Мир человека в слове Древней Руси - Владимир Колесов

Слово господинъ, равнозначное народному господарь, породило новое слово — государь, которое встречается уже в поздних списках «Русской Правды», но особенно широко распространилось по всей Руси с конца XIV в. Государь — феодал, который имеет двойную власть: либо он господин над рабом и холопом, либо владелец имений, а иногда и то и другое вместе. В «Книгах законных» хозяин земли — осподарь земли, государь как хозяин упоминается еще и в «Судебнике 1550 года». Государь и господин — не одно и то же при Иване III, который как раз и есть «осподарь», тогда как «господином» является только бог (Пов. моск., с. 390); позже различаются господарь и государь (в старинном псковском диалекте: «самъ себѣ осподарь» или «ты своёму слову не осподарь», «бог мой осподарь», но в обращении, в разговоре «асударь» — Фенне, с. 147, 204, 213, 249). Как хозяин дома, повелитель над чадами и домочадцами представлен «государь» и в «Домострое» (памятник этот сложился в новгородских пределах в XV в.). У «государя» — «государство», границами которого вначале был дом, затем имение, позже — волость и, наконец, — вся Русь. Государство по первоначальному смыслу слова — не область, а сама эта власть, власть государя над всем, что попадает в орбиту его державства. Отсюда и все позднейшие (XVI в.) образования: государский "хозяйственный" и государствовати "управлять"; слово государственный в современном значении известно с XVII в. Государь как хозяин всего, что лично ему принадлежит, все шире распространяет свое господство на разные земли, и смысл накоплений московского княжеского дома заключался как раз в подобном собирании разных земель и волостей в том самом простом, хозяйственном, чисто практическом значении слова государство, которое оно имело до конца XVI в. Лишь позднее под давлением политических обстоятельств случилось то, что прекрасно выразил историк: «Из-за лица проглянула идея, и эта идея государства, отделяясь от мысли о государе, стала сливаться с понятием о народе... стали переверстываться в сознании, приходить в иное соотношение основные стихии государственного порядка: государь, государство и народ» (Ключевский, 1918, III, с. 83).

После объединения земель образовалось какое-то новое качество собранных волостей, уже не только хозяйственного или господского содержания. «Мое государство» (т. е. мое хозяйство) стало вообще государством, уже независимо от воли и чувства его господина: не только и не просто «мое». Создалась «держава», в пределах которой сам хозяин становился всего лишь каким-то символом, и этому символу власти следовало присвоить особый титул. Первоначально титулом было слово государь; так называл себя Иван III, покончивший с татарским игом. Еще его отца собирательно величали «великимъ ихъ государствомъ» (1431 г.). Перечень титулов в письме Кучума к Ивану Грозному: «вольный человек, великий князь, белый царь» (Лакиер, 1847, с. 122) — отражает уже законченный ряд признаков абсолютного самодержца, ни от кого не зависящего (вольный, а не просто свободный), самого главного, верховного (великий, а не старейший) и никому не платящего «даней и выходов» (белый — сам по себе). Хотя с 1433 г. титулом великих князей московских был «господинъ», и только младшие братья по-прежнему именовали его пока «господарем» (Лакиер, 1847, с. 108), но уже вскоре стал он «господарем всея Руси» (Шмидт, 1973, с. 14), т. е. уже не только в своей семье, но и для всего государства не господин, а господарь/государь. Сам Иван III — «государь и самодержец всея Руси» (Дьяконов, 1912, с. 405) с 1432 г. Сын его прибавил к титулу слово царь, хотя уже отца его льстивые новгородцы в грамоте 1474 г. именно так и назвали; Иван же Грозный, внук его, имел такой полный титул: «великий государь царь и великий князь Иван Васильевич всея Русии» (Лакиер, 1847, с. 110), в договорных актах с европейскими державами он именовал себя просто цесарь. В ходе исторического развития возник такой ряд именований верховного правителя: господин — господарь — государь — царь — цесарь. Меры не зная, московский великий князь пытался охватить в титуле как можно больше, устремляясь к вершинам власти и видя глубокий смысл в именовании верховного владыки. Интересная подробность: каждый новый, все более высокий титул приходил как бы со стороны — от покоренных, побежденных. Еще в 1477 г. новгородцы назвали Ивана III наряду с другим титулованием «государем», и тогда объяснил Иван III послам новгородским, что именно он понимает под «государством»: «Мы, великие князи, хотим государства своего как есмя на Москве, так хотим быти на отчинѣ своей Великом Новѣгородѣ» (Дьяконов, 1912, с. 411), т. е. бездоговорно, абсолютно, хозяйски, как в родовой вотчине. Иван III и стал первым хозяином всей Руси. Однако при всем при том он еще и «господин государь великий князь» (1477 г., Срезневский, I, стб. 571), т. е. не единственный в своем роде, не уникум, не полный наместник бога на земле; и тверской князь Борис Александрович именуется «государем великим князем» (Сл. Фомы, с. 284), а подчас и «царем» (с. 300), и «господинъ государь Великий Новгородъ» (1469 г., СлРЯ XI—XVII вв., вып. 4, с. 109) величается «государством». Выход был один: накапливать перечень титулов, стараясь опередить соперников своих и врагов. В этом помогали публицисты: «Господине, боголюбивый государю, твоему величеству, государю великый, твоему благородству... на крепость и утверждением твоей державѣ... вседержавный государю!» (Посл. Вассиан., с. 522, 526). Всегда достаточно хорошо известно, что «царь же именуеца слуга божиим изволением и царство бо ему даетца божиемъ повелѣниемъ» (Пов. Басарг., с. 574); но лишь на тебя самого распространяется «божие повеление», враждебный же государь — насильник, его и следует называть иначе.

Описывая возвышение Тамерлана, древнерусский писатель конца XIV в. при всем своем презрении к узурпатору никогда не называет его осудительным словом; государь — всегда государь. Вышел Тамерлан на волю и «потомъ же к нему приложишася уноши немилостивые, мужие сурови, вси злии человѣци, подобницы ему, таковии же разбойници и хищници — и умножишася зѣло. И егда их бысть числомъ яко сто, и нарекоша его надъ собою старѣишину разбойниковъ; и егда бысть их числомъ яко и до тысящи, тогда уже княземъ его зваху; и егда ихъ болѣ умножишася, паче числомъ, много земли поплени, многи грады и царства поималъ, тогда же царя его у себя именоваху» (Пов. Темир., с. 232).

Главарь шайки или вожак угнетенных — все равно, и независимо от этого названия остаются те же и последовательно даются (нарекаются — называются — именуются) титулы старейшина, князь и царь. Старѣишина — слово из родового быта, князь — владетельный феодал, царь — верховная власть государства. Летописец помнит последовательность возвышения властителей, для него такие ступени — не история, а быт. Иначе и быть не могло. Стоит вглядеться в слова, сопровождающие последовательность возвышения «старейшины разбойников», и станет ясно, что только таким образом и мог возвышать своего героя по ступеням феодальной иерархии средневековый писатель.

Сначала вокруг железного хромца (Тамерлана) собираются люди: молодые, зрелые и «вси злии человѣци», постепенно образуются людские массы — сто, тысяча, «паче числомъ». Людские массы под властью «разбойника» разрастаются до народов, которые, в свою очередь, совместными усилиями приобретают для старейшины-князя земли, а потом государства («грады») и, наконец, целые царства. Обогащение землями, усиление людьми было естественным для тех времен феодальным процессом становления державы-держания. Понятно, что социальный статус «железного хромца» возрастал, и не мог он постоянно оставаться простым старейшиной — сотником. Знал, что писал летописец: на его глазах точно так же росли и московские князья.

Идеологи начала XVI в. много потрудились над тем, чтобы доказать высшее происхождение власти московских государей, между прочим, говоря и о том, что «было два Рима: Римъ и Византия, третий стоитъ — Москва, а четвертому не бывать». Идеологическая подготовка увенчалась успехом, потому что русские государи стали считать себя прямыми продолжателями византийских царей, следовательно, имели право на титул, прежде казавшийся слишком высоким. Московский хозяин превратился в верховного повелителя русских земель, в наместника бога на земле.

Царь русский, царь самодержавный — известные с XVI в. выражения. Царь-государь русских сказок того же происхождения, первое слово в сложении — титул, второе — обращение к государю. В деловых документах торжественность царского титула отчасти исчезает, и речь частенько по старинке идет о господине. В «Уложении 1649 года» постоянно говорится о государе и государстве, но никогда — о царе. Лишь в XVII в. исчезают всякие упоминания о государе по отношению к землевладельцам-хозяевам. Перебирая возникшие варианты, политическая мысль неустанно ищет термины для именования высшей власти; господин — государь — царь. Не устоялись еще нормы феодальной жизни, сложная цепь иерархии нижется постоянно. Верховного владыку Руси по-прежнему величали хозяином. «Домострой» — канон семейной и общественной жизни XVI в. — не различает государя и государыни в различных их ипостасях: дома, в волости, на правеже или на троне Российского государства. Все — государи, хозяева, но каждый на своем месте. Иерархия социальной жизни жестко ориентирована на власть, из нее исходит и на ней замыкается. Каждый на следующем уровне подчинения в отношении к верхнему перестает быть государем и превращается в «холопа» — зависимого от «его государства» лица. Мир не просто выстроен как бесконечный ряд последовательных подчинений (что обычно в иерархии средневекового общества), этот мир и двузначен. С одной стороны, я — хозяин, с другой — холоп. Двусмысленное положение личности в подобном социальном пространстве порождает двуличность; такова попытка определиться в странном мире всеобщей двузначности. Есть только два абсолюта на концах этой социальной цепи: полный (обельный "круглый") холоп, абсолютно бесправный, и государь, потому что он — царь. Царь абсолютно всевластен, потому что не подчинен никому, кроме бога.