Неправильная женщина - Анна Стриковская

— Мама? У тебя случайно нет светлого тонального крема?

— Кать, есть, конечно. Заходи, заодно и поможешь.

Катька появилась через минуту. Я объяснила, в чем проблема. Она посмотрела на меня как на убогую, взяла трубку и набрала какой-то номер. Судя по всему, звонила она Бертло, потому что после ее звонка он нарисовался на пороге, взял мое платье и куда-то унес. Минут через двадцать вернулся посыльный с выглаженным. За это время дочь прочитала мне нотацию. Пока я занимаюсь своей профессией, со мной еще можно дело иметь, а в обычной жизни я, оказывается, как беспомощный цыпленок, меня надо за ручку водить. Не умею пользоваться телефоном… ля-ля-ля.… И пошла, и пошла.… Пока Катька зудела, я отыскала в косметичке тональный крем, вручила ей, достала плойку и принялась сооружать на голове что-то, напоминающее вечернюю прическу. Когда платье прибыло, Катерина отправилась к себе. Я повесила его на плечиках в шкаф и посмотрела на часы — до восьми была еще куча времени.

Знаю, многие женщины тратят на макияж часа по два. Для меня загадка — как им это удается? Что можно делать два часа у зеркала? Мне на то, чтобы накраситься, надо минут десять максимум. Это для вечернего варианта. А если просто на работу — хватит и пяти. Единственное затруднение вызывало отсутствие драгоценностей. Но я решила, не мудрствуя лукаво, остаться в любимых серьгах из александрита. Когда-то, во времена советской власти, моя мама купила жуткие серьги: золотые паучьи лапки сжимали крупные александриты. Папа пришел в ужас, но было поздно. Или рано, в зависимости от того, как посмотреть. Потому что мама серьги отнесла ювелиру, и тот обкатал их золотым ободком, в который вставил бриллиантовые звездочки: крошки, оставшиеся от огранки более крупных бриллиантов. Получились современные, крупноватые, но очень красивые серьги. Мне их подарили на защиту диссертации. По цвету они отлично подходили к платью, особенно при искусственном освещении.

Я отставила прикрасы в сторону и подключила лэптоп. Почитала статьи, которые закачала перед отъездом, и даже поиграла немножко в бильярд — практически единственную компьютерную игрушку, которая мне нравится. Потом оделась, накрасилась, подправила прическу и вышла. Было без трех минут восемь.

У самого выхода на лестницу я столкнулась с Пеллерненом. Он был в смокинге, и надо сказать, выглядел в нем потрясающе. Хотя, если честно, мне он больше понравился в джинсах и майке. Он оглядел меня с ног до головы, но ничего не сказал относительно моего внешнего вида. Просто подал руку, и повел вниз.

Гости уже начали собираться. Внизу у входа стоял Жан Мишель вместе со своей сестрой Аньес, и приветствовал каждого вновь прибывшего. Выглядело все так, как будто мы принимали участие в съемках фильма из жизни высшего общества. Только съемочной группы не было. Я тихонько сказала Анри:

— Никогда не думала, что фильмы настолько близки к жизни.

— Еще бы. Гораздо ближе, чем ты думаешь, — прошептал он мне в самое ухо. Ага, на людях он со мной на «вы», но как только его никто не слышит…

А он продолжил:

— Знаешь, я загадал. Если ты, как все, наденешь черное платье, то «нет», а если не черное, то «да».

— Что «нет»? И что «да»?

— Узнаешь. А пока пойдем, я тебя познакомлю с публикой, и угощу вином. Вино здесь чудесное, тебе понравится.

Вино и впрямь было замечательное. Вернее, вина. Белые рейнские и красные французские. Было и шампанское, но я удивила Анри, наотрез от него отказавшись. Не люблю эту шипучку, у меня от нее живот болит.

Гостей становилось все больше, в какой-то момент меня потоком оторвало от Пеллернена и унесло от него в другой конец зала. Время от времени его седая шевелюра мелькала то тут, то там, но все время в отдалении. Я отошла к стене и встала под защитой колонны. Ко мне робко приблизилась Морин и предложила:

— Надя, хотите мороженого?!

Я с радостью ухватилась за это предложение. Хоть будет чем себя занять. Девочка принесла две красивые хрустальные вазочки, мне и себе, и пристроилась рядом.

Видно, ей и впрямь понравился мой сыночек, потому что она спросила:

— Надя, скажите, а Серж, Ваш сын, любит музыку?

Я вспомнила, что мне о ней говорили: она учится в консерватории; и ответила осторожно:

— Не знаю, Морин, не думаю, что он особенно ее любит. Он весь в своих компьютерах. Знаю, правда, что иногда он слушает русский рок. Но, по-моему, его больше привлекают тексты. А потом, ему медведь на ухо наступил!

— Что?

— Ну, у него совсем нет музыкального слуха. То есть абсолютно. Из десяти нот он не попадает в десять. Но мелодичная музыка Сержу нравится.

— И ему совсем не нравятся современные композиторы?

— Вряд ли он знает кого-нибудь из современных композиторов. Я-то в моих музыкальных пристрастиях не пошла дальше Рахманинова и Грига, а Сережа, по-моему, в классике вообще застрял на вальсах Штрауса и песнях Шуберта.

Морин воскликнула с нескрываемой радостью:

— Правда?!

Я не поняла, чему она так обрадовалась, но подтвердила свои слова.

— Знаете, Надя, я ненавижу современную серьезную музыку. Не-на-ви-жу!!! А мой, так называемый, папа — современный композитор. Кошмарный сон! Какое счастье, что сегодня у него концерт в Сиднее!!! А то он бы сюда приперся и пил мою кровь!!!

Я вытаращила глаза.

— Мама догадалась привезти сюда мою виолончель. Но я не дала достать ее из машины, она так и уехала в гараж! А то бы все мучились, вынужденные слушать его очередной шедевр, написанный специально для виолончели. Как будто стадо кошек дерут за хвост!

Бедное дитя! Я и не представляла, что этим безмятежным голубым глазам известны бури. А ведь за занавесью кудряшек кипят нешуточные страсти. Такое чувство, что она готова порвать родителей в клочки.

— Морин, Вы учитесь в консерватории? — Я хотела еще что-то добавить, но вовремя осеклась. К нам приближалась мама бедной девочки. Морин сжалась.

— О чем Вы тут так оживленно беседуете?

Я, к счастью, нашлась.

— О музыке. Морин ведь музыкантша, она учится в консерватории?

— Да, — гордо произнесла Аньес, — она виолончелистка. А что вы говорили о музыке?

— Я призналась, что совершенно не знаю современной музыки. Да и, честно сказать, просто ее не люблю. Я предпочитаю оперы, написанные в XIX веке.

Морин взглянула на меня с благодарностью.

— О, — совершенно деревянным голосом сказала Аньес, — я надеюсь, у меня будет случай Вас переубедить. Морин, дорогая, а где твоя виолончель?

— В багажнике, мамочка. Ты забыла ее вынуть из машины.

Аньес на это не нашлась, что ответить, и ретировалась.