Ковпак - Теодор Гладков

И еще — стиль работы Ковпака. Коротко его можно сформулировать в одном неизменном правиле: главное — людская душа. Все остальное потом. С познания этой самой души Ковпак начинал решительно все. Он никогда ничего не предпринимал, пока не убеждался, что разобрался в человеке до конца. Разобравшись, решал, верить этому человеку или нет. Преобладало первое… Ковпак верил людям, потому что верил самому себе. Он часто говорил: «Все хотят одного — добра. Я тоже. Значит, все — и я с ними — стоят доверия и помощи. Остается оказывать им то и другое. Вот и все…»

Вот и все. Очень просто. Как прост был и сам Ковпак, так говоривший и так поступавший. Это душевное качество Деда зиждилось на прочном фундаменте — до чрезвычайности обостренном правдолюбии, делавшем его беспощадно нетерпимым к малейшей неправде как у других, так и у себя самого. В свою очередь, эта беспощадность придавала Ковпаку нерушимую твердость и уверенность в поступках.

С этой высоты понятий о чести, о правде Ковпак расценивал и собственное служебное положение. Оно виделось ему как долг, который он всю жизнь платит партии, государству, народу. По тому же своему неистребимому правдолюбию Ковпак люто ненавидел всякий бюрократизм.

Как-то Сидору Артемьевичу подали на подпись документ — ответ на заявление, поступившее от колхозника, инвалида Отечественной войны. Ковпак по многолетней привычке несколько раз перечитал текст, чуть шевеля губами. Задумался. Снова перечитал. Потом молча вернул документ сотруднику аппарата Президиума, стоявшему рядом в ожидании подписи. Тот озадачен:

— Не подпишете, Сидор Артемьевич?

— Не подпишу.

— Что-нибудь не так?

— Вот именно.

— Так в чем же дело?

— А в том, что ты мне одну только бумагу подал, одну бумагу, а не помощь. А человеку помощь нужна, а не бумага о помощи. Понял?

— Понимаю, Сидор Артемьевич, но человек просит у нас того, чего мы сделать не можем. Компетенция не наша, не Верховного Совета…

— Вот тебе и раз! Ну и что из того? Разве нельзя договориться с тем, у кого есть эта твоя компетенция, и помочь человеку, а не футболить бумаги? Чего молчишь?

Ничего не ответив, сотрудник ушел, унеся злополучный документ. Ковпак мог не беспокоиться: теперь человеку действительно помогут.

Доброжелательность Ковпака, однако, никогда не переходила в безмятежное благодушие. Не так уж редко он становился крут, беспощадно прям и откровенен до грубости — такое случалось, если просьба посетителя не вязалась с законом. Если проситель хитрил, ловчил, врал, он наталкивался на скалу. Ковпак был неумолим, ничто не могло его принудить нарушить или обойти закон. Ковпак не ограничивался отказом: он немедля, не спуская глаз с посетителя, объяснял ему, почему он, Ковпак, считает свое решение единственно правильным. Соглашался с ним обиженный или, наоборот, возражал, отрицал, значения не имело. Ковпак упорно вел свою линию. Внятно, ясно, четко и коротко он втолковывал, почему не прав посетитель, а прав он — Ковпак. И не столько лично Ковпак, сколько народ, государство, им в данном случае представляемое. Разъяснение порой превращалось в настоящую, притом весьма поучительную лекцию. «Чтобы доказать человеку его неправоту и тем помочь ему найти правду — для этого нельзя жалеть времени», — часто говорил он своим сотрудникам. Не только они — все на Украине знали: «Если с правдой к нему пойдешь, с правдой и выйдешь. А нет — лучше не ходи вовсе…»

Удовлетворял ли Ковпак просьбу посетителя или отказывал, в любом случае человек не уходил из приемной заместителя председателя Президиума Верховного Совета республики без справедливости…

Пришел однажды средних лет дядька с торбой за плечами. Секретарь приемной Наташа Мандрик скользнула взглядом по неприметной фигуре крестьянина — таких здесь тысячи побывали. Девушка привычно взялась за карандаш.

— Вы к Сидору Артемьевичу?

— К нему…

— Пожалуйста, назовите фамилию. Я вас запишу на очередь. Сегодня, к сожалению, приема нет.

— Да вы, голубушка, того… Не хлопочите. И записывать ни к чему. Скажите просто, мол, просится к вам знакомый. Ничего ему от вас не нужно. Хочет лишь спасибо сказать за науку. В сорок третьем преподал мне ее Сидор Артемьевич… Вот и все, дочка.

От сдержанности крестьянина не оставалось уже и следа. Он явно волновался, говорил возбужденно и спеша. Ковпак, сам человек догадливый и сообразительный, терпеть не мог людей невнимательных и нечутких. Таких сотрудников в его окружении не было и быть не могло. Все секретари и помощники Сидора Артемьевича потому были людьми остроглазыми и наблюдательными, а главное — добросовестными. Ковпак внушал им не раз и не два:

— Вы, а не я начинаете прием людей. С вас и начинается здесь Советская власть. Вот я и прошу: пришел к нам человек, пусть сразу почувствует — не зря пришел, с правдой уйдет от нас. И вы первыми ему эту мысль подавайте! Первыми! Помните это…

Девушка, слушавшая разволновавшегося дядьку, быстро сообразила, что к чему, и моментально исчезла за дубовой дверью Ковпакова кабинета. Спустя мгновение она выглянула:

— Прошу войти!

Дядька обрадованно кивнул и заторопился к полуоткрытой двери. Ковпак приподнялся ему навстречу, с минуту всматривался в лицо, что-то припоминая. Пригласил радушно:

— Да вы садитесь, ногам и без того работы хватает.

— Ваша правда, спасибо… — Гость осторожно опустился в глубину большого кожаного кресла напротив письменного стола.

Почему-то он до сих пор так и не поднял глаз на генерала. На посетителе — гуцулка, или кептар, то есть меховая безрукавка, богато расшитая цветными нитками, удивительно нарядная. В руках крысаня с твердыми полями, украшенная яркой лентой и не менее ярким петушиным пером. Голову обнажил еще в дверях, как и полагается по крестьянской воспитанности и уважительности.

— Что, Сидор Артемьевич, меня уж и не узнать?

— Узнать? — Ковпак поднял бровь. — А мы знались раньше? Погоди-ка, мил-человек… — Взгляд Деда затуманило отдаленное воспоминание… Карпаты. Истекает кровью партизанское войско, в одиннадцатый раз загнанное в фашистское кольцо. Каратели наступают остервенело. Все горные тропы, дороги, пути перекрыты. Надвигается голод. Люди измотаны смертельно. Без проводника — Ковпаку и Рудневу это ясно как день божий — двигаться дальше означает идти навстречу смерти. Разведчики привели такого, разыскали. Вот он многие годы спустя и сидит сейчас перед Ковпаком. Улыбается… А тогда?

— …Ты кто? — Страшно исхудалый, почерневший от недосыпания и адского напряжения этих дней, Ковпак был грозен на вид. Вопрос прозвучал как выстрел.

— Здешний учитель, — поспешно отозвался верховинец.