История Кубанского казачьего войска - Федор Щербина

Самое наказание осужденных было обставлено предосторожностями. Граф Салтыков в письме к Гудовичу от 26 июня 1793 года предложил, чтобы войска Кубанского егерского корпуса остались в Ростовской крепости до окончания экзекуции и чтобы, в случае отозвания их из крепости, остался хотя бы один батальон, «ввиду могущих быть беспорядков». Но опасения Салтыкова не оправдались. Экзекуция прошла при молчаливом отношении к ней казаков. Предводители и народные герои были низведены на степень преступников. Сила осталась силой, а народные права – пустым звуком.

Официальные архивные документы ничего, конечно, не говорят о том, как в глубине души относились казаки к суду и наказанию людей, отстаивавших их казачьи интересы. Но самый приговор достаточно характерен, чтобы можно было судить об этом отрицательном отношении к нему массы. Вина Белогорохова и его товарищей, искавших у правительства зашиты казачьих прав, была виной всего Донского войска.

Казалось бы, что с наказанием вожаков должны были бы совершенно прекратиться и самые волнения. Наиболее стойкие защитники казачьих привилегий были позорно посрамлены, масса казачества не протестовала. Сам Гудович считал общественное спокойствие на Дону настолько установившимся и непоколебимым, что находил возможным немедленно приступить к выселению донских казаков на Кубань. 12 августа была совершена позорная экзекуция над Белогороховым и его товарищами, и в августе же Гудович одновременно сообщил свои соображения о немедленном заселении донцами Прикубанья председателю Военной коллегии графу Салтыкову и войсковому атаману Иловайскому.

Иловайский нашел, однако, невозможным переселить казаков с желательной для Гудовича быстротой. Обсудивши этот вопрос коллегиально вместе с членами Вой-скового Правительства, он ответил главнокомандующему, что в данном случае надо считаться «с древним Донского войска обрядом».

В наряд на переселение попали из всего наличного числа казаков лишь те, которые назначались станичными сходами. Требовалось бы собрать все станичные сходы, чтобы получить их решения, и скомплектовать необходимое количество переселяющихся семей. Стояла уже осень, переселение должно было затянуться до зимы, а зимой переселять казаков с их женами, детьми, скарбом и скотом по обширным и пустынным степям Северного Кавказа било бы крайне тяжело и затруднительно. «А по сему, – доносил атаман войска Донского главнокомандующему, – исполнение Высочайшего Ея Императорского Величества повеления не иначе со стороны Донского войска, как к будущему за сим лету, последовать имеет».

Можно было ожидать и других осложнений при переселении. Ни для кого не было секретом, как донцы относились к выселению. Казаки могли всячески тормозить организацию выселения. Наконец, и само центральное правительство нашло на этот раз слишком спешным распоряжение Гудовича. Салтыков писал последнему, что он желал бы предварительно знать все подробности в организации переселения, и просил сообщить ему, в каком положении находилась постройка жилищ для переселенцев и размещение их. К тому же, по сообщению Салтыкова в другом письме, Государыня желала, чтобы жилища для переселенцев были приготовлены прежде их прибытия. Таким образом, переселение донских казаков на Кубань силой обстоятельств пришлось оставить до следующего, 1794 года.

Между тем начальству Донского войска предстояла трудная задача не только подготовить переселение, но убедить казаков выселиться. В этих видах Войсковое Правительство избрало особых старшин и в сентябре месяце отправило их по всем станицам с особыми «известительными грамотами». Старшины эти должны были подготовить население к такой непопулярной мере, как насильственное выселение казачьих семей на чужую, обещавшую одни военные тревоги и мрачное будущее, сторону.

Как и следовало ожидать, начатое Белогороховым дело не заглохло. Уже 24 сентября Иловайский доносил Гудовичу, что в трех станицах – в Бесергеневской, Мелиховской и Раздорской – казаки посланного к ним вой-скового старшину Алексея Макарова не приняли, известительных грамот не послушали и о переселении и слушать не хотели; в двух станицах – Маноцкой и Богаевской – оказано было подобное же упрямство, но потом станицы эти согласились принять известные грамоты. Иловайский, ввиду этих обстоятельств, остановил шедший на Линию третий Кубанский егерский батальон, а князю Щербатову сообщил, чтобы он оставил и четвертый батальон. Войска эти удержал на Дону Иловайский на всякий случай, чтобы были на глазах у «слабомыслящих людей», а сам Иловайский решил испробовать предварительно все мирные средства, чтобы убедить упорствующие станицы в необходимости дать переселенцев.

Иного мнения был на этот счет князь Щербатов, находивший совершенно излишней предосторожность казачьего атамана. Дело, по его мнению, было совсем не такого острого характера, чтобы предпринимать столь серьезные меры, как угроза казакам регулярными войсками. Можно было ограничиться одними увещаниями населения.

Но обстоятельства показали, что казачий атаман знал настроение казаков лучше, чем князь Щербатов. В то время, когда Гудович, разделяя мнение Щербатова, сделал распоряжение о дальнейшем следовании на Линию приостановленных батальонов, получилось из Петербурга от Салтыкова письмо, в котором он приказал князю Щербатову приостановить движение Кубанского егерского корпуса и расположить батальоны вблизи донских станиц. Мера эта, соединенная с приостановкой не двух батальонов, а целого корпуса, была вызвана обнаружением новых волнений в станицах. В некоторых станицах казаки выразили явное нежелание переселяться на Кубань, опираясь на Высочайшие грамоты и закон. Декабря 22-го казаки Пятиизбянской, Верхней и Нижней Чирской, Кобылянской и Есауловской станиц послали по этому вопросу войсковому атаману очень характерное прошение.

Хотя, говорится в прошении, Войсковое Правительство особыми грамотами и запретило просить об отмене переселения на Кубань и хотя самое переселение чинится по повелению государыни, но казаки пяти станиц находят переселение на Кубань невозможным. Царь Иван Васильевич пожаловал Доном казаков за службу, и казаки готовы «до скончания жизни» служить государыне, оставаясь на Дону. В этих видах они просят войскового атамана ходатайствовать пред государыней об отмене переселения донских казаков на Кубань. К прошению все пять станиц приложили печати.

Иловайский, потерпевший уже раз отказ на такое ходатайство в Петербурге, 22 декабря послал в ответ на прошение увещевательные приказы, в которых он укорял казаков в предосудительном образе действий. Казаки не остались в долгу и послали войсковому атаману коллективный от пяти станиц рапорт. Относительно «вашего сожаления и любви к нам, – отвечают казаки, – мы не находимся ни в каком заблуждении. Нам прискорбно было слышать в “увещевательном приказе”, что мы считаемся “важнее варваров, которые всегда тщатся вредить всю империю”, и приравнены к бунтовщикам – Стеньке Разину, Гришке Отрепьеву, Булавину, Емельке Пугачеву, Белогорохову и Фоке Сухорукову. Мы же, – подчеркивают свою позицию казаки, – не бунтовщики и желаем только одного – жить на Дону.

Вы говорите в своих увещевательных грамотах “о прекрасных и выгодных кубанских землях”, но не благоволено ль будет вашему высокопревосходительству с Войсковым Гражданским Правительством просить о Высочайшем повелении заселить те “угодные места” крестьянами, которые господами донскими владельцами поселены слободами “по разным речкам на заслуженных войсковых землях”. С своей стороны мы, казаки, обязуемся охранять и защищать от неприятеля крестьян, как не военных, и регулярно посылать для этого от войска казачьи полки». И так же, как на прошении, все пять станиц приложили к рапорту печати.

Таким образом, в данном случае казаки выказали явное намерение стоять в своих требованиях на строго легальной почве. Не отказываясь от службы, они просили оставить за ними только то, что принадлежало им по закону и исторически сложившемуся укладу. Злой иронией звучит предложение Войсковому Правительству, состоявшему из помещиков, захвативших войсковые земли и поселивших на них крепостных крестьян, переселить вместо казаков этих крестьян, которых казаки обязывались охранять. Это именно предложение меньше всего могло послужить на пользу донцам. В сущности, оно являлось оскорблением начальства, усмотревшего в подаче прошения серьезный проступок против существующих порядков. Сам князь Щербатов нашел необходимым принять самые решительные меры против вольнодумствующих пяти станиц.

Вот как представлял себе положение дел на Дону этот генерал. Из донесения посланного им в волнующиеся станицы есаула Кутейникова выяснилось, что в станицах не было полного единодушия. Хотя все казаки обязались взаимно подпиской не исполнять требований начальства по выселению на Кубань, но многие из них так поступили страха ради перед товарищами. Сборищ в станицах не было. Только одна Есауловская станица, наиболее беспокойная, содержала небольшие караулы и разъезды. Волнующиеся казаки были убеждены, что переселение на Кубань производится не по Высочайшему повелению, а по указу Государственной Военной Коллегии. В этом их уверил один писарь Михайловской станицы, высланный за какие-то проступки из Войскового Правительства под военным караулом в станицу. К тому же назначенные для увещания волновавшихся казаков бригадир Иловайский и полковник Манков не имели смелости въехать в станицы бунтовщиков. И бунтовщики зазнались. Ходили слухи, будто бы есауловские и кобылянские казаки, соединившись с единомышленниками других станиц, намерены идти к Черкасску, чтобы атаманов, чиновников и старшин перерезать, а чернь забрать с собой.