Том 14. Критические статьи, очерки, письма - Виктор Гюго

Иногда уходишь в лес. Кому не случается впасть в уныние? Кругом столько печального. Привал еще далек, — когда еще наши усилия дадут плоды! Поколение отстает, дело века на точке замерзания. Как! Еще столько страданий! Можно подумать, что мы пошли назад. Повсюду растет суеверие, подлость, глухота, слепота, слабоумие. Карательная система способствует огрубению нравов. Поставлена отвратительная задача: увеличить благосостояние, заставив отступить право, пожертвовать высшей стороной человека ради низшей; променять принципы на аппетит; кесарь заботится о чреве, а я отдаю ему свой мозг; извечная продажа права первородства за чечевичную похлебку. Еще немного, и эта роковая бессмыслица может заставить цивилизацию свернуть на ложный путь. Откармливаемой свиньей окажется не король, а народ. Но, увы, даже эта постыдная уловка не помогает. Бедность нисколько не идет на убыль. Вот уже десять лег, вот уже двадцать лет, как статистика дает все одну и ту же цифру для проституции, нищенства, количества преступлений, зло не уменьшается ни на один гран. Подлинного образования, образования бесплатного, нет и в помине. А между тем должен же ребенок знать, что он человек, а отец — что он гражданин. Где обещания? Где надежды? О! Бедное, несчастное человечество! В лесу хочется позвать на помощь; хочется молить опоры, защиты и поддержки у великой сумрачной природы. Неужели это таинственное единство сил равнодушно к прогрессу? Умоляешь, зовешь, протягиваешь руки во мглу. Слушаешь, не превратятся ли шумы в голоса. Источники и ручьи должны были бы лепетать: «Вперед!» Хотелось бы, чтобы соловьи пели «Марсельезу».

Впрочем в конце концов такие остановки — явление вполне нормальное. Отчаиваться было бы глупо. Народы не могут двигаться вперед без привалов, без передышки; им необходимо перевести дух, — ведь и в смене времен года неизбежно наступает зима. А все-таки гигантский шаг, Восемьдесят девятый год, сделан. Терять надежду было бы нелепо; но толкать вперед необходимо.

Толкать вперед, торопить, бранить, будить, подстрекать, вдохновлять — эта миссия, повсюду выполняемая писателями, и придает литературе нашего века столь могучий и самобытный характер. Хранить верность всем законам искусства, сочетая их с законами прогресса, — такова задача, которую победоносно разрешают столько благородных и смелых умов.

Отсюда это слово — Освобождение, — сияющее над всем, как будто оно написано прямо на челе идеального.

Революция — это облагороженная Франция. Был день, когда Франция оказалась в горниле; у иных воинственных мучениц в горниле вырастают крылья; и из этого пламени титаническая подвижница вышла архангелом. Ныне весь мир называет Францию — Революцией; и это слово — Революция — будет именем цивилизации отныне и до тех пор, пока его не заменит другое слово — Гармония. Повторяю, не ищите больше нигде истоков и места рождения литературы девятнадцатого века. Да, все мы, сколько ни есть нас, все мы, великие и малые, влиятельные и непризнанные, знаменитые и безвестные, во всех наших произведениях, и хороших и плохих, в поэмах, драмах, романах, истории, философии; да, все мы повсюду, всегда — и на трибуне собраний, и перед толпами зрителей в театре, и в тиши уединения; да, все те, кто борется с насилием и обманом, все те, кто возвращает достоинство побитым камнями и угнетенным, все те, кто делает логические заключения и идет прямо к цели, все те, кто утешает, помогает, поднимает, внушает мужество, обучает, перевязывает раны в ожидании выздоровления; да, все мы, превращающие милосердие в братство, милостыню в помощь, безделье в труд, праздность в полезную деятельность, централизацию в единую семью, бесправие в справедливость, буржуа в гражданина, чернь в народ, сброд в нацию, нации в человечество, войну в любовь, предрассудки в свободу совести, границы в места спайки, преграды в раскрытые ворота, колеи в рельсы, церковные ризницы в храмы, злые инстинкты в волю к добру, жизнь в право, монархов в людей; да, все мы, освобождающие религию от ада, а общество от каторги; да, все мы, братья отверженного, крепостного, феллаха, пролетария, обездоленного, эксплуатируемого, преданного, побежденного, проданного, закованного, принесенного в жертву; мы, братья проститутки, каторжника, невежды, дикаря, раба, негра, осужденного и проклятого, — да, все мы — твои сыновья, Революция!

Да, гении, да, поэты, философы, историки — да, гиганты великого искусства прошедших веков, в котором сосредоточен весь свет прошлого, — о бессмертные! — умы нашего века склоняются перед вами, но не следуют вам; у них по отношению к вам такой закон: всем любоваться, ничему не подражать. У них другие задачи. Они имеют дело с человечеством, достигшим возмужалости. Настал час смены эры. Мы свидетели того, как в ярком сиянии идеала происходит величественное сочетание прекрасного с полезным. О древние гении! Вас не превзойдет ни один из гениев современности и ни один из гениев будущего; сравняться с вами — вот все, на что они могут дерзнуть; но чтобы сравняться с вами, они должны отвечать нуждам своего времени, так же как вы отвечали необходимости вашего. На писателей, сыновей Революции, возложена святая миссия. О Гомер, нужно, чтобы их эпопея плакала, о Геродот, нужно, чтобы их история протестовала, о Ювенал, нужно, чтобы их сатира низлагала монархов, о Шекспир, нужно, чтобы их слова «ты будешь королем» были сказаны народу, о Эсхил, нужно, чтобы их Прометей поражал молнией Юпитера, о Иов, нужно, чтобы их гноище оплодотворяло, о Данте, нужно, чтобы их ад погас, о Исайя, твой Вавилон рушится, нужно, чтобы их Вавилон просветился! Они делают то же, что делали вы; они непосредственно созерцают мир, они непосредственно наблюдают человечество; они не хотят, чтобы путеводным светом для них служил какой-нибудь преломленный луч, пусть даже и ваш. Так же как и вы, они принимают единственную исходную точку: вне себя — мировую душу, внутри себя — свою собственную; источник их творчества — тот единственный источник, откуда струится природа и откуда струится искусство, — бесконечность. Скоро исполнится сорок лет с тех пор, как пишущий эти строки утверждал: «У поэтов и писателей девятнадцатого века нет ни учителей, ни образцов». [177] Нет, их не найти во всем безграничном и возвышенно-прекрасном искусстве всех народов, во всех грандиозных созданиях всех времен; нет, это даже не ты, Эсхил, даже не ты, Данте, даже не ты, Шекспир, — у них нет ни образцов, ни учителей. Почему? Потому что у них есть только один образец — Человек, и только один учитель — бог.

Подлинная история. Каждому свое место

Мы видим, как восходит новое созвездие.

Нет сомнения, свет, сиявший доныне человечеству, померкнет и прежние светила скоро погаснут.

С тех пор как существуют человеческие предания, в эмпиреях истории сверкали только люди силы. Они были единственными высшими существами. Под всеми этими названиями: короли, императоры, вожди, полководцы, монархи, сливавшимися в одном слове «герой», блистали эти фигуры апокалипсиса. С них дождем стекали победы. Ужас, который они внушали, превращался в приветственные крики, раздававшиеся при их появлении. Их сопровождало какое-то бушующее пламя. Они появлялись перед людьми в бурных потоках страшного света. Они не освещали небо — они охватывали его заревом пожара. Казалось, они хотят завладеть бесконечностью. В ореоле их славы слышался грохот крушения. Она окрашивалась красноватым отблеском. Был ли это пурпур? Была ли это кровь? Была ли это краска стыда? Их свет напоминал о лице Каина. Каждый из них ненавидел всех остальных. Они наносили друг другу удары, сопровождавшиеся пламенем; порой эти огромные светила сталкивались, снопами разбрасывая молнии. Их облик был гневен. Лучи их принимали форму мечей. Все это грозно нависало над нами.

Этим трагическим светом залито прошлое. В наши дни он быстро угасает.

Идут на убыль войны, деспотизм, теократия, приходит конец рабству, смертной казни. Меч становится короче, тускнеет сияние тиары, корона теряет блеск, битва становится нелепостью, султан на каске никнет, узурпация ограничивается, цепь становится легче, палач робеет. Древнее самоуправство немногих над всеми, называемое божественным правом, подходит к концу. Престолонаследие, милость божия, монархия, установленная при Фарамунде, нации, заклейменные цветком лилии, владение народами по праву рождения, вереница предков, дающая власть над живыми, — все это кое-где еще борется — в Неаполе, в Пруссии и т. д., — впрочем, даже и не борется, а скорее барахтается, все это — смерть, цепляющаяся за жизнь. Из посиневших уст крепостного, барщинного крестьянина, пролетария, парии исходят какие-то неясные звуки, которые завтра станут словами, послезавтра — разумной речью. Человечество грызет кляп, которым ему заткнули рот. Человечеству, этому мученику, надоела дорога страдания, и оно отказывается идти дальше.