Слово арата - Салчак Тока

— Правда-правда. Я колхоз вступать. Сенокосилка, коса, телега, два мора-коня давать. Как это, ладно?

— О-о! Как же! Как же! — Саглынмай тряс обеими руками правую руку Родиона. — Однако, сильно, хорошо, таныш!

— Жена тоже вступать, пожалуйста, — продолжал Родион. — Она здесь бумага писать…

Слова «бумага» и «писать» он произнес по-русски, водя указательным пальцем по ладони.

— Ой, красота! Так-так… Да-да… писать. Писарь будет. Шибко хорошо. Наш колхозник Родион Савельич Елисеев. Наша колхозница Елисеева Нина Павловна. Во-во. Я знаю! — Саглынмай говорил так громко и радостно, будто поздравлял человека с днем рождения.

Больше я не мог таиться от Родиона. Подбежал… Счастливая встреча!

…В тот день на артельном дворе в Терзиге перебывало много людей. Не с пустыми руками шли они к Саглыну. В загоне потряхивал гривами целый табун разномастных коней. У забора вырос курган из плугов и борон, хомутов, седелок…

Я помог Саглынмаю переписать скот, орудия, инструменты, вложенные аратами Терзига в «общий котел». Мы решили, что председателю неплохо бы съездить со мной на Харальский прииск: пусть у тожзема будут рабочие шефы. Родион остался за старшего на сенокосе.

Албании позвала меня ужинать.

— Счастливый! — сказала она, увидев Саглына в раскрытое окно.

Тот сновал по двору. Перетаскивал и перекладывал имущество из «кургана». Много добра доверили ему, председателю Саглынмаю!

Глава 22

Харал

Терзиг, натворивший немало бед, снова превратился в тихую речку и с ленивой хитрецой журчал на небольших перекатах. Глядя на него, никто бы не подумал, что это он, Терзиг, несколько дней назад залил прибрежные луга, затопил сенокосы, в дикой ярости изрыл землю, с корнями повырывал могучие лиственницы, валявшиеся там и тут.

— Вот это сила! — дивился Саглын. — Откуда берется, куда девается?..

Интересно было наблюдать за ним. Его узкие живые глаза ни минуты не оставались в покое. Казалось, они все время что-то ищут и вот-вот найдут. И толстые губы широкого рта постоянно шевелились. Саглынмай то шептал, должно быть отмечая про себя все, что ловил его взгляд, то изумленно восклицал, то пускался в расспросы, то принимался рассказывать о чем-нибудь. Он то и дело касался рукой своего острого носа, теребил реденькую бородку, щедро набивал табаком трубочку. Завернутое в тряпку ружье с сошками било его по спине. Конь Саглына, привыкший к суетливой подвижности хозяина, легко бежал по болотистой местности, перемежаемой перелесками.

«Хороший конь», — подумал я. Почему-то он напомнил мне оленя, который пройдет сквозь любую чащу, не задев рогами ветки деревьев.

— Послушай, Саглын. Вот ты уже давно председатель Терзигского арбана. Теперь тебя председателем тожзема выбрали. Интересно, что ты сам об этом думаешь?

Мой спутник мгновенно обернулся ко мне, придержал коня, чтобы ехать рядом.

— Это же потеха! Я — сын охотника Томбаштая — дважды председатель! Сам поверить не могу. Что я умел? Только и знал с отцом на охоту ходить. Мне и во сне не снилось таргой быть. А тут нате-ка! Председатель арбана — Саглынмай. Председатель тожзема — тоже Саглынмай! Просто удивительно… Раньше говорили: человек из бедных никогда не станет таргой. Оказывается, может…

Он легонько тронул коня:

— Чу-чу-чу!..

Я остался позади.

— Теперь у нас от сумонных председателей до министров — все бывшие араты или дети аратов.

— Это верно, — согласился Саглын. Не оборачиваясь, он продолжал говорить как бы сам с собою: — В прошлом году мы в своем арбане организовали кружок по обучению грамоте. Почти все выучились. Читать умеем, писать умеем… И кузнец Чадаг-Кыдат, и Сарыг-оол, и Сагаандай — все стали грамотные. Сидят, газеты читают, обсуждают… В общем, настали времена. Отец рассказывал, у нас даже Даш-Чалан грамоты не знал. Самый жестокий правитель. Весь Мерген, весь Терзиг в руках держал. Бога-атый!.. А расписаться не мог…

Неожиданно Саглын соскочил с коня, скинул с плеча ружье и, пригнувшись, побежал на пригорок.

— Куда ты?

Он только рукой махнул.

Немного погодя вернулся.

— Аа-халак! Разговорился с тобой. Во-он потому хребту медведь бежал. Чуть бы пораньше заметил, мяса бы отведали…

Саглынмай досадливо плюнул и погнал коня.

Вот и переправа через Терзиг. Берег был завален вывороченными стволами, корнями, сучьями. Кое-где деревья загородили реку. Саглын подъехал к самой воде, огляделся.

— Сегодня вряд ли переправимся. Лучше здесь заночуем, а утром поедем.

— Слушаюсь приказа председателя моего арбана и тожзема!

— Эдак лучше будет, — решил окончательно Саглын и, молодцевато спрыгнув с коня, привязал его к дереву.

Мы сняли вьюки и седла, развели костер.

Непоседа Саглын ткнул рукой в сторону горы.

— Как думаешь, если вокруг горы обежать? Может, встретим кого-нибудь?

— А что? Для меня поохотиться с тобой — большая честь.

Мой спутник заспешил.

— Заливай огонь!

Меня он направил по одну сторону леса, сам пошел с другой стороны, в обход. Встретиться условились у подножья горы.

Как я ни старался осторожно ступать, под ногами трещал то сучок, то валежник. Между деревьями мелькнула косуля. Опоздал!..

Стало смеркаться. Почувствовав, что заблудился, я закричал во все горло. Выстрелил раз, другой. Саглынмай не отзывался.

Наконец каким-то образом я очутился на вершине горы. Далеко-далеко разглядел отблеск костра. Не помню, как скатился с горы. Чуть живой добрался до стоянки.

Саглын сидел у костра, пил чай.

— Ну, сколько зверей убил? Далеко оставил? Косуля? Марал? Медведь?

Я молчал.

— Промазал? А по ком стрелял?

— Заблудился, вот и стрелял. Ты почему не отвечал?

— Ээ, — вздохнул Саглын, — ну и охотник! Какой же охотник в лесу заблудится? Да еще стрелять будет, чтоб его отыскали… Горе с тобой!

Над костром, на суку висела обжаренная нога косули. От нее исходил такой аппетитный запах!.. Только теперь я почувствовал, как сильно проголодался.

Саглын отхватил ножом кусок, пожевал.

— Ну-ка, парень, загляни в свой таалын. Может, найдешь, чем горло промочить. Одно мясо плохо идет…

— Помню, сестра что-то положила.

Саглын развязал мой мешок и вытащил из него белую солдатскую баклажку.

— Албанчи знает, что делает. Молодчина! Давай, тарга, немножко отопьем, — и тут же воскликнул: — Так это же молоко!

Он крепко-крепко завинтил баклажку и, рассерженный, отбросил ее в сторону. Снова покопался в таалыне и совсем другим тоном протянул:

— Во-от она где!

…Проснулись, едва занялась заря. Наспех попили чаю и — в путь. Река совсем успокоилась, вода в ней стала прозрачнее. С берега было видно, как на перекатах черными молниями мелькали хариусы, исчезая в пенных струях.

Тропа продиралась сквозь чащу сумрачных деревьев. Первые же лучи солнца наполнили лес яркой зеленью, и стало просторно. Засновали птицы в поисках корма, засвистели, защебетали… Прямо под ногами коня вдруг оказывалось гнездо, в котором, разинув желтые клювы, пищали птенцы. Часто тропу перебегали вспугнутые нами звери. Дважды попадались медвежьи следы. Саглын больше не подбивал меня поохотиться, но бросал такие выразительные взгляды, что хотелось сквозь землю провалиться.

Мы спустились по склону, сплошь поросшему хвойным лесом, в гуще которого ярко белели березки, и выехали к таежной реке, стиснутой скалами. Стремительно сбегая с каменных глыб, река кипела и пенилась. Поодаль, на левом берегу, открылось небольшое село. Стекла в окнах бревенчатых домов сверкали на солнце.

— Харал! — обрадованно воскликнул Саглын.

В конторе прииска, прямо на пороге, меня атаковал начальник — Частып, узкоглазый, с приплюснутыми ушами, в шуршащем брезентовом балахоне. В руке он держал дымящуюся самокрутку.

— Хорошо, что пожаловали к нам. Плановые задания нам давать не забывают, а жизнью рабочих никто не интересуется, продуктов завозят мало…

— Давай хоть поздороваемся сначала. Вот с земляком моим познакомься — друзьями будете, уверен. А жалобу твою я обязательно передам министру Маныгы-оглу. Он человек чуткий — поможет.

Частып успокоился.

— Не забудь, тарга! А то худо получается. Отовсюду едут… План у нас большой, народу на прииске прибавляется. Русских много. Без них бы нам трудно пришлось: араты в жизни лотка не видели, а мониторы — даже в сказках про них ничего нет.

Он потащил нас в разрез. «Механика» добычи золота на прииске была нехитрой: вода из речушек по канавам текла в огромнейшую кадь, а от нее — по трубам — к гидромониторам.

Ствол одной такой водяной пушки держал обеими руками здоровый парень. Он ловко направлял струю в самый низ яра высотой с большую лиственницу. Почва пластами оседала в траншею. Оставались лишь глыбы камней.