Прежде чем их повесят - Джо Аберкромби

— Довольно! — крикнул Глокта. — Ее надо допросить!

Он подошел, ковыляя, к отдувающимся практикам и посмотрел вниз. Растерзанная Шикель лежала неподвижно. Просто куча тряпья, и не очень большая.

«Почти такой я увидел ее впервые. Как могло случиться, что девчонка едва не одолела этих троих?»

Ее сломанная рука вытянулась поперек ковра, безжизненные пальцы были в крови.

«Наконец-то можно сказать наверняка, что она не опасна».

А потом рука начала двигаться. Кости вправились обратно в плоть, и рука с тошнотворным хрустом распрямилась. Пальцы дрогнули, задергались, заскребли по полу и снова потянулись к Глокте, нацелившись на его лодыжку.

— Да что же это такое? — охнул Секутор.

— Неси цепи, — приказал Глокта, осторожно отступая назад, подальше от тела. — Быстрее!

Иней с лязгом вывалил из мешка две пары массивных кандалов, покряхтывая под их тяжестью. Они предназначались для самых сильных и опасных преступников — оковы из литого чугуна, толщиной с молодое деревцо, тяжелые, как наковальни. Практик защелкнул одну пару у девочки на лодыжках, вторую на запястьях. Скрежет запирающего механизма прозвучал обнадеживающе.

Затем Витари вытащила из мешка толстую, длинную громыхающую цепь и принялась наматывать ее вокруг безвольного тела Шикель, пока Секутор приподнимал девчонку и подтягивал цепь потуже, обвивая пленницу все новыми и новыми петлями. Два огромных висячих замка довершили дело.

Они защелкнулись как раз вовремя. Шикель внезапно очнулась и принялась метаться по полу. Она рычала на Глокту и пыталась разорвать оковы. Ее сломанный нос уже встал на место, рваная рана на лице закрылась.

«Словно ничего и не было. Значит, Юлвей говорил правду».

Громыхнула цепь, пленница всем телом рванулась вперед, оскалив зубы, и Глокта поспешно отступил в сторону.

— Упорная тварь, — пробормотала Витари, подпихивая девочку ногой к стене. — Надо отдать ей должное.

— Глупцы! — прошипела Шикель. — Вы не можете противостоять тому, что грядет! Десница Бога опускается на город, и теперь его не спасет ничто! Ваши смерти предначертаны!

Необыкновенно яркая вспышка прочертила небо, бросив оранжевый отблеск на маски практиков. Через мгновение громовой раскат взрыва прокатился по комнате. Шикель засмеялась безумным, хриплым, клокочущим смехом.

— Тысяча Слов близятся! Никакие цепи не удержат их, никакие ворота не помешают им войти! Они идут!

— Возможно. — Глокта пожал плечами. — Но они не успеют спасти тебя.

— Я уже мертва! Мое тело — пыль, и больше ничего! Оно принадлежит пророку! Делай что хочешь, от меня ты ничего не узнаешь!

Глокта улыбнулся. Он уже ощущал на своем лице жар пламени, пылавшего там, далеко внизу.

— Это похоже на вызов.

Один из них

— Я думаю, что меня сейчас стошнит. Целительство никогда не входило в число моих выдающихся…

— Заткни пасть и подними повыше факел! Нам нужно вправить ее обратно!

Джезаль почувствовал, как что-то очень сильно давит на его лицо. Раздался треск, и невыносимая боль копьем пронзила его челюсть и шею. Ничего подобного он никогда прежде не ощущал. Его тело обмякло.

Арди улыбнулась ему, и Джезаль улыбнулся в ответ. Он ухмылялся, как идиот, и ничего не мог с собой поделать. Он был так счастлив снова оказаться там, где все понятно и осмысленно. Теперь им больше нет нужды разлучаться. Он лишь хотел сказать, как сильно ее любит. Как сильно ему ее не хватало. Джезаль открыл рот, но Арди прижала палец к его губам. Очень крепко. Ш-ш-ш.

Она поцеловала его — сначала легко, потом крепче.

— Уф, — проговорил он.

Арди прикусила его губу. Начала игру.

— Ах, — сказал Джезаль.

Другой укус, посильнее, а потом еще сильнее.

— Ой! — вскрикнул он.

Она приникла к его лицу, вонзила зубы в его кожу и отрывала куски плоти от костей. Джезаль хотел закричать, но не смог издать ни звука. Вокруг было темно, в голове все плыло. Его губы мучительно растягивались и дергались.

— Готово, — произнес чей-то голос. Мучительное давление ослабело.

— Ну, как там?

— Не так плохо, как выглядит.

— Должен сказать, что выглядит он очень плохо.

— Заткнись и подними повыше факел.

— А это что такое?

— Где?

— Вон там, торчит наружу.

— Это челюсть, идиот. А ты как думаешь?

— Я подержу, а ты нажми вот здесь.

— Где, здесь?

— Да не выдергивай зубы!

— Он сам выпал!

— Долбаный розовый идиот!

— Что происходит? — спросил Джезаль, однако это прозвучало как слабый хрип. Его голова пульсировала и разламывалась от боли.

— Ну вот, он очнулся!

— Тогда шей, а я буду его держать.

На плечи и грудь навалилась тяжесть, крепко прижав его к земле. Рука болела. Страшно болела. Он попытался двинуть ногой, но ногу тоже охватила мучительная боль.

— Ты его держишь?

— Держу, держу! Давай, шей!

Что-то кольнуло его в лицо. Ему казалось, что больнее прежнего уже не может быть. Как же он ошибался!

— Отпустите меня! — хотел закричать он, однако его крик прозвучал как слабое сипение.

Он боролся, пытался вырваться, но его крепко держали, и он добился лишь того, что рука заболела еще сильнее. Боль в лице становилась невыносимой. Верхняя губа! Нижняя губа! Подбородок! Щека! Он кричал и стонал, но не слышал ничего, лишь тихое сипение. Когда его голова готова была взорваться, боль внезапно отпустила.

— Готово.

Хватка ослабла, и он остался лежать — бессильный, беспомощный, дряблый, как тряпка. Его голову повернули.

— Хорошо зашито. Нет, правда хорошо. Жаль, тебя не было поблизости, когда штопали меня. Может, я бы остался красавчиком.

— О чем ты, розовый?

— Хм! Ладно, давай-ка займемся его рукой. Потом нога, и все.

— Куда ты подевал тот щит?

— Нет… — простонал Джезаль. — Пожалуйста…

Из его горла вырвался лишь хрип.

Теперь он уже мог что-то видеть — размытые контуры в сумраке. Над ним наклонилось большое уродливое лицо. Кривой сломанный нос, неровная кожа иссечена шрамами. Позади было другое лицо — темное, с длинной сизо-багровой чертой от брови до подбородка. Он закрыл глаза. Даже свет причинял ему боль.

— Отлично зашили. — Чья-то ладонь похлопала его по щеке. — Теперь ты один из нас, парень.

Джезаль лежал на спине, его лицо исходило болью, а в душу тихо закрадывался ужас.

— Один из нас…

ЧАСТЬ II

Тот не годится для битвы, кто никогда не проливал собственной крови, не слышал, как хрустят его зубы под ударом врага, и не чувствовал на себе веса тела противника.