихой воде отчетливо поднимаются вверх дымки суетливых буксиров, подводящих суда к их позициям. Армейское командование союзников не дожидается устройства флота и начинает бомбардировку с семи часов.

Павел Степанович приезжает на 5-й бастион, когда двухпудовые бомбы, стонущие в полете, уже часто лопаются над банкетами батарей. Каменный парапет казармы разрушен, пять орудий приведены в бездействие, нижняя часть стены бастиона пробита насквозь, и вереница носилок с ранеными направляется в город.

Нахимов проходит на правый фас укрепления и весело здоровается, с матросами.

– Вот наконец и проснулись неприятели наши. Посмотрим-с, на что они способны. Грохот выстрелов учащается.

– Квочка! – кричит наблюдатель в прикрытие, и бомба с визгом впивается в каменную стенку, разрывая старательно уложенные камни

– Галки! – тем же беспечным, насмешливым голосом докладывает матрос, хотя два ядра шлепнулись в центре пехотного резерва и солдаты спешно крестятся над убитыми.

– А зачем так близко батальон литовцев подвели? – морщится Нахимов. Кто это приказал? На случай штурма успеем вызвать. Отведите, господин майор, ваших людей на завал, в лощину. А здесь оставьте адъютанта.

– Жеребец! – снова возглашает наблюдатель и направлением руки показывает место, в которое должна упасть двухпудовая бомба.

Павел Степанович подходит к амбразуре, которую очищают и смачивают швабрами батарейцы.

– Ну-с, отойди, братец. А, Кошка! Чего ты застыл на месте?

Матрос нехотя отодвигается и неодобрительно смотрит на золотые эполеты адмирала.

– Он картошкой бьет, ваше превосходительство. Пристрелялся по амбразурам.

– Вот и нечего подставляться на картечь. По такому красавцу небось не одна девка заплачет.

Павел Степанович приставляет к глазам подзорную трубу. Облако дыма застилает батареи на Рудольфовой горе. Только вспышка огня указывает места орудий. За ночь французы открыли новые амбразуры, и, должно быть, у них не меньше пятидесяти орудий. Картечь рвется во рву, и осколки ее вместе с землей и мелкими камнями достигают амбразур. Напор воздуха срывает с головы адмирала фуражку, и она катится по рву. Что-то темное и клейкое каплет на руку Павла Степановича и трубу. Он выпрямляется и идет к ближайшему орудию.

– Нуте-с, голубчик, сними щит. Да не ломай фуражку, дело надо делать-с. Так-то, молодец! – одобряет адмирал, потому что матрос, несмотря на посыпавшиеся пули, живо снимает щит.

Нахимов сгибается над орудием и бросает артиллерийской прислуге:

– Подъемный винт на шесть градусов. Вправо, вправо. Есть. Так палить.

– Вот-с, попробуйте на этом прицеле, – говорит он лейтенанту, командующему батареей.

– К орудиям! – командует лейтенант.

Гремит залп, сотрясая весь бастион. С воем летят бомбы на Рудольфову гору, взметают над брустверами землю и балки.

– Очень хорошо! – кричит Нахимов в ухо лейтенанту. – Побыстрее надо. Батально. Не давайте им опомниться.

Через час на Рудольфовой горе один за другим раздаются взрывы, и столбы красного пламени в густом черном дыму поднимаются над линией французов.

– Пороховые погреба-с, – лаконически замечает Павел Степанович. Господа французы теперь вас не станут беспокоить. А вы все-таки тревожьте их редкими выстрелами, мешайте им работать.

Он собирается сесть на лошадь, но его окликает Корнилов, приехавший со своей свитой.

– Павел Степанович! Поздравляю с успехом… Да вы ранены? У вас вся голова в крови.

– Кажется, оцарапало-с. Слишком мало, чтобы об этом заботиться, разве фуражку придется новую приобретать.

– Беречься надо, Павел Степанович.

– Вам, вам беречься надо. Вы у нас начальник и душа защиты-с. Куда вы теперь, Владимир Алексеевич?

– Я на Четвертый и на Корабельную. Поглядеть, как против англичан управляемся.

– Ну зачем? Там Новосильский, там Истомин, ни к чему-с. И я вот на Восьмом только побываю, тоже приеду,

– Значит, встретимся на Малаховом. – Корнилов энергично жмет руку адмирала и пускает в карьер своего высокого ладного жеребца.

7-й бастион из орудий, фланкирующих приморскую батарею № 10, бьет по прибрежной полосе Карантинной бухты, препятствуя выдвижению французских полевых пушек в тыл приморской батареи. Редкий огонь бастиона удерживает противника.

Павел Степанович знает преимущества, которые будет иметь неприятель в состязании с береговыми батареями. Корабли могут стать на дистанцию обстрела около 500 саженей, тогда как нашим батареям придется отвечать на расстоянии не меньше 650 саженей. Вот уже французы отдают якоря. Из портов трехдечных кораблей показались клубы белых облаков и разошлись, прихотливыми фестонами. № 10 и Александровская батареи открывают огонь по устанавливающимся французским кораблям. Они вырастают из морской шири, и, кажется, нет им конца. С юга от входа в Херсонесскую бухту грозную линию неприятеля начинают "Шарлемань", "Марсель" и "Монтебелло". На этом корабле уже перебит шпринг и в двух местах вспыхнул пожар. "Монтебелло" и "Париж" под адмиральским флагом. "Жан-Бар", "Вальми", "Сюфрен", "Генрих IV", "Баяр", "Наполеон", "Юпитер" и два турка "Махмудие" и "Шериф" протянулись параллельно входу на рейд перед затопленными судами.