Человек без свойств (Книга 1) - Роберт Музиль

Многое из этого должна, следовательно, выражать мужская улыбка, даже если она ускользает от самонаблюдения или вообще никогда еще не доходила до сознания, и такова была улыбка, с которой большинство приглашенных знаменитых специалистов подчинялось похвальным усилиям Диотимы. Улыбка эта щекоткой поднималась по ногам, не знавшим толком, куда здесь направился, и финишировала на лице доброжелательным удивлением. Радовались, встречая знакомого или близкою коллегу и получая возможность заговорить с ним. У каждого было такое чувство, что на обратном пути, едва выйдя за дверь, он сделает шаг-другой на пробу, чтобы удостовериться в своей способности сохранять равновесие. Но вообще-то все было устроено очень мило. Такие предприятия общего характера никогда, конечно, не обретают настоящего содержания, как вообще все самые общие и самые высокие понятия; даже понятие «собака» вы не можете представить себе, это лишь указание на определенных собак и определенные собачьи свойства, а уж патриотизм и прекраснейшую отечественную акцию вы и подавно не можете представить себе. Но если содержания тут и нет, то какой-то смысл все-таки есть, и наверняка хорошо время от времени смысл этот будить! Так говорило большинство друг другу, преимущественно, правда, молча и неосознанно; а Диотима, все еще стоявшая в главной приемной и оказывавшая приветливое внимание запоздавшим, удивленно и смутно слышала, что вокруг нее завязывались оживленные разговоры, из которых, если она не ошибалась, до слуха ее нередко доносились даже замечания насчет разницы между чешским и баварским пивом или по поводу издательских гонораров.

Жаль, что за собравшимся у нее обществом она не могла наблюдать и с улицы. Оттуда оно выглядело замечательно. Свет ярко мерцал за гардинами высокого фронта окон, усиливаемый ореолом авторитета и знатности вокруг стоявших в ожидании экипажей и взглядами зевак, которые, проходя мимо, останавливались и некоторое время глядели вверх, не зная толком почему. Диотима порадовалась бы, увидь она это. В сумеречном свете, который праздник бросал на улицу, все время стояли люди, а за их спинами начиналась великая темень, быстро делавшаяся чуть дальше совсем непроглядной.

73

Дочь Лео Фишеля Герда

В этой суете Ульрих долго не находил времени сдержать обещание, данное директору Фишелю, и навестить его дом. Точнее говоря, он вообще не нашел его, пока не произошло нечто неожиданное — визит супруги Фишеля Клементины.

Она предварительно позвонила по телефону, и Ульрих ждал ее не без тревоги. Он часто бывал в ее доме три года назад, когда прожил в этом городе несколько месяцев; а в этот раз он заглянул туда лишь однажды, потому что не хотел возобновлять старый флирт и побаивался материнского разочарования Клементины. Однако Клементина Фишель была женщина с «большим сердцем», а в каждодневных мелких стычках с ее супругом Лео у нее было так мало возможностей пустить это качество в ход, что в особых случаях, выдававшихся, к сожалению, редко, в ее распоряжении была прямо-таки героическая высота чувств. Тем не менее эта худая женщина с суровым, несколько скорбным лицом была немного смущена, когда оказалась напротив Ульриха и попросила его о беседе с глазу на глаз, хотя они и так были одни. Он единственный человек, с чьим мнением Герда еще станет считаться, сказала она, и пусть он не поймет ее просьбу превратно, добавила она тут же.

Ульрих знал обстановку в семье Фишелей. Мало того что отец и мать постоянно вели войну, Герда, их уже двадцатитрехлетняя дочь, окружила себя толпой странных молодых людей, которые делали скрежетавшего зубами папу Лео, совершенно против его воли, меценатом и покровителем их «нового духа», потому что нигде не было так удобно собираться, как у него. Герда такая нервная и малокровная и страшно волнуется при малейшей попытке ограничить это общение, рассказывала Клементина, это в конце концов просто глупые, не умеющие вести себя мальчишки, но их усердно выставляемый напоказ антисемитизм не только бестактен, но и свидетельствует о внутренней грубости. Нет, добавила она, она пришла не для того, чтобы жаловаться на антисемитизм, это примета времени, и тут ничего не поделаешь; можно даже признать, что в некоторых отношениях в нем что-то есть. Клементина сделала паузу и вытерла бы слезу носовым платком, если бы не носила вуали; но сейчас она не стала пускать слезу и удовлетворилась тем, что просто извлекла из сумочки белый платочек.

— Вы знаете Герду, — сказала она, — это красивая и способная девочка, но…

— Немножко резкая, — дополнил Ульрих.

— Да, видит бог, она всегда ударяется в крайности.

— И, значит, все еще германствует?

Клементина стала говорить о чувствах родителей. «Хождением матери» назвала она несколько патетически свой визит, имевший побочной целью снова привадить к их дому Ульриха, после того как он, по слухам, так преуспел в параллельной акции.

— Я сама виновата, — продолжала она, — потому что в последние годы поощряла наперекор Лео эти знакомства. Я не находила в них ничего такого; эти молодые люди на свой лад идеалисты; а если ты человек широких взглядов, то умей выслушать и неприятное. Но Лео — вы же его знаете — волнуется из-за антисемитизма, независимо от того, настоящий ли он или только мистический и символический.

— А Герда с ее свободным, белокуро-немецким нравом не хочет эту проблему признать? — дополнил Ульрих.

— Она в этих делах такая же, какой я сама была в молодости. Кстати, как вы думаете, есть у Ганса Зеппа будущее?

— Герда обручена с ним? — осторожно спросил Ульрих.

— У этого мальчика нет ведь никаких видов на то, чтобы обеспечить жену! — вздохнула Клементина. — Как же можно говорить об обручении; но когда Лео отказал ему от дома, Герда три недели ела так мало, что от нее остались только кожа да кости. — И вдруг она со злостью сказала: — Знаете, это, по-моему, как гипноз, как умственная инфекция! Да, иногда мне кажется, что Герда загипнотизирована! Мальчишка все время разъясняет в нашем доме свои взгляды, а Герда не замечает, как это постоянно обижает ее родителей, хотя вообще-то она всегда была добрым и душевным ребенком. И стоит мне что-нибудь ей сказать, она отвечает: «Ты старомодна, мама». Я подумала, — вы единственный, кто для нее что-то значит, и Лео очень высокого о вас мнения! — не могли бы вы как-нибудь прийти к нам и немного открыть Герде глаза на незрелость Ганса и его приятелей?

Поскольку Клементина отличалась корректностью, а это был акт насилия, то, видимо, заботы у нее были очень серьезные. Несмотря на все раздоры, она в этой ситуации чувствовала что-то вроде солидарности со своим супругом и общей ответственности. Ульрих встревоженно поднял брови.

— Боюсь, Герда скажет, что и я старомоден. Эти новые молодые люди не слушаются нас, старших, а тут допросы принципиальные.

— Я уж думала, что, найдись у вас для Герды какое-нибудь дело в этой великой кампании, о которой столько говорят, то это скорее всего навело бы ее на другие мысли, — вплела Клементина, и Ульрих поспешил пообещать, что придет, но заверил ее, что параллельная акция еще не созрела для такого применения.

Когда через несколько дней Герда увидела его в своем доме, на щеках у нее появились круглые красные пятна, но она крепко пожала ему руку. Она была из тех очаровательно целеустремленных нынешних девушек, которые тут же стали бы автобусными кондукторшами, если бы какая-то общая идея потребовала этого.

Ульрих не ошибся, предположив, что застанет ее одну; мама занималась в эти часы покупками, а папа был еще на службе. И едва Ульрих шагнул в комнату, как все поразительно напомнило ему один день из времен их прежних встреч. Год, правда, тогда продвинулся уже на несколько недель дальше; была весна, но стоял один из тех отчаянно жарких дней, что порой летят впереди лета, как хлопья огня, и плохо переносятся еще не закалившимся телом. Лицо Герды выглядело осунувшимся и узким. Она была одета в белое и пахла белым, как высушенное на лугу полотно. Маркизы были во всех комнатах спущены, и вся квартира была полна капризным сумеречным светом и стрелами тепла, проникавшими с обломанными остриями сквозь серую преграду. У Ульриха было такое чувство, что вся Герда, как ее платье, состоит из свежевымытых полотняных завес. Это было совершенно объективное чувство, и он мог бы спокойно снять их с нее одну за другой, нисколько не нуждаясь для этого в любовном импульсе. И в точности это же чувство было у него и сейчас. То была как бы вполне естественная, но бесцельная близость, и они боялись ее.

— Почему вы так долго не появлялись у нас? — спросила Герда.

Ульрих сказал ей напрямик, что, по его впечатлению, ее родители не хотят такого близкого знакомства, если оно не имеет целью женитьбу.

— Ах, мама, — сказала Герда, — мама смешна. Нам, значит, нельзя быть друзьями, не вызывая сразу таких мыслей?! Но папа хочет, чтобы вы приходили почаще; вы ведь, говорят, стали важной персоной в этой великой истории!