Том 14. Критические статьи, очерки, письма - Виктор Гюго

Слава Шекспира пришла в Англию извне. Можно было бы указать почти точно день и час, когда эта слава высадилась в Дувре.

Понадобилось триста лет, чтобы Англия вникла в смысл тех двух слов, которые весь мир кричит ей в самые уши: Вильям Шекспир.

Что такое Англия? Это Елизавета. Невозможно более полное воплощение. Восхищаясь Елизаветой, Англия любуется своим отражением. Гордая и великодушная, но порой невероятно лицемерная, педантичная в своем величии, обдуманно надменная, смелая недотрога, имевшая фаворитов, но никому не подчинявшаяся даже в постели, всемогущая королева, недоступная женщина, Елизавета — девственница, подобно тому как Англия — остров. Как и Англия, она называет себя владычицей морей, Basilea maris. Опасная глубина, где бушуют гнев, обезглавивший Эссекса, и бури, потопившие армаду, защищает эту девственницу и этот остров, не давая никому приблизиться к ним. Это целомудрие находится под охраной океана. Гений Англии в самом деле заключается в каком-то безбрачии. Связи еще допустимы, но только не брак. Весь мир всегда уходил от Англии ни с чем. Жить одной, идти одной, царствовать одной, быть одной.

В общем, замечательная королева и достойная восхищения нация.

Шекспир, напротив, — гений общительный. То, что он жил и творил на острове, не придает ему силы, а связывает его. Он охотно порвал бы эти узы. Живи он позднее, Шекспир был бы европейцем. Он любит и хвалит Францию; он называет ее «солдатом господа». Кроме того, у этой нации-ханжи он — свободный поэт.

У Англии две книги, одну она создала сама, другая создала ее: Шекспир и библия. Эти две книги не живут в добром согласии. Библия воюет с Шекспиром.

Конечно, как художественное произведение библия, эта неисчерпаемая чаша Востока, еще более, чем Шекспир, переполненная поэзией, могла бы назваться его сестрой; с точки зрения социальной и религиозной она его ненавидит. Шекспир думает, Шекспир мыслит, Шекспир сомневается. В нем есть что-то от Монтеня, которого он любил. То be or not to be [166] восходит к «как знать».

Кроме того, Шекспир сочиняет. Тяжкая провинность. Вера отвергает воображение. В отношении вымыслов вера плохая соседка — она лелеет только свои собственные вымыслы. Вспомним палку Солона, поднятую им на Фесписа. Вспомним горящую головню Омара, которой он потрясал над Александрией. Положение не изменилось. Современный фанатизм унаследовал и эту палку и эту головню. Это верно не только для Испании, но и для Англии. Я слышал, как один англиканский епископ спорил об «Илиаде» и как он пытался уничтожить Гомера одной фразой: «Это неправда». А ведь Шекспир — лжец еще почище Гомера.

Два или три года тому назад в газетах появилось сообщение о том, что один французский писатель продал свой роман за четыреста тысяч франков. Это наделало шуму в Англии. Одна конформистская газета воскликнула: «Как можно брать такие деньги за вымысел?»

Кроме того, на пути Шекспира встают и преграждают ему дорогу два всемогущих в Англии слова: «improper», «shocking». Заметьте, что в массе случаев библия тоже «неприлична» и священное писание «шокирует». Библия, даже по-французски и в суровых устах Кальвина, не задумываясь, говорит: «Ты погряз в блуде, Иерусалим». Подобные крепкие словечки принадлежат как поэзии, так и гневу, и пророки, эти разгневанные поэты, не стесняются употреблять их. У них беспрерывно ругательства на языке. Но Англия, постоянно читающая библию, как будто и не замечает этого. Ничто не может сравниться с намеренной глухотой фанатизма. Хотите другой пример такой глухоты? Вплоть до нашего времени римская ортодоксальная религия не признает, что у Иисуса Христа были братья и сестры, хотя о них упоминают все четыре евангелиста. Сколько бы Матфей ни говорил: «Ессе mater et fratres ejus stabant foris… Et fratres ejus Jacobus, et Joseph, et Simon, et Judas. Et sorores ejus, nonne omnes apud nos sunt?»; [167] сколько бы Марк ни настаивал: «Nonne hic est faber filius Mariae, frater Jacobi, et Joseph, et Judae, et Simonis? Nonne et sorores ejus hic nobiscum sunt?»; [168] сколько бы Лука ни повторял: «Venerunt autem ad illum mater et fratres ejus»; [169] сколько бы Иоанн ни твердил: «Ipse et mater ejus et fratres ejus…», [170] «Neque enim fratres ejus credebant in eum…», [171] «Ut autem ascenderunt fratres ejus…», [172] — католицизм не слышит.

Зато когда дело касается Шекспира, «немного язычника, как все поэты» (преподобный Джон Уилер), у пуританизма тонкий слух. Непоследовательность — сестра нетерпимости. К тому же, если нужно преследовать и проклинать, логики не требуется. Когда Шекспир устами Отелло называет Дездемону whore, [173] то все возмущаются, начинается единодушный протест, сплошной скандал, — что же такое этот Шекспир? Все библейские секты затыкают себе уши, забывая о том, что Аарон награждает точно таким же эпитетом Сефору, жену Моисея. Правда, это в апокрифическом «Житии Моисея». Но апокрифы не менее подлинны, чем священное писание.

Вот почему в Англии известная холодность к Шекспиру неистребима. Англия остается для Шекспира тем же, чем для него была Елизавета. По крайней мере мы боимся, что это так. Мы были бы счастливы, если бы нас опровергли. Мы больше желаем славы Англии, чем сама Англия. За это она не может на нас сердиться.

В Англии существует странное звание — «поэт-лауреат», констатирующее восхищение официальных лиц и отчасти восхищение всей нации. При Елизавете, и при жизни Шекспира, имя национального поэта Англии было Друммонд.

Конечно, мы живем уже не в то время, когда расклеивались афиши: «Макбет», произведение Шекспира, переделанное сэром Вильямом Дэвенэнтом». Но когда играют «Макбета», публики собирается немного. Кин и Макреди провалились в этой драме.

В наши дни ни в одном английском театре не стали бы играть Шекспира, не вычеркнув из текста слово «бог», где бы оно ни встретилось. В разгаре девятнадцатого века на Шекспира все еще оказывает давление лорд-камергер. В Англии вне церкви слово «бог» не произносится. В разговоре слово God заменяют словом goodness (доброта). В изданиях и на представлениях Шекспира вместо God пишут и говорят heaven (небо). Смысл искажается, стих хромает, неважно! Последний крик умирающей Дездемоны: «Господи! Господи! Господи!» («Lord! Lord! Lord!») в издании Блаунта и Джеггарда 1623 года был вычеркнут по специальному приказу. Этот крик пропускают и на сцене. «Иисусе милостивый!» было бы святотатством; благочестивая испанка на английском театре должна восклицать: «Юпитер милостивый!» Вы думаете, мы преувеличиваем? Хотите доказательство? Откройте «Меру за меру». Там есть монахиня Изабелла. Кого она призывает? Юпитера. У Шекспира было написано «Иисус».[174]

Тон пуританской критики, направленной против Шекспира, конечно, смягчился; однако полное выздоровление еще не наступило.

Не очень много лет тому назад один английский экономист, человек авторитетный, касаясь наряду с социальными вопросами вопросов литературных, в одном из своих отступлений высокомерно, ни на секунду не теряя апломба, заявил следующее: «Шекспир не может жить потому, что он писал большей частью на иностранные или античные сюжеты: «Гамлет», «Отелло», «Ромео и Джульетта», «Лир», «Юлий Цезарь», «Кориолан», «Тимон Афинский» и т. д., тогда как в литературе жизнеспособны только плоды непосредственных наблюдений и произведения, написанные на современные сюжеты». Что вы скажете о подобной теории? Мы бы и не говорили о ней, если бы она не нашла одобрения в Англии и последователей во Франции. Кроме Шекспира, она попросту исключает из литературной «жизни» Шиллера, Корнеля, Мильтона, Тассо, Данте, Вергилия, Еврипида, Софокла, Эсхила и Гомера. Правда, она зато увенчивает Авла Геллия и Ретифа де Ла Бретонна. Шекспир не жизнеспособен? О критик, он всего лишь бессмертен!

Приблизительно в то же самое время другой английский критик, но шотландской школы, пуританин той разновидности недовольных, вождем которой является Нокс, объявил поэзию ребячеством, отверг красоту стиля, как преграду между мыслью автора и читателем, не нашел в монологе Гамлета ничего, кроме «холодной напыщенности», а в прощании Отелло со знаменами и с лагерем ничего, кроме «декламации», отождествил метафоры поэтов с размалеванными картинками в книгах, годными только на то, чтобы забавлять маленьких детей, облил презрением особенно Шекспира, «испещренного», по его мнению, «от начала до конца такими картинками».

Не далее как в январе этого года одна остроумная лондонская газета с иронией, окрашенной возмущением, спрашивала, кто более знаменит в Англии — Шекспир или «господин Колкрэфт, палач»:

«В этой просвещенной стране есть такие местечки, где, если вы произнесете имя Шекспира, вам ответят: «Не знаю, кто этот Шекспир, вокруг которого вы поднимаете такой шум, но держу пари, что Гэммер Лэйн из Бирмингама согласится драться с ним за пять фунтов». В отношении же Колкрэфта никто не ошибается».